Чужбина

Все чаще к ним доносились звуки далеких канонад, но про боевые действия они во втором эшелоне обороны узнавали только из сводок Совинформбюро.

Не было сомнений в том, что сражаться придется. Тяготило ожидание. Мимо их укреплений на запад шли колонны красноармейцев. Назад возвращались только телеги с тяжело раненными.

Давид решил, что про это сообщать Амалии не надо. В один из перерывов он раздобыл тетрадный листок в клетку и, часто слюнявя химический карандаш, положив бумагу на приклад винтовки, начал писать:

– Здравствуй, моя любимая Маля. Хочу сообщить, что я жив и здоров, чего и тебе желаю. Я очень по тебе соскучился. Но ты мне пока не пиши. Мы скоро пойдем в наступление. Когда разобьем врага, если останусь жив, тогда тебе все расскажу. Я очень счастлив, что у нас будет ребенок. Главное, чтобы родился здоровым и с тобой все было хорошо. Если мальчик, назови Николаусом. В честь моего отца. А если девочка, то решай сама. Женщины в этом разбираются лучше. Надеюсь, что Мартина по здоровью на фронт не заберут. Какой-никакой, а тебе помощник. Низкий поклон всем соседям и совхозным кузнецам социализма. Ваш Давид Шмидт.

В первых числах октября их дивизию сняли с оборонительных позиций и отправили под Москву.

До станции Малоярославец эшелон шел под бомбежкой. Разгружались и окапывались тоже под налетом вражеской авиации. На этом рубеже им предстояло защищать столицу.

Ночь перед боем была по особенному спокойной и тихой. В сапогах подходящего офицера отражалось тусклое сияние луны.

– Командир отделения ефрейтор Шмидт! – стараясь вытянуться по уставу, но не высовываясь из окопа, представился Давид.

– Вольно! – устало произнес политрук Симоненко и полусогнувшись в траншее подошел ближе.

Уступая дорогу юному офицеру, солдаты повинно вдавливали свои тела в ее размокшие стены.

– Еврей что ли? – спросил лейтенант.

– Никак нет! – недоумевал Давид. – Я русский немец.

– А-а-а! – задумчиво резюмировал офицер и продолжил: – Все к бою готовы?

– У нас, кроме винтовок, лишь по две бутылки зажигательной смеси, – начал было Шмидт.

– Не паникуй, ефрейтор! – перебил его офицер. – Приказано держать оборону до последнего!

И немного помолчав, тихо добавил:

– На рожон не лезть, но и отступать не смейте. Некуда далее.

На следующий день, после авианалета и артподготовки немцы перешли в атаку.

– Держаться до последнего, – не приказал, а попросил бойцов отделения ефрейтор Шмидт.

Первое наступление отбили, но ближе к полудню на них пошли фашистские танки. Много танков. Их дальнобойные орудия с большой точностью дырявили линию защиты батальона. Нельзя было поднять головы. От холодной и сырой земли у Давида онемела левая щека.

Первый из их взвода не выдержал. Побежал. К немцам! С поднятыми руками. Ему вдогонку смертоносным огнем понеслись все пять пуль магазина винтовки.

Некоторые надеялись спастись, побежав в сторону тыла.

– Один, два, – с ужасом считал ефрейтор.

– Назад! – с горечью и досадой надрывался справа командир отделения Кужабергенов.

Но дезертиры ему уже не повиновались. Фашистский пулеметчик короткой очередью настиг одного из спасающегося бегством. Другого свои, из второй линии обороны, расстреляли в грудь.

Рядом с окопом, в котором находился ефрейтор Шмидт разорвался танковый снаряд. Летели в воздух бутылки с горючей смесью. Небо вспыхнуло ярким огнем. Миллионы звезд посыпались из глаз Давида. Невыносимо острая боль пронзила сознание. Все исчезло. Растворилось. Стало тихо и темно.

Историки потом напишут, что, несмотря на численный перевес, фашистам не удалось в этом направлении прорвать стойкую оборону красноармейцев. Так и не сумев взять населенный пункт, немцы обошли его с тыла. Еще два дня советские бойцы сражались в окружении. Только когда закончились боеприпасы, красноармейцы пошли на прорыв. Из нескольких тысяч солдат в живых осталась лишь сотня…

Зов последней косули

С высоты орлиного полета в этот момент можно было видеть, как покрытую толстым слоем снега мугалжарскую равнину витиеватой трещиной разорвала низина русла реки Елек[28 - Елек (каз.) – изначальное название реки Илек в Западном Казахстане, производное от слова елик, что означает косуля.]. То там, то здесь по берегам высвечивались яркие желтые песчаные обрывы, а вот известняковые кручи, наоборот, практически сливались с бескрайним снежным ковром казахстанской степи.

На исходе ясной и безветренной ночи легкий налет из маленьких кристалликов, похожий на иней, покрыл стволы прибрежных ив. Изморозь, словно ватой обволокла ветви деревьев и чернотала, круглые прутики камыша, длинные сухие листья рогозы, над которыми красовались обычно темно-бурые, но сейчас покрытые подобием белого мха початки. Мороз последних дней еще больше выбелил и так от природы цвета седины метелки тростника. На прибрежных кустарниках как пушистые гирлянды свисали остатки бабьего лета – паутинки в изморози.

Все было непорочно бело и таинственно. Лишь местами виднелись темные мокрые лужайки незамерзшей поверхности реки: видимо там, из-под земли, били очень сильные родники.

В какой-то момент у прибрежной заросли мелькнула серая тень. Оставляя за собой глубокие следы копыт, бурое грациозное животное с коротким белым хвостом приблизилось к кромке блестящего льда. Посмотрело в одну, потом в другую сторону. Оглянулось назад. Охотник улыбнулся краем губ, он-то знал, что косули видят лишь ушами и носом, а зрение у них никудышное. Опасности самец косули не почуял и, нагнувшись, стал пить. Судя по успевшим отрасти за зиму небольшим, широко расставленным с двойным разветвлением рогам, быку, или, как их еще называют – дикому козлу, уже было больше двух лет. По негласному закону, нельзя их трогать, если они моложе этого возраста: трофейные рога недостаточно красивы и рельефны – в них еще отсутствует правильный сгиб внутрь, придающий им вид, напоминающий форму струнного инструмента лиры. Да и мясо у молодого животного не ахти.

Охотника и дичь разделяли сейчас примерно сто кары[29 - Кары (каз.) – мера длины, примерно метр.]. Мужчина даже перестал дышать. Мускулы тела натянулись как стальные струны, а прицельный глаз видел, кажется, и лучше, и дальше. В душе и теле разгоралось присущее случаю убийственное желание: не упустить и обязательно попасть. Подняв мушку на уровень спины зверя, охотник полузамерзшим пальцем постарался плавно нажать на курок.

Тишину разорвал выстрел. Самец косули свалился как подкошенный, успев в предсмертии издать низкий свистящий рев, предупреждающий сородичей об опасности. Охотник ожидал, что сиюминутно стадо из нескольких самок и молодняка, обычно сопровождающих козла и наверняка скрывающихся сейчас в зарослях, бросятся врассыпную. Но это не произошло. Лишь с прибрежных ив, сбивая с ветвей облака белой изморози с громким карканьем взлетела черная стая воронья.

В тот же момент яркий луч выглянувшего над противоположным берегом солнца буквально ослепил стрелявшего. Мгновением позже охотник не то что прицелиться, но даже самого крупного зверя не смог бы разглядеть. Темные линии очертаний вмиг исчезли, растворились в одном заполняющем все белом свете.

“До чего же роковым может стать маленький ход минутной стрелки”, – философски подумал Баймухамбет Шукенов, поднимаясь из своего скрада[30 - Скрад – способ охоты] над песчаным обрывом.

Первым делом он поправил было сдвинутый на макушку рыжий лисий малахай и стряхнул с груди и локтей прилипшую за долгое время ожидания к белому, из овечьей

шкуры полушубку, смесь снега и песка. Мужчина туже затянул из прочной дубленой кожи, украшенный орнаментом и металлической бляхой ремень и громко посетовал на грязные пятна на коленях светлых шаровар с клиньями из овчины между ног. Закинув ружье через плечо, охотник стал спускаться в низину реки, то и дело ловко тормозя ногами в байпаках[31 - Байпаки (каз.) – валенки в калошах] и умело удерживая равновесие на крутом склоне.

Обегая родниковые проталины с их непрочным по краям льдом, Баймухамбет приблизился к застреленному животному. Стройный самец косули бездыханно лежал в снегу и бисерные капли крови веером усыпали его белое смертное ложе. Охотник присел, поглаживая короткий темный с буроватым оттенком мех спины жертвы. Вниз по бокам живота цвет шкуры становился серым с кремовым оттенком и почти белым на брюхе. Баймухамбет слегка прикоснулся к широким ушам, густо поросших волосами, потрогал покрытые многочисленными бугристыми наростами рога и бережно накрыл своей ладонью все еще раскрытые во всю ширь карие, от природы чуть косящие глаза косули, обрамленные густыми и длинными ресницами. При этом он шепотом просил прощение у повелителя живых существ за им содеянное и обещал использовать этот дар природы по назначению.

В заключение молитвы, омыв лицо сухими ладонями, мужчина, засунул большой и указательный пальцы руки себе в рот и как соловей-разбойник громко свистнул. Над песчаным обрывом, где он недавно караулил свою дичь, взлетел оседланный гнедой жеребец. Голова, корпус, шея и верхние части ног бурого цвета с наличием черной шерсти придавало окрасу животного насыщенный эффект гари. От резких движений над ним развивалась смолистая грива. В утреннем морозе из ноздрей клубами валил пар.

– Не конь, а огонь! – восхищенно воскликнул хозяин.

Следом за жеребцом у обрыва появились фигуры двух всадников. Они спешились и по отвесному склону, едва поспевая за гнедым своего бая, стали спускаться к реке.

– Боран[32 - Боран (каз.) – метель, вьюга], – громко позвал к себе собственноручно выращенного и обученного коня Шукенов.

Наблюдая, как его конь, не страшась увесистого спуска, впереди слуг спешит к своему хозяину, сердце владельца здешних земель ликовало. Почему-то в памяти невольно всплыла история прошлой весны, когда жеребец по ветру учуял течку кобылы и сломя голову умчался в ее поисках. Животный инстинкт самца оказался сильнее привязанности к хозяину, да так, что Борана удалось настичь лишь через добрые сто верст.

– Скалолаз! – усевшись в седло с гордостью, не знающей границ, за своего воспитанника, бай Шукенов гладил по гриве еще больше взбодренного коня.

Слуги подняли и закинули на холку байского скакуна тело самца косули. Три всадника рысцой поскакали в западном направлении.

Уже через несколько минут Баймухамбет почувствовал, что он продрог и на него вдруг навалилась нелепая усталость. Обычно так бывает после удачной охоты, когда вслед за изнуряющим напряжением в ожидании дичи, истратив на это все свои силы и энергию, тело расслабляется и становится как тюфяк.

Бай знал уже наперед, что дома его ждет очередная журьба молодой супруги. Абыз, дочь великого султана Арынгазиева, владыки земель Актобе, одного из богатейших и влиятельных из табынского рода казахского младшего жуза, каждый раз, когда он возвращался с охоты, осыпала его упреками.

Оно и понятно. Недавно она родила ему сына и ей естественно хотелось, чтобы супруг вместо ночной охоты, на которую он зимой уезжал считай каждые три дня, чаще оставался бы рядом с ней.

Грех даже подумать, что бай увлекался охотой дабы избежать лишнего общения с опостылевшей ему женой. Наоборот, он охотничьими трофеями хотел ей больше понравиться, доказать свою силу и достоинство. В очередной раз бросая к ногам супруги подстреленное животное, Баймухамбет тем самым клялся ей в своей любви. И ничего, что прекрасная Абыз его укоряла. Супруг то видил, как женушка охотно копошится в своих сундуках, переполненных мехами и кожей. Да не в обиду будет сказано, как и всем женщинам, ей нравились красивые вещи.