Чужбина

Давид вернулся в совхоз весной сорок первого. Он первым же делом напрямую побежал в свинарник. В открытые ворота громко позвал Амалию. А когда она появилась в проеме, солдат подбежал, обнял ее и волнуясь спросил:

– Теперь-то выйдешь за меня замуж?

– Да! – искренне ответила Амалия.

– Обручальное кольцо я тебе позже сам выкую.

– А зачем?

– Так вроде положено, – недоумевал Давид.

– Приданое тоже положено, а у меня его нет, – рассмеялась Амалия, – даже еще больной братик в нагрузку. Где жить-то станем?

Давид пообещал, что обо всем договорится в конторе. Солдат запаса успел заметить, что в совхозе появилось много новостроек и даже целая улица семейных домов.

– А что с Ниной Петровной? – тихо и с надеждой задал он вопрос.

Амалия молча и отрицательно покачала головой.

Из конторы Давид вернулся сильно расстроенным. Ему не то что дом, даже постель в общежитии не дали. Отдохнуть после армии и войн тоже не получилось. В совхозе шла посевная. На счету был каждый работник. Тракторист Шмидт должен был на следующий же день отправиться на самое отдаленное от реки поле, где уже бурили скважины для орошения. Планировалось с их помощью в несколько раз увеличить совхозные посевные площади.

Свои нехитрые пожитки Давид перед службой оставил на хранение у Амалии. Побрившись и переодевшись в гражданское, он поздно вечером, как всегда, побрел встречать с работы Амалию. Та в это время закончила в пристройке молоть ячменные отруби для корма. С лопатой в руках она сгребала остатки зерна в кучу. Над ней горела лампочка, высвечивая ее светлое лицо с румяными щеками. От резких движений из-под цветастого платка выбились русые косы.

Давиду почему-то стало жарко. Его охватило огромное желание. Он обнял, прижал к себе и жадно поцеловал Амалию.

Влюбленные всю ночь не сомкнули глаз. В пристройке за дробилкой лежали на слое рассыпанного зерна и мечтательно рассуждали о том, как теперь заживут.

Знать бы им тогда, что это была их первая и единственная ночь. Один лишь только миг, который им отвел бог, в которого они тогда отказывались верить…

Утром следующего дня Давида увезли за двадцать километров на совхозные целинные земли. Уже по огромному расстоянию можно было понять, что работать ему там предстояло безвылазно до глубокой осени.

Но война нежданно внесла свои коррективы. В один из дней конца июня на удаленном от поселка поле появился посыльный. Немощный Мартин приехал на бричке и поведал механизаторам о нападении немецких войск. Давиду и еще одному трактористу требовалось немедленно явиться в сельсовет.

Лишь утром следующего дня конская упряжка привезла их прямо к зданию управления. Там уже клубили дымом моторы грузовиков. Большая толпа мобилизованных на фронт и провожающих их родственников и односельчан шумно прощались. В стороне стояла Амалия, державшая в руках рюкзак солдата запаса. Давид поспешил к ней.

Амалия была очень напугана. В ее глазах стоял страх. Давид обнял возлюбленную и почувствовал, что она дрожит.

– Ты что? – он нежно гладил ее плечи. – Не переживай так! Я уверен, что война быстро закончится. Как в Прибалтике или максимум через пару месяцев как в Финляндии.

– Ой, страшно мне, Давидхен, – горячо шептала она ему на ухо, – Левитан ведь неспроста в первый же день назвал эту войну Великой и Отечественной. Боюсь, что это будет ужасно и долго.

– Вот увидишь, до озимой вспашки нас домой вернут.

– Я беременна, – потупив взгляд, полушепотом призналась Амалия.

Давиду враз снесло улыбку с лица. Он серьезно свел брови на переносице, еще крепче прижал к себе любимую и промолвил:

– Тем более с войной нам затягивать теперь нельзя. Вернусь до родов.***

Призванных на фронт из Зельманского кантона на грузовиках отправили на железнодорожную станцию Саратова. Здесь их продержали более двух недель. Ночевали под открытым небом на привокзальной площади. Несколько раз давалась команда на погрузку в эшелоны, но в последний момент почему-то отменялась. Лишь в середине июля их наконец-то погрузили в товарные вагоны и повезли. На юг. Удивлению мобилизованных не было предела. Ведь война шла на западе страны, а их увозили вглубь.

Военное подразделение формировали в одном из лагерей Осоавиахима возле города Уральска.

– Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству, – прочитал Давид вывеску на проходном пункте.

Новобранцев первым делом наголо подстригли и вручили униформу. Дали день времени привести ее в порядок. Ушивали, подшивали, утюжили. Давид умело закреплял на каждой петлице по одному рифленому латунному треугольнику. Ведь он, вернувшись после армии в совхоз, ещё на окраине поселка сорвал их и спрятал в вещмешок. Постеснялся. А то еще в части сослуживцы подтрунивали над ефрейтором, называя его выскочкой и прихвостнем. А он ведь ни перед кем не выслуживался, делал свое дело, как их и учили – на совесть.

Ну да ладно с этим званием. Давида больше удивляло сейчас то, что вместо артиллерии или танковых войск механика и тракториста направили в пехоту. Это же и дураку понятно, что от него в другом месте больше было бы пользы. Поди пойми логику этих полководцев!

– Ефрейтор! – радостно проорал старшина роты Аникеев.

Давид вскочил по уставу.

– А я тут голову себе ломаю, как же один с желторотиками справлюсь? Будешь у меня командиром отделения.

– Товарищ старшина, я не умею! – стал отмахиваться Давид обеими руками.

– Научим, – равнодушно ответил ему Аникеев.

– Я лишь тракторист, – все еще сопротивлялся ефрейтор.

– Вот и хорошо! – уже раздраженно добавил командир. – Рычаг в руки и вперед!

Приказал через час построить отделение на проверку внешности.

Давид оглядел новобранцев и потребовал каждого наизусть выучить предложение: – “Рядовой такой-то к проверке готов”.

За спиной Шмидта по росту построилось десять подчиненных ему красноармейцев: один русский, два украинца, шесть казахов и татарин. Никто из последних практически не знал русского языка. Они и в лагере продолжали держаться от “иванов” в отдельности.

Рядом с ним во главе второго отделения тоже стоял казах. Выбор пал на него не случайно. До мобилизации Анар Кужабергенов работал преподавателем и отлично знал русский.

– Учить только тому, что нужно в бою, – громко, почти криком повторял свой приказ командир роты, обходя ряды новобранцев, – ни одной минуты потерянного времени!

За пару недель их натаскали в азбуке военной науки. По нескольку раз на день заставляли строиться: в две шеренги, повзводно, в колонну и фронт. Молодой политрук, лейтенант Федор Симоненко, усердно объяснял им июльское обращение к народу товарища Сталина. Потом раздали винтовки. Показали, как их разбирать и собирать. Ежедневно заставляли чистить и смазывать личное оружие красноармейца.

– Люби как мать родную! – был приказ.

За потерю грозил трибунал.

Воскресным августовским днем все командиры и бойцы подразделений приняли присягу. В ночь на понедельник их спешно погрузили в товарные вагоны, эшелон которых ранним утром уже убегал от восходящего солнца. С каждой минутой и километром все дальше на запад.

Давид мечтал увидеть Москву. Сожалел, что не получилось это сделать до войны. В этот раз он ее тоже не увидел. Только узнал от Аникеева, что они на скорости проскочили столицу и направляются в Новгород.

До Новгорода не доехали. Разгрузились в Валдае и на подступах к нему второпях готовили позиции во втором эшелоне обороны.

Рыли окопы, блиндажи и соединения в нескошенном ржаном поле. Почти все в отделении Давида были жители сельской местности. Ему даже не пришлось скрывать свои навернувшиеся на глазах слезы. Они невольно текли почти у каждого бойца, который в этот момент саперной лопаткой вгрызался в чернозем, срубая на корню колосящийся стебель ржи. О чем может думать крестьянин, которому приходится уничтожать обильно политый потом хлебороба урожай?

– Опять быть голоду, – тяжело вздохнул Давид.