Силки на лунных кроликов

Профессор не убеждал ее в обратном. В конечном счете именно этого он и добивался. Трепетное отношение девочки к животному было хорошим знаком. Хорошая девочка. Хороший папа. Хорошая, правильная жизнь.

– Папа, – сказала она, решая квадратное уравнение. – Я теперь знаю, кем хочу стать.

– В смысле? – спросил профессор.

– Когда вырасту, – ее большие медовые глаза уставились прямо на него. И как бы говорили: какой ты глупый!

Эти два слова заставили его сердце колотиться.

Когда вырасту…

– Кем же? – он не подал вида.

– Айболитом, – со всей своей детской непосредственностью ответила девочка.

Профессор поднял руку и прикоснулся к остаткам своих волос. Взял один между пальцами и выдернул. Стало легче.

– Ветеринаром?

– Ага.

Не станешь, не станешь, не станешь…

Его глаза быстро забегали. Он смотрел то направо, то налево, но ничего не видел.

– Может быть, – отрешенно зарезюмировал профессор.

Девочка снова посмотрела исподлобья. Он уже хорошо знал этот взгляд. Алиса испытывала недовольство его ответом. Ее тело росло, а вместе с ним и ее душа, ее мыли и поведение. Всё больше и больше она приобретала черты обычного человека. И это злило папу.

Он сглотнул твердый комок, вставший поперек горла, как горькая пилюля. А потом сказал:

– Если ты вырастешь.

Почему иногда ему так хотелось сделать ей больно? Ведь он так сильно любил свою малышку. Наверное, это какой-то древний инстинкт, заложенный в человеке: делать больно тем, кого любишь. Это ненасытное стремление всецело обладать кем-то живым. Так, когда ты покупаешь собаку, то ожидаешь от нее полной покорности. Но если собака оказывается строптивой и кусачей, ты либо растаптываешь ее волю, либо выбрасываешь на улицу.

Нет, человек не допускает мысли о том, что не в состоянии властвовать над природой. Над природой чужой души.

Лицо Алисы исказила гримаса отчаяния. Девочка была на грани слез, но научилась контролировать их. Словно бы уже хорошо знала, что такое манипуляция, и не поддавалась этому. Быть может, накопленная злость хлынет потом стремительным потоком, зальет всё вокруг. И тогда они оба утонут.

И от этой мысли профессору почему-то становилось хорошо. Хорошо, когда всё заканчивается.

Для нее дни стали бежать быстрее. Для него – тянулись мрачными длинными коридорами, в которых не было выхода. Сейчас он ощущал себя примерно, как тогда, когда умерла его дочь. Ходить на кладбище было всё сложнее. Он пропустил уже вторую Пасху подряд. За это бывшая не могла его простить. Если бы она только могла заглянуть внутрь его сердца, то поняла бы: он оставил всё прошлое там, где ему самое место.

Лето не доставляло теперь ему такого удовольствия, как раньше. Смотреть на звездное небо было больно. Эта странная хандра накатила внезапно и не отпускала.

Алиса нашла утешение в кошке, не бросалась ему на шею, не говорила ласковых слов. Ему казалось, она всё чаще смотрит на крышку погреба. Стоило бы сделать то, что он планировал с самого начала. Купить металлическую дверь и большой стальной замок. Правда, с того самого раза Алиса больше не пыталась сбежать. Она примирилась со своей судьбой. Или так только казалось.

Было в этом во всем что-то таинственное, непостижимое. Иногда она долго рассматривала его лицо, как будто пыталась мысленно что-то передать. И ему становилось не по себе. Что варилось в этой маленькой головке на тонкой бледной шее? Как хотелось взять ее за плечи и потрясти, чтобы оттуда высыпались все секреты.

Да, она научилась скрывать свои мысли. И это в девять лет! Между ними пролегла целая пропасть.

Я буду ветеринаром. И ты мне не помешаешь…

Вот, что говорил ее взгляд.

Ты мне не помешаешь…

Нужно было что-то сделать.

Снаружи послышались чьи-то шаги.

Глава 20.

Вопль

1.

Фотограф попросил держать голову прямо. Но Алиса упорно не хотела поднимать подбородок. Она опускала ресницы. Фотограф отчаянно вздыхала, подходила к девочке, аккуратно приподнимала голову.

– Подними глазки и смотри в камеру, хорошо? Только секунду – и всё!

Но стоило только фотографу отойти на пару шагов, как глаза и подбородок Алисы снова опускались.

Никто не мог понять, что стоило ей только посмотреть в этот круглый черный зрачок, как всё тело начинало сотрясаться, мелкая дрожь прошибала до самых костей. Ее, точно маленького ребенка, убеждали, что «вылетит птичка». И это очень злило. Она прекрасно знала, как работает фотоаппарат. Никаких птичек в нем не было. Только яркий белый свет, ослепляющий на мгновение. Журналисты делали это много раз. Снова и снова.

– Ты не получишь паспорт, если не сядешь прямо, – холодным голосом произнесла мать.

Этот голос заставил Алису поежиться еще сильнее. Фотограф недовольно посмотрела на женщину, как будто та лезла со своими советами в интимный процесс.

– Ты когда-нибудь фотографировала? – спросила девушка. На ум ей вдруг пришла одна идея.

Алиса, наконец-то подняла глаза.

– Нет, – неловко ответила девочка.

– Какой в этом смысл? – простонала Катерина.

Фотограф сделала резкое движение рукой, как бы говоря: «Помолчите!».

– Хочешь, попробовать?

Глаза девочки мгновенно просияли, она открыла рот, как птенец, ожидающий завтрака, и произнесла робкое «да». Фотограф воодушевленно вручила ей камеру, а сама села на место модели. Алиса теперь выглядела смело и решительно – совсем другой человек. Она встала поодаль, прицелилась, как профессионал, и щелкнула. Затем еще раз. И еще раз.

– Смотри-ка! Здорово получилось! – работница ателье не лукавила. – Кем ты хочешь стать? Может, фотографом?

Девочка задумчиво пожала плечами. Она всё еще мечтала стать ветеринаром, как когда-то… Но не осмелилась рассказать об этом незнакомой девушке.

Теперь они вовсе не обращали внимания на женщину с темными волосами, наблюдавшую эту трогательную картину. Жаль, но картина эта ее не умиляла.