Кумир

– Ты где пропадал? Час-то уж поздний, а ты все шляешься, пострелёныш, – без злобы бранился Анатолий Семёнович. – Я тут пока по хрипому навету решил свои заметки перебрать, освежить кой-чего в памяти.

– Где ты был?.. Где ты был так долго? Три года? Где?

– Какие три года? Шишкой тебя стукнуло, или моль какая укусила? Я на три часа только отлучился, в лес ходил, грибов принёс.

– Каких ещё грибов?

– А белых насобирал. Сегодня утром дождик был, я и собрался и сходил вот.

– Какой еще дождик? Не было сегодня дождя!

– Эге, да ты не распаляйся, дружок! Ты может, и не слышал, но я ещё не настолько дед, чтобы не слышать дождя. Зато настолько дед, чтобы суставами ощущать и дождь, и любую другую погодную каверзу, – и дедушка знакомо подмигнул глазом.

Гришка вздрогнул. В голове и в ушах шумело, в висках навязчиво звенело. Гришка полусел-полуупал в старое кресло.

Что-то хрустнуло под ним. Оказалось, он сел на истёртый потрепанный зипунишко – весь в заплатах, в пыли, кое-где с мелкими торчащими сучьями и прилипшими листиками. Гришка заметил у кресла и прохудившиеся, обшитые шерстью чёботы и лукошко с грибами.

– Шишко… – промолвил Гришка и припомнил, что всё это престраннейшее одеяние уже видал. На том сумасбродце, которого они с Алексеем повстречали в лесу.

– Вы не мой дед! – Гришка в негодовании вскочил, толком не представляя, что собирается сделать. – Вы кто такой? Как бабушку обманули?

– Гришка, ты что это? – посерьёзнел старик. – Чего съел? Дурно тебе?

Лицо старика разгладилось, сам он приосанился и, по-хозяйски уперев кулак в бок, взыскательно глянул на Гришку. Теперь, наконец, походил на настоящего Анатолия Семёновича. Но Гришка не собирался сдаваться, абсолютно точно был уверен в своей правоте и памяти.

– Мой дед не стал бы собирать грибы, – подкинул Гришка, указав на лукошко. – И корзинки такой у него никогда не было.

– Какой корзинки, и про какие грибы ты талдычишь?

– Да вы… как же можно так над людьми издеваться? – сипло взмолился Гришка, чуть не падая от слабости. – Я вас прошу… Нет, я требую! – быстро сменил он тон. – Я требую, чтобы вы покинули наш дом и кончили ваши игры!

– Да ты видно, шутишь! Ополоумел, Гришок?

«Гришок». Только дед обращался к нему так, но так просто нельзя было сдаться.

– Признайтесь, это вы тогда в лесу были. И вы меня тогда подбивали против строителей!

– Каких строителей?..

– И лапку с двери тоже вы украли! – пресёк Гришка.

– Чертовщина какая-то. Если ты, Гришок, про медвежью лапку, так она на месте, только сегодня видел, если ты её не забрал. Чтоб ты знал, привёз я её твоей бабке в качестве подарка. Она сама просила найти настоящую медвежью лапку, ещё по молодости. Это она так требовала доказать ей мою привязанность. Как потом я выяснил, это здесь местная примета такая – вешать медвежью лапку на дверь, чтобы благословить дом на счастливое будущее.

Гришка помедлил, но продолжил, взяв себя в руки:

– Ну, так видно, не сработал ваш ритуал, товарищ, – он решил взять убедительностью, а не гневом, – не сработала ваша лапка, потому что дед мой пропал. Три года назад. Ушёл на болота искать какой-то вид квакши.

– Никуда я не уходил, – упорствовал старик. – И за каким лядом я бы три года там шлялся? Гришок, если ты вздумал поругаться, то ты зря. Я, может, не обижусь, но ты знаешь, потом всё припомню.

Старик встал, подошёл к окну, оттеняемый сумеречным светом. Гришке стало стыдно – настолько живым, правильным, свойским ему показался дед. В знакомой манере он вёл себя теперь. И даже заломил руки назад, как делал раньше, глубоко задумываясь над чем-то.

– Но то, что мой дед ушёл три года назад, вам все скажут. Это правда. Это истина.

– Да разве ж могёт быть истина одна? – голос у деда вновь изменился, начал отдавать хитрой ухмылкой и юркой хитринкой, как у того шишко. – Ежель у тебя истина одна, так и ты во всём мире один пуп земли, и никого-то не может быть правого. Да выходит ты бог тогда. Разве ж ты бог, а? Ну, отвечай.

– Нет, но ведь не скажете же вы, что всё это время дед мой здесь жил, с нами, с бабушкой и со мной?! Неправда это! Все соседи докажут.

– Эк забалабонил, – осклабился дед, – ну, раз оно так у тебя заведено, значит, ты не поверишь…

– Во что?

– А что закрутила меня пучина лесная и не смог я прорваться. Не знаю, скока прошло с того часа, как из дому ушёл. Только для меня как день. Ничего не помню, как пить дать не помню, Гришок. Ты уж прости меня, ежель обижу аль чего такого.

– Так это ты был в лесу тогда?

– Когда это?

– Мы с Лёхой были, видели тебя. В лохмотьях этих вот. Ты меня про Русь спрашивал и про застройщиков.

– А чёрт бы его знал. Может, и я там был. Да не помню. Оно все перепуталось у меня в голове. Неразбериха тяжкая в мыслях. Не знаю, что, как и где. Не верил твоей бабушке, а зря-зря. Чегой-то меня точно приворожило. Помню ток, как в лес сбирался, а потом всё… туман.

Странно было слушать, как меняются интонация и говор, и голос, и вообще всё в деде. Словно на него накатывал какой-то дурман, а потом отхлынивал, оставляя разум трезвым, но с широкими брешами в крепости памяти.

– Ты когда ушёл… – Гришка сглотнул, у него спирало дыхание. – Когда уходил, ты мне сказал: «Бабушку не забуду, а сеголетки[41 - Сеголетка – несозревший малек лягушки, (зд.) пасынок, желторот. ] так быстро растут, что их не узнать потом». Я это точно помню.

– А я вот ни черта не помню.

– Ты это сказал… как будто знал, что не вернёшься.

– Эк ты развернул-то. К тому клонишь, что я нароком ушёл и ничего не сказал?

Гришка промолчал. Не от смущения, а потому, что сам не знал, какой ответ на душе у него лежал.

– Я тебе так скажу: сам не знаю, отчего ляпнул экую глупость.

– Но ты меня узнаешь?

– Слава господи, да! – и дед поклонился Гришке до самого пола. Потом опять сел на пол и склонил голову набок, точно очумелый, вперившись в Гришку нездоровым немигающим взглядом.

– Ай да молодец юнец! – опять совершенно другим тоном объявил он. – Верно ты всё сделал, малец, верно! Шибчее и не нахвалю. Доволен он. А я ему нужен был, иначе как бы он пришёл? Кумира же отдал ящеру я. Все мы у него на счету. И ты тоже, удалец. Ты тоже ему путь-дорожку помог проложить. И с лапкой ты верно сделал. Всё верно сделал. Всё верно понял. Токмо знай-ка, что не могёт быть истины одной! Ты вот сейчас и здесь, и там в тот же час.

– Это как? – от слабости Гришка осел на пол.

– А вот так! Ты, Гришка-работяга, дома сейчас, со мной балакаешь. А Гришка-скрытник[42 - Скрытник – (зд.) старовер-раскольник. ] сейчас же на север продвигается, фатерку молебную затевает обустроить. Так и с дедом твоим приключилось.

Гришка молчал. Он чувствовал, как балансирует где-то на грани возможного, на периферии сознания, на рубеже времен.

Он видел, как дед поднялся и, заложив руки назад, пошёл вон из светелки, всё ещё облитый кровью заходящего солнца. Только воспринимал всё это так, будто видел издалека, на экране телевизора с чётким и достоверным изображением.