Кумир

Ворон всё – молчок в мирок. И разгадывай – что на умишке да в учёном глазишке.

«Яшу пойду искать», – смаковал идею долго. Не за ради мести найти хотел. А чисто потолковать, что с сестриным телом стало – узнать. Так ведь с похорон и не видали стервеца. И Василису тоже.

Игорь Петрович затянул сигарету. Глядь, а ворона и нет уж. Размечтался, кабы птаха, словно щука там чудесная или рыбка небесная, бросился выполнять желание. И когда Игорь Петрович повернётся, за спиной очутится Яша. С Василисой. Или одна Василиса. Живая…

Но обернувшись, ещё более приятно взволновался и разлучисто разулыбался. Там стояла Предслава. И никого другого не надо было.

– Что ты, девочка? Домой собралась и не попрощалась.

– А я не собиралась домой. Я прогуляться ходила. Ноги размять, себя в округе показать. А там Михаил Степанович приехал.

Председатель подивился да делать нечего, пошёл встречать участкового. Может, вороняга желание таки исполнил, и участковый нашёл Яшу? Не зря же Игорь Петрович наговор на поиск убивца прочитал…

За еловой рощей такала фабрика, на созревших полях гудел ветер, под ногами стелился зернистый гравий. Болтались бантики на косичках Предславы. Словно цветочек – Аленький иль какой ещё хрупенький – качалась девичья фигурка…

Около престарело скрипящих ворот председатель заприметил Ниву Михаила Степаныча.

– С вестями я, Петрович, – объявил участковый, вывалившись из машины.

– Коль с хорошими, заходи, чаем напою. А коль с плохими, так прости, у меня дел много.

– Ну, тут как посмотреть, – хохотнул Михаил Степаныч, по-хозяйски открывая калитку. – Со всякими вестями. Веришь ли, Хозяйку горы медной нашли. Потолковать надыть с глазу на глаз.

Игорь Петрович с намёком посмотрел на Предславу. Девочка сжала свой синенький клубочек и отошла к ясеню, поиграться вроде как. Но Игорь Петрович решил, что она сейчас должна бы навостричь ушки на макушке и с интересом прислушаться к говору взрослых дядек. Ничего, он сам так делал.

– Это твоё, как видно. – Михаил Степаныч передал председателю гладкие бумаги, попахивавшие официозом.

– Это что?

– Доверенность. С твоей подписью.

Игорь Петрович вздрогнул, поправил очки, отгоняя наползшие дурные предчувствия.

– Доверенность на что?

– На передачу тебе от Яшки капитала огроменного. Капитал мы тоже нашли.

– Как это? Где это?

– Обыскали хату Рубановых. Яшку не нашли. А вот мамашу его… Кхм. Хоть стой, хоть падай. Наткнулись на её тело в погребе. Как видно, переломила шею, пока спускалась, замотался её шарф за лестницу и придушил бабёнку. Зрелище то ещё. Лежит баба на зеленой куче денег, красивая, хоть и мертвая. Вот и говорю, Хозяйка медной горы, етить её. То-то она и в сказке та еще жадюга. Никогда мне не нравилась эта сказка.

– Страсти какие… – прошептал Игорь Петрович, рассматривая подпись на доверенности. С точностью до последнего завитка такую же подпись он сегодня ставил в увольнительной… Или же у него от переизбытка впечатлений совсем ум поплыл. Изробился он смертельно.

– Когда ж это ты успел подпись поставить? И откуда такие деньжищи? – допытывался Михаил Степаныч, мизюкая и без того узкими, как у крота, глазами. – Когда эт ты снюхался с гадом этим?

– Да уж после того, как ты успел с ним на охоту дюжину раз сходить, – отпарировал председатель. – Поставил подпись я. Не сомневайся, видишь, дата стоит вчерашняя? Прислал он мне доверенность с адвокатом, а за что деньги передал, сам догадаешься. Могила-то Василисы пустует. И тела нет больше.

Игорь Петрович сам до конца не знал – привирал он больше или правду расписывал. Как-то сама собой картинка сложилась.

– Вот ведь какие времена пошли, – задумался участковый, – мертвых теперь не отпевают, а продают. Смотри, как бы к тебе сестра неупокоенная не явилась. Не думал, чтоб ты на такую дикость повёлся. Мало ли что этому некрофилу взбрело.

Игорь Петрович не ответил, отвёл взгляд и задумался. Ишь ведь, забедно ему стало от этих слов. Но он нутром чуял, что разгадка рядом. Прямо в письме, которое было прикреплено к доверенности.

– Ну, бывай, Петрович. Твоё дело все-таки. Мог бы только голову не морочить своей заявой на Яшку.

– Заявление я заберу. Да только не так все просто, ты пойми, Михаил.

– Я это каждый раз слышу, как какая-нибудь чертовщина творится. И не сказочная, а бытовуха обычная. В соседнем селе дед забил внучку и говорит, что она ему пирожки слишком холодные подала, а значит, черту душу продала. Вот ещё мужик один в январе месяце посреди ночи бабу свою разбудил, сказал, что пошел двенадцать месяцев искать и замёрз насмерть в лесу. Еле откопали. Кто бы хоть раз рациональную причину привёл, довод какой логичный.

– То-то и оно, что рациональный довод твой найти просто, а может, истине как раз иррациональный довод соответствует.

– Или его найти проще. Да дело твое. Тебе с твоей иррациональной совестью жить, а мне рациональные протоколы заводить. Ты завтра не уезжай никуда, я как раз с протоколом заеду.

– Завтра я ещё тут буду, так что заходи. Чаем же обещался угостить.

По гравиевой дорожке зашоркали тяжелодумные ботинки участкового. Сверху требовательно заголосил ворон.

Игорь Петрович прочёл надпись на записке: «Председателю от ящера и золотых кур на овладение лесом». Неужто яйца и впрямь золотые были?

Игорь Петрович хотел заныкать письмо, чтобы опосля прочесть. Но любознательная Предслав уже была рядом и не могла не заметить этого.

– Читайте же, Игорь Петрович, – потребовала она.

Он послушно развернул конверт, достал исписанный лист. Буквы дрожали и складывались в синие прожилки.

Помучнел[31 - Помучнеть (устар. диалект.) – побледнеть. ] с лица Игорь Петрович. Противно и больно читать стало, голову закружило, сердце закололо.

– Прочти ты, пожалста, – попросил Предславу. Маленькие белёхонькие ручки обхватили синие строчки.

Начну сразу, по делу. Никогда не бывал я так шибко близко к воротам райским желанным, как когда панна, Василиса Петровна, рядом со мной бывала. «Насильно мил не будешь», – ненька мне говаривать дюже любила, когда я вокруг девчат калачом ходил. Только знай, батька мой наоборот говорил: что всего добиться можно. Было бы желаньице, а там и судьбы приданьице. Всё это неразбериху мне в голове состряпало. Насильно вот мил не будешь, но добиться же можно. Так всего и всех я и добивался сам, не прося милости у бога. Все сами да не с усами, а с силами своими. Василиса дюже приглянулась мне. Хотя бы тем, что не давалась так легко, как давалось всё остальное. Своего я быстро привык добиваться, а тут стена упёртая. Как не взыграть мужескому, от рождения положенному? Покедова панну не повстречал, мучно[32 - Мучно – (зд.) сыто, безбедно. ] жилось, всё легко в руки шло, и всё получал без лишних хлопот.

Меня часто называли безответственным. Это неправда. Ответственность я готов нести за свои поступки. Но я бессовестный, так бабка моя говорила, это правда. Меня никогда не совестило, к чему ведут мои поступки, и могут ли они кому навредить. Никто не жаловался, а недовольство выражали напрямую. Без слов, кулаками. Но стыда я не знал. Ни за браконьерство, ни за «сношания беспутные». Должно, родился бессовестным, потому что родичи были божески совестливые. Но если бы я перенял и это от них, то навряд стал бы хорошим охотником. Охотник, добытчик, завоеватель. Все это про меня. Безрассудная храбрость и жестокая бездумность. А панна была бы противовесом мне.

Я не больно верую и за грешника себя не почитаю, но каюсь. А только панна хучь и не сделала ничего, а часть вины несёт за собой. Знаю, и теперь точно знаю, что и я ей глянулся. Себя же мучила, в руки не шла, душу себе заломила, вилы воткнула и чувства заткнула. Подвизалась, молитвы читала, хваталась за веру. Ну, как не грех себя мучить и другого заодно? И ей услады мало, и мне не шибче легче. Но я каюсь, вину свою признаю и на суде любом подтвержу. Я толкнул панну у реки нашей, на пришибе[33 - Пришиб – причал.]. Но грех не чувствую за собой. Потому что делал без злого умысла, без обиды на сердце. Случайно экая гадость вышла. Ненарочно. Но виноват я. И покоя мне это не даёт. Обрыдло всё. До корней волос всё обрыдло.

Вину, как мог, искупил. Лес ваш спас. Достал деньги с высшей помощью. Ненавидь, кори, костери, председатель, но сделанного не воротишь, только маслом покроешь и добром перекроешь. Вот я и крою. Накроил себе судьбину хорошую. Может, в чужих глазах нечестную, зато мне всласть. Жалею только о судьбе паневой. О своей – ни единожды.

О сестре не таи волненья. Похоронил я её, как следует. Никогда не была она по-настоящему православницей. Это всё родом навязанное. В том мы и похожи. И ей семья свое навязала, и я во взглядах да смыслах родичей заплутал. Поэтому вместе мы с панной и уйдём. Как полагается, по всем законам мирским и высшим. Как хошь думай: что это сон был, что морок Тупики оплёл, что силы предков восстали, но что имеем, то имеем.

Должно, все мы суеверные и одной верой скреплённые, раз силу нечистую в напастях виним. А я уверен, что сила нечистая не такая уж не чистая, а вполне себе чистая, потому что пакостных намерений не таит. Всё зараз делает, нашими раздумьями питаясь. Пожелал соседу тройню от всей души – и сила чистая услышит, помилует. Пожелал соседу смерти – сила нечистой оборотится. Так и с людьми. Плохой, хороший, всех делим, а забываем, что и камень природный с грязью примешан бывает. Вот и хочу, председатель, чтобы и ты меня за плохого не принимал. Ты сам не так невинен, если признаться. Уповаю только, что любовь твоя к маленькой княжне так же чиста, как и моя к панне Василисе.

Всего тебе добрэ. Страстей к сердцу не подпускай и сам хорошечно поживай.

Ящер

Тишина цедила задумчивое молчание. Невмочь было говорить Игорю Петровичу. Вот он какой зараза, хохол этот, вышел. Выкрутился. Покаялся. И был таков. Вышел сухоньким из воды и грехи с себя снял. И сестру невесть где в доски положил… А глядишь, и вовсе без досок. Сжёг, может. Мало ли что умалишённому придет. Кур как-то же заставил золото нести. И что он мог знать о Предславе?..

– Почему он подписался ящером? – заинтересовалась девочка. В одной руке у неё был клубок, во второй – письмо. Как есть, божок правосудия.