Кумир

Когда машина лесника замаячила на краю крутояра, а председатель с участковым вышли, Предслава осталась внутри. Но перед тем как Игорь вышел, девочка пожала ему руку. Могла ли она знать что-то, никому неведомое?

Наверное, могла. Потому, что когда Игорю Петровичу предстало мёртвое тело, он упал, выставив руки вперёд, тщетно пытаясь отгородиться от увиденного. Он слышал, что душа отсоединяется от тела только в момент смерти. Но пока падал, не чувствовал ничего. Ни мира, ни людей вокруг. Ни себя самого. Его дух преждевременно покинул тело.

«Кто ты?» – настойчиво давил Яшка.

«Я Игорь Петрович. Председатель сельсовета Владимирского района. У меня недавно умерла сестра. Вот она, вытащена лесником на берег. Ей хорошо, лежит, спит…»

Может, и сестры у него никогда не было? И его самого тоже?

В поисках ответа Игорь Петрович быстро поднялся, в полубредовом состоянии добрел до Василисы. Её глаза были уставлены в ночь, а рот полуоткрыт. Она хотела что-то сказать ему, брату.

Игорь Петрович лёг рядом, стараясь не обращать внимания на холод, который источала Василиса. Обо всём прочем забыл.

– Ты жива? – приглушенно спросил он. По коже пошёл сильный мороз. Василиса не смотрела на него. И не говорила. И голову не поворачивала. Игорь Петрович ждал, что она сейчас ухмыльнётся и скажет, что это был глупый розыгрыш. Скажет, что это такой обычай был раньше или ещё что умное. Но обмороженные уста застыли в загадочном вопросе.

– Ты… жива? – неуверенно спросил Игорь Петрович. Мир растворился в его слезах.

Ничего уже не видел Игорь Петрович, но чувствовал, что сжимал в руках что-то мерзлое и закоченелое.

– Ты жива? – безнадежно спрашивал он, пытаясь собственным дыханием оживить Василису. – Жива? Жива? Жива?

Игорь куда-то полетел. Не знал, откуда и куда. Может, из ниоткуда в никуда? Больше ощутил, чем услышал:

– А ты жив? – спросила Василиса.

Требы

Выстрел вышел такой громкий, что Яша перестал воспринимать любые звуки, но даже не моргнул. Дело привычное, пусть и вредящее перепонкам. Отдача получилась сильнее обычного, потому что Яша забыл поставить амортизатор для смягчения удара. Плечо хрустнуло, выбив судорожный вздох боли.

Он не слышал, как упала птица, но был уверен в выстреле. Это была казарка. Перед тем, как спустить курок, он уловил её гогот, похожий на лай. Только после выстрела вспомнил, что она вроде как была занесена в Красную Книгу. А может, и не была, и он просто себя таким образом раззадорил.

Другие птицы стремглав разлетелись, взмахом крыльев послав рябь по реке.

Последние пару дней погода стояла более чем располагающая. Ни холодно, ни жарко, и в чаще леса гнуса стало меньше. Только сегодня северный ветер пригнал волны непроницаемых облаков. Сгущалась гроза, но Яша всё равно собирался поохотиться и лишь потом вернуться в свой лагерь.

С тех пор как нашли Василису, он обосновался в лесу. Здесь было спокойнее, безопаснее и укромнее. И сытнее. А кроме того, он был сбит с толку, выбит из колеи, и едва ли кто-нибудь мог ему помочь.

В первый же день он вернулся к реке, к той излучине в чащобе, где встретил Василису. Яша надеялся встретить её дух где-нибудь здесь, пока тело ещё не погребли.

Он выполнил свою часть: подготовил всё к отходу бога – хоть и подташнивало быть инструментом в чьих-то руках, как ружьишко ИЖ-26 было инструментом в его собственных. Он не знал, что делать. Не знал, кто он сам. Кем был и кем стал.

Яша замотал головой, отгоняя преследующий трезвон из ушей.

Казарка оказалась увесистой, с красно-чёрным брюхом, перемазанным тёмной кровью. Надо было проверить слопец [23 - Слопец – опадный самолов, ловушка для ловли дичи. ]на глухаря и вернуться в лагерь до того, как затурсучит дождь.

Яша зарядил чок[24 - Чок – одно из дул двуствольного ружья (чок и получок).], закинул птицу в мешок и, пробираясь сквозь белые венчики ежеголовника, двинул обратно.

За спиной громыхнуло – гроза примчала. Раньше он от бури бежал. Сейчас же с нездоровым упоением ждал, когда по небу зашагают молнии, а земля укроется густым мраком.

Много чего он начал замечать, о чём раньше и не задумывался. Так, странным образом выходило, что силки и самоловы его выучила ставить мать – по таежным, искрошившимся журнальчикам. А батька повадил ходить на охоту и научил стрелять.

Самолов оказался нетронутым, и Яша почему-то приободрился. Жерди, образовывавшие узкий проход для приманиваемого глухаря, были на месте. Бревно – опадная тяжесть – всё также висело, ожидая жертву. Издалека бревно походило на огромную курительную трубку, а узкие стенки прохода были схожи с ногами индейца, курившего трубку. Куст сурепки над бревном дополнял образ, смахивая на перья индейского головного убора.

Яша решил не трогать самолов. Но не успел сделать и шага, как в кустах ряцнуло, и щелчок оборвавшегося коромысла возвестил о том, что бревно свалилось. Яша заметил грязновато-замшелое тельце русака, приплюснутого бревном.

Он всегда считал, что убийца и охотник – не одно и то же. Охотник получает удовольствие не от убийства, а от самого процесса ловли, погони, стрельбы или выделки ловушки. В такие моменты он – в каком-то смысле создатель, живописец, пишущий полотно судьбы, на котором изображает себя во всей величине своих навыков и сил.

А убийца упивается бессилием жертвы, тем, как утекает жизнь, передаваясь ему. Он в эту секунду – разрушитель, давящий лучшее, что есть в живом существе – в жертве и в нём самом. Он растворяется в своей независимости от любых сдерживающих моралей.

Сегодня Яша не мог уверенно сказать, что в нём живет один только охотник. Последние дни с их необъяснимыми событиями странно отразились на его памяти. У него словно случился пролежень, он впал в горячку – состояние между-между, когда не знаешь ни где ты, ни когда ты, ни кто ты.

Ему казалось, что он слышал, как русак выдыхает последние капли тепла. Яша подошёл не сразу, только когда в голове прояснилось. А подойдя, встретился с крупным, агатовым хрусталиком мёртвого глаза. Ни обвинения, ни страха или ненависти не было в выражении этого глаза. Не было ничего, и Яша сам не понимал, как такое возможно. Должен же зверёк думать о чем-то перед смертью. Но сколько ни искал чувство или эмоцию в бездонной застывшей радужке, так и не нашел.

Небо громыхнуло, словно сбрасывая непосильный груз, воздух приподнялся, точно вдыхаемый ноздрями богов. Забарабанили листья, прогибаясь под дождём. Купы деревьев приобрели серо-грозовой цвет, а земля почернела.

Стало так темно и душно, что Яше подурнело, а перед глазами помутнело. Ему захотелось рыдать навзрыд. Расстегивая куртку у горла, он закрыл ладонью глаза и попытался отдышаться.

Как-то у них с батькой вышел интересный разговор. Богдан Степанович выложил два синеньких[25 - Синенький (укр. диалект.) – баклажан. ]: один побольше, налитый соком и спелостью, другой – поменьше, щуплый и куцый.

– Глядь, – объяснял батька, – один рос на грядке, которую поливали дюже щедро, с коханием. Другой рос на грядке, которую не поили водицей. Вот и вымахали синеньки такие неодинаковые. Представь. То, на какой грядке, будет расти и поливаться синенький, зависит от высшей силы, которая его туда посадит.

– От Бога?

– Нет, от тех, кто ставит себя выше Бога. От чинушей, которые себе берут грядку получше, а тебе оставляют похуже. Шо ты будешь делать?

– Я отберу у них грядку. Заберу деньги. У меня на грядку с хорошим поливом такое же право, как у них.– Яша ожидал услышать похвалу, но нет:

– Тогда ты просто займешь их место. Ты ведь заберешь грядку только для себя. А таких, как ты, море и ещё больше, которые растут на плохой грядке.

– А это уже их дело. Если хватит ума и сил, могут так же прийти и забрать.

– Тогда они решат, шо ты ничем не лучше этих чинушей, и отберут грядку уже у тебя. Видишь ли, на какой бы грядке ты ни рос, в итоге у тебя всё равно есть выбор – как расти дальше и чем себя удобрять. Не всё в этой жизни зависит только от грядки и хорошего полива. В конце концов, ты не просто синенький. А пока будешь верить, что ты только синенький, а не садовод, то будешь верить и в своё бессилие, будешь ждать, пока тебя удобрят те, кто посильнее.

Затем батька отвел Яшу в лес. Поход был долгим и утомительным. Но именно там отец показал, что такое – выращивать себя самого. Для этого нужно находить лазейки и искать пропитание. Для этого нужно убивать. И не бояться быть убитым. Боялся ли Богдан Степаныч, когда кгбшники пришли за ним, и никакой ИЖ-26 не смог спасти?..

– Панна, – прошептал Яша тихо, чтобы слышало только сердце.

Так и оставил зайца придавленным бревном самолова. Наверное, прошло минут пять или десять, потому что когда он оказался у реки, дождь дребезжал, как бешенный.

Река превратилась в расплавленный свинец – такой полновесной казалась. Потому легче было бросать ружье – от осознания, что оно тут же провалится под весом воды. Зачем выбросил ружьё, он сам не знал, но стало намного легче.

– Василиса! – бестолково перекрикивая дождь, Яша ловил капли раскрытыми ладонями. Стихия отвечала тем же размеренно-ликующим ритмом, а лес вторил дотошным молчанием. Яша всё лелеял надежду получить какой-никакой знак, как с Гвидоном. А дальше снова нащупать цель, смысл и направление в жизни.

Он уже промок насквозь, но уходить не хотел. Сел, прислонившись к волглой коре ивы. Её тонкие пальцы-листья приятно ласкали лицо, и Яша надеялся уснуть прямо здесь. В женских успокоительных объятиях.

Но и глаз не успел сомкнуть. Белый свет потребовал к себе. Жгучий и звенящий свет, наэлектризованный. Шаровая молния плясала над рекой. Красивая смерть – погибнуть от молнии?

Яша не смог додумать, шар несся прямо на него. Медленно, как лось, набирающий скорость. Может, это быть лось? Но по размерам, шар был меньше, скорее с пол-Яши ростом. Свет, густой, почти ощутимый, менял оттенок с бесцветного – на белый – на небесный – на алый. Его будто просвечивало изнутри. Будто внутри света был еще свет.