Рыжая

Девочка ухаживала за собакой со всей ответственностью. Приносила суповые косточки. Воду в железной миске. Мякиш городского батона. Рыбные головы и хвосты. Пес следовал за ней по пятам и считал своей хозяйкой. Провожал в детский сад. В универсам. В Дом книги. На кружок мягкой игрушки. Спал на теплой кофте под дверью во время зимних холодов. Поэтому когда машина, загруженная разношерстным барахлом, вырулила из двора, делая первую ходку, побежал следом. Галя выглядывала из окна и подбадривала друга. Махала ему повседневным гофрированным бантом. Барон не отставал. Летел мимо стихийного рынка с ведрами картофеля, глянцевого лука, корзинок с крыжовником и опят. Мимо бабушки в белом халате, взвешивающей всех желающих на медицинских механических весах. По трамвайным путям и тротуарам.

На углу продавали золотистые пончики с повидлом. В витринах возлежали консервы из печени налима и трески, выложенные в шахматном порядке. Рядом – странный плакат с изображением детдомовца в мешковатом пальто. Тот стоял набычившись и курил. Ниже – пояснительная подпись: «А парня, что сбился с дороги прямой, не должен никто обходить стороной». Чуть левее – изображение молодой пары, заглядывающей с надеждой в сберкнижку, и слоган: «Возрастает сумма вклада, скоро купим, что нам надо». Обувная мастерская и будка часовщика. Приезжие у справочного бюро. Некоторые от нечего делать почитывали доску информации со свежим номером «Крокодила» и объявлениями, написанными от руки. Утоляли жажду из автоматов, напоминающих умывальники Мойдодыра.

В новом дворе грузовик выпустил пар, разгрузился и отправился обратно. Барон, не понимая, что происходит, ринулся за ним, не жалея лап. Мимо одноглазого часовщика, бездомного рисованного парня, пирожковой и теток с полупустыми ведрами. Так он сдавал кросс трижды, пока не осел на новом месте.

После коммуналки и восьми разношерстных соседей у семьи появились настоящие хоромы. Большие светлые комнаты с незашторенными окнами, пропускающие столько солнечного света, что впору ткать пряжу и вязать рубахи по примеру Элизы из «Диких лебедей». Галочка разошлась, преследуя цель собрать солнца побольше. Норовила связать лучи в сноп, соединить в букет, заплести французской косой. Утрамбовать полную банку и законсервировать на зиму в виде пастилы.

В доме царили сумятица и веселье. Родители с трудом находили ложки, чайные блюдца и даже обычную поваренную соль, ныряя с головой в коробки и мешки. Петька бегал в одном сандалике. Папа пытался выудить парадный галстук, рюмки и наливку, чтобы обмыть переезд. Бабушка Фима уже дважды куда-то пристраивала подсолнечное масло. Мама выслеживала аджику. Никто не помнил, где зубной порошок, и Галя впервые легла спать с нечищеными зубами.

На следующий день с самого утра выбежала во двор. Петька в буденовке и спортивных штанах, подпоясанных солдатским ремнем, наступал сестре на пятки и требовал мороженого. Галя выворачивала карманы и в сотый раз объясняла, что денег нет. Неожиданно им преградила дорогу худющая девочка в странном платье с дыркой для пупка и прилично выступающими передними зубами. Она грызла сухой кисель и вела себя как полноправная хозяйка двора:

– Это твоя собака?

– Моя. Будет жить либо в подъезде, либо в дворницкой. Умеет давать лапу.

– А у нее есть прививки?

Галя покачала головой.

– Если окажется больной, придется вывезти в лес. В прошлом году наш пес заболел, и папа вывез его за город, привязал к дереву, чтобы тот не смог вернуться. Дурашка скулил, давил на жалость, только нам лишняя инфекция ни к чему. В итоге его живьем съели медведи.

Затем девочка, видимо наевшись, протянула брикет:

– Будешь сикель?

Галя отказалась, зато Петька обрадовался, впившись зубами в слиток «плодово-ягодного». Новая знакомая снисходительно улыбнулась, представилась Лариской и похвасталась выпавшим зубом, выудив его из кармана вместе с хлебными крошками, желудем и пятаком.

За неделю до начала учебного года в городе появились вооруженные мужчины и стали отстреливать бродячих собак. В арках и подворотнях стоял беззащитный скулеж и темнели пятна крови. «Охотники» целились бездарно. Псы пытались убежать, спасая простреленные лапы. Те только ухмылялись. Щелкали затворами. Добивали.

В один из таких дней Галя влетела во двор, обняла Барона и даже попыталась его приподнять, но псина оказалась слишком тяжелой. Девочка заметалась по площадке в поисках укромного места, и Лариска предложила подвал, в котором жильцы хранили свою консервацию. На том и порешили. Подстелили фуфайку, снабдили «волка» куском сала с хлебом и долго чесали за ушами. Шушукались. Затем разошлись. Галя поспешила домой смотреть «Каникулы Бонифация», а ее подруга – навстречу живодерам. Девочка смело поздоровалась, расшатывая очередной зуб, и подсказала, где прячется бесхозный кобель. А как иначе? Все по-честному! Порядок есть порядок, и она, как ответственный советский ребенок, просто обязана так поступить. В тот же день Барона убили двумя выстрелами в голову и унесли в мешке.

Утром в тарелках дымилась перловая каша. Каждое зерно размером с палец. Галя тайком складывала еду для Барона, ерзая на месте, пока мама не прикрикнула:

– А я тебя предупреждала, что наберешься глистов. Видишь, как неприятно? С сегодняшнего дня будешь есть тыквенные семечки.

Бабушка, чистившая картошку, возразила:

– Мы раньше делали по-другому. Измельчали соленую сельдь с желтком, двумя ложками пшена и зубцом чеснока, а потом заливали прохладным кипяченым молоком. Принимали трижды в день. Гадость редкая, но черви выскакивали, как миленькие.

Мама зло огрызнулась, мол, в современном мире живем. И вообще, ваше дело маленькое – чистить картошку и помалкивать.

Фима быстро отвернулась, ссутулилась и еще быстрее замелькал ее перочинный нож.

Галя не могла дождаться, когда ей позволят встать из-за стола, поэтому получив шлепок мокрым полотенцем, что значило «иди на все четыре стороны», направилась прямиком в подвал. На стоптанных ступеньках алело что-то красное, напоминающее клюквенный морс. Затем точки выросли до размеров луж. Девочка, еще не до конца понимая, таращилась по сторонам и звала: «Барон, миленький, выходи! Опасность миновала». И только завидев окровавленную фуфайку, все поняла и заплакала.

Шура очень переживала, что переезд случился в високосный год. Хуже не придумаешь. Всем известно, что не стоит в такой период строить дома и хозяйственные пристройки. Топить котят. Менять прически. Жениться, разводиться, переходить на новое место работы и делать дорогостоящие покупки типа автомобиля «Запорожец» или швейной машинки. Собирать грибы, чтобы не поднять с земли все дурное. Поэтому узнав о новой беременности, рвала на себе ризы. Ну как ее могло так угораздить? Ведь оставалась под неусыпным контролем соседки-докторши и привычно предохранялась ломтиком лимона. Да еще эти таблетки, размером с пятак, от которых то знобило, то бросало в жар. Во время переезда старательно таскала тяжести. Прыгала с табурета и со стремянки, надеясь, что нежеланный ребенок расшибется. Выпустит из ладошек пуповину. Только тот расположился основательно, крепко держась двумя руками за стенки ее желеобразного живота.

Ефим лез с утешениями, но она обрывала мужа на полуслове:

– Что ты такое говоришь? Как это – где двое, там и трое? Я только отошла от ночных кормлений, ветрянок, зассанных ползунков. Только голову подняла, жить начала, на работу вышла и снова туда же? И потом в мире что ни день, то катастрофа. В Тонкинском заливе – перестрелки. В Южном Вьетнаме – переворот. Не дай бог снова война! – затем скрещивала руки и с силой прижимала к набухшей груди: – Как не вовремя! Как же все это не вовремя!

Галю с Лариской определили в один класс, девочки сели за парту вместе и поклялись дружить вечно. Всюду ходили вдвоем: в раздевалку, в туалет и школьный буфет. В буфете Лариска всегда просила два стакана киселя, но, как и прежде, путала буквы, и вскоре к ней прицепилось прозвище Сикель.

С началом учебного года семилетней Гале пришлось стать взрослой. Она прибегала из школы, делала на скорую руку уроки и летела за Петькой в детский сад, стараясь не отвлекаться на витрины книжного магазина, портреты космонавтов, чтение лозунгов типа «Коммунизм – светлое будущее всего человечества» и афиши. В прокате шел фильм «Добро пожаловать или посторонним вход воспрещен». До прихода взрослых с работы успевала сбегать в гастроном за хлебом и загрузить стиральную машину, пропустив через два тугих валика несколько простыней и пододеяльников. Вытереть пыль и отполировать круглую, как сдобный калач, настольную лампу. Взрослые возвращались к шести и гремели на кухне посудой. Отец традиционно жарил лук в муке. Мама чистила картошку, периодически почесывая свой вечно зудящий живот. Галя расставляла тарелки. Пыталась пересказать школьные новости и спеть «Песню советских школьников». На втором куплете ее грубо прерывали и начинали разговор о новом ребенке, ютившемся в натянутом до предела пузе. О том, что тот мало двигается. Мама промокала слезящиеся глаза, поднимала голову вверх и пыталась кого-то уговорить: «Прошу тебя, только не калека». Затем шикала на Галю, требуя занять Петьку. Тот становился неуправляемым. С виду ангел в шортах на подтяжках, в ситцевой рубашке и тюбетейке, ласково заглядывал прямо в душу, а руки в это время душили котенка или ломали бабы Фимину «давеча» расцветшую бегонию. В садике на него обижались воспитатели и мамаши. Тот имел привычку щипаться, зажимая пальцами-щупальцами кожу и прокручивая ее на сто восемьдесят градусов, или кусаться, словно сволочная крыса, прокалывая острыми зубками самые нежные места – шею или кожу под глазами. Дети визжали и демонстрировали кровоподтеки. Бывало, когда брат с сестрой оставались в комнате одни, Петька ни с того ни с сего начинал вопить: «Пожалуйста, не бей меня! Мне очень больно! А-а-а! Не нужно ногами!» Галя с глуповатой улыбкой на губах замирала, и в этот момент влетали разъяренные родители. Волокли ее в угол, а Петька как ни в чем не бывало продолжал строительство гроба или тюрьмы.

Мальчик играл в странные игры, чаще всего в похороны, смерть, войну. В переполненном транспорте истерил: «Не хочу домой! Папа опять будет тушить об меня сигареты и подвешивать вверх ногами». Люди укоризненно качали головами, а Галя пыталась брата пристыдить. Кондукторша предлагала вызвать милицию и написать куда надо, а тот еще больше распалялся, сучил ногами и специально облегчался в штаны. Мол, полюбуйтесь, какой я пуганый. Когда баба Фима заикнулась, что с мальчиком не все ладно и по-хорошему его бы нужно показать врачу, на нее привычно зашикали и потребовали не молоть чепухи. И вообще, ваше мнение никого не интересует. А потом родилась Леночка, и на Петьку вовсе махнули рукой.

Они ехали в роддом, играя в города. Папа отвечал невпопад. На букву «А» – Енисейск, а на «П» – какой-то Сергиев Посад, поэтому пришлось сосредоточиться на стройках с одноногими кранами и на тетке в тулупе, торгующей куриными шеями и крыльями. Петька читал по слогам «Строить прочно – сдавать досрочно», Галя волновалась, что не выучила к завтрашнему уроку «Гимн Советского Союза», а отец рассеянно рвал на мелкие кусочки проездной талон. У больницы замешкался и даже попытался заскочить в ближайшую пивную, но Галя расплакалась, и пришлось свернуть на дорожку, кое-как присыпанную песком. Петька жаловался, что снег царапает лицо, и норовил устроить очередной «концерт». На него не обращали внимания, так как в окне показалась зареванная мама. Отец закурил и что-то накалякал в воздухе дрожащим указательным пальцем. Мама покачала головой и закрыла лицо руками. Стала раскачиваться, задевая лбом раму и стекло. Отец с сеткой, в которой болталась гречневая каша и невкусные паровые котлеты, поплелся к больничному крыльцу и присел в реверансе перед надменной санитаркой. Та потребовала какую-то расписку, и он что-то долго писал и зачеркивал, допуская одну ошибку за другой. Из-под шапки ползли струйки пота и заливали глаза.

Через неделю в дом воровато внесли одеяльный сверток, перевязанный розовой лентой. Дети выбежали в прихожую и уткнулись в мамин все еще внушительных размеров живот. Она рассеянно погладила их по голове и попросила поиграть в другой комнате. Они для вида согласились, а потом пробрались в родительскую спальню и облепили кроватку. Петька преданно смотрел в глаза и исподтишка щипал младенца. Тот орал. Мама, подвязанная платком, тыкала ему в рот сосок, напоминающий виноградину. Отец шикал и устраивал проветривания. Листал какие-то медицинские журналы и созванивался с профессором по фамилии Зильберман. Носил тому сумки с дефицитными конфетами и коньяком. Верил, что все еще образуется, но когда в положенное время девочка не начала держать голову, не сказала долгожданного «агу», не села, заваливаясь то вправо, то влево, начал выпивать, и никто не смел упрекнуть его в этом. Как-никак у мужика такое горе.

Все открылось, когда Петьке исполнилось двенадцать лет. Сперва один из соседей заподозрил, что мальчик скручивает голубям шеи. Прибежал взмыленный, бледный, растерянный и все время, пока пил на кухне чай, щупал в вороте рубашки свою потную шею. Ему не поверили, да и пацан твердо стоял на своем, мол, «враки все это». Затем в многоквартирном доме начали массово исчезать коты. В пятой потерялся Бэмби, в двадцать седьмой – Авдотья. Хозяева развешивали объявления и слонялись дворами, как в воду опущенные. Никто из соседей не видел молодого полосатого котяру и старушку Дуняшу.

В один из дней отцу понадобились гвозди, и он отправился в гараж. Не доходя метров десять, услышал кошачий вой, а распахнув дверь, чуть не помер от ужаса. В железном ящике, накрытом крышкой, заживо горел очередной пропавший кот, а его сын спокойно наблюдал за происходящим, сверяясь с секундомером. Пока Ефим метался в поисках воды, искал, чем снять раскаленную крышку, кот испустил дух. Мужчина сполз по стене и неожиданно заплакал, а его ребенок в это время равнодушно разглядывал обгоревшую тушку.

– Зачем ты это делаешь?

– Ради эксперимента.

– Ради какого эксперимента?

– А разве не любопытно, сколько длится агония?

Ефим посмотрел в упор, будто выстрелил. Сын не отвел взгляда. Затем отец с трудом поднялся, старясь не дышать пропитанным жиром и паленой шерстью воздухом, но тошнота все-таки накатила, и его вырвало прямо на пол. Петька демонстративно зажал пальцами нос.

Он не помнил, как оказался в квартире, как упал навзничь в прихожей, свалив вешалку-треногу, и захрипел. Ему вызвали скорую и увезли с сердечным приступом, но он так и не признался в увиденном и впоследствии всю жизнь остерегался собственного сына.

Шло время, и стартовала девятая пятилетка. Рядили дожди, косились хлеба, разрастались березы и белые ивы. Началась антиалкогольная компания, преследующая цель изменить интерес к вину в пользу виноградного сока. Писатели сплотились против Солженицына, выступив в газете «Труд» с открытым письмом. Его подписали Айтматов, Катаев и Симонов. В школах продолжали рассказывать о ядерной войне, способах защиты от лучевого поражения, внушая безоговорочную веру в могущество Советского Союза.

Петька вроде как присмирел, вытянулся и оброс гнойными прыщами. Галя перешла в девятый класс и превратилась в настоящую красавицу. На нее засматривались сверстники, старшеклассники и даже кореши отца. Младший брат взял в привычку за ней шпионить и выдавать пикантные подробности в самый неподходящий момент. К примеру, что та выщипывает пинцетом волосы на лобке.

Леночке исполнилось семь, и все свыклись, что она никогда не поправится и навсегда останется инвалидом. Ее продолжали исправно мыть, кормить, вывозить на балкон подышать цветущей сиренью или легким морозцем. Та послушно сидела, пытаясь поймать на язык снежинку или дождевую каплю. Мычала. Петька больше не складывал ей в рот дохлых мух после того, как баба Фима засекла его со спущенными штанами. Пригрозила рассказать родителям, что грешит рукоблудием, и тот испугался, оставив младшую сестру в покое.

Галя все также дружила с Лариской, и девочки постоянно то ссорились, то мирились. Лариска в открытую завидовала подруге и не скрывала своих чувств. Иногда, чуть не плача, высказывалась:

– Я одного не могу понять: почему одним все, а другим ничего? У тебя и оценки повыше, и фигура получше, и дом побогаче. У всех наших одноклассников обои в клетку, дверь в клетку, шторы в клетку, а у вас импортная мебель, сифон с минералкой и барбарисовый сироп каждый день. Даже запеканка из одного творога, а мы разбавляем ее либо рисом, либо вчерашними задубевшими рожками. Тебе все дается легко. Разок послушаешь, как вычислять квадратный корень из неотрицательного числа, и тут же уловила, а мне все нужно брать задницей.

Галя в такие минуты оправдывалась. Выискивала в себе изъяны в виде уродливой родинки и кривого мизинца. Пыталась сменить тему на ближайшую поездку в Краснодон. Девушки мечтали пройти по следам знаменитой «Молодой гвардии». И только баба Фима с самого начала Лариску недолюбливала, утверждая, что та вертится, словно вша на гребешке. Внучка фыркала, мол, что вы можете понимать в дружбе? У вас отродясь не было подруг!

Накануне поездки Галя узнала страшную семейную тайну и очень ею тяготилась. Проснувшись около полуночи, направилась в туалет и услышала спор, доносящийся из кухни. Мама бросалась злыми заточенными фразами, а отец шикал и сопел. Та не унималась:

– Что ты от меня еще хочешь? Я разрываюсь между семьей и работой, а ты пристаешь со своей матерью. Я ее приютила? Приютила! Скрываю ее грехи? Скрываю! Не отказываю в угле и куске хлеба? Не отказываю! О какой любви ты со мной ведешь беседы?

Папин голос звучал тускло, будто в нем садилась батарейка:

– Я не прошу ее любить, просто относись с уважением. Она все-таки моя мать. Не делай ей замечаний, словно сопливой девчонке. Не затыкай рот. Не указывай на место.

Мама еще больше заводилась: