Пропащая

– Хорошо. Ты попросилась ко мне, значит, захотела поговорить. С чего начнём терапию?

Анна ненадолго задумалась, потом совершенно отстранённо произнесла:

– Я не знаю, что нужно говорить. Как проходит этот процесс?

– Ты говоришь о том, что тебя беспокоит. А потом мы вместе решаем, как избавиться от этого. Например, что ты чувствуешь сейчас?

– Ничего, – резко произнесла она. – Я уже давно не чувствую ничего… Кроме безразличия.

Выражение её глаз в этот момент изменилось, в них словно колыхнулась жизнь. А это означало лишь одно: её истинные чувства шли вразрез с тем, о чём она думает или заставляет себя думать.

Я ощутил интерес. Мне захотелось сделать её более вовлечённой в разговор, и я сказал то, чего никогда не говорил пациентам, тем более на первой беседе:

– Ты когда-нибудь задумывалась о том, во что превратилась твоя жизнь? Ты к двадцати семи годам заработала хроническое неизлечимое заболевание и каждый раз во время запоя рискуешь умереть.

Анна передёрнула плечами и изменила позу. До этого она сидела так, будто в её тело вставили кол, а сейчас грузно обмякла и откинула голову. Она молчала целую минуту, потом, не глядя в мою сторону, стала говорить:

– Иногда у меня складывается впечатление, что я себя за что-то наказываю. Не знаю, за что именно, и от этого ещё страшней. Мне плохо, а я сама над собой злорадствую. Вы когда-нибудь испытывали ощущение, что всё, что вы делаете, – это полная ерунда? Все твои действия, чувства, слова – это не то, что происходит здесь на самом деле… – Она помолчала и приложила руку к груди. – Меня всегда учили всё делать правильно. Мне вбивали в голову: что надо делать, что говорить, даже что чувствовать. И я верила им. Я верила каждому слову, и когда мой внутренний компас начинал хаотично дёргаться, я продолжала убеждать себя, что неправа именно я. А правы – они. А потом – в какой-то момент – я вдруг словно открыла глаза и резко вышла на свет. Я увидела всю эту ложь, которую мне навязывали, я увидела, как они врут и как радуются этому. И тут пришла боль. Боль душевная, но такая сильная, что выносить её с каждым днём становилось всё тяжелей и тяжелей. Но никто не слушал, все отмахивались от меня, как от назойливой мухи. И я полюбила алкоголь. Знаете, что говорила моя мама, когда поняла, что у меня проблемы с алкоголем? Она сказала, что я – пропащая. И я не стала спорить. В конце концов, ей лучше знать. И теперь я постоянно стараюсь соответствовать этому эпитету.

Она замолчала, я тоже не нарушал тишины, давая ей возможность погрузиться в свои ощущения. И если честно, я впервые столкнулся с подобными откровениями уже на первой беседе. Мой интерес к этой девушке рос, а её обезличивание себя немного раздражало. Но, как врач, я решил дать ей возможность прийти к осознанию этого самостоятельно.

Наконец она повернулась ко мне. Её лицо перекривилось от горькой ухмылки.

– Вы считаете, что я – пропащая? – выделила она интонацией последнее слово.

– Стоп! – Я сделал соответствующий жест рукой. – Давай не будем так быстро выносить себе приговор. Я ничего не считаю. Да по большому счёту совершенно не важно, что думаю я. Важно, что думаешь ты сейчас и что будешь думать через год. Ты постоянно повторяла: «Они…» – кто это?

– Мои родители. Другие люди, с которыми мне приходилось общаться.

– Ты не пробовала говорить о том, что не веришь им?

– Пробовала. Но… – Аня пожала плечами. – Но кто будет слушать пьяный бред?

– Ты хочешь сказать, что могла говорить то, что думаешь, только когда пила?

– Ну да. Трезвая я молчу всегда. Зачем мне ссоры, я их не люблю.

Я стал понемногу нащупывать причины её внутреннего конфликта. Откровенность Анны и неподдельное желание контактировать добавляли мне профессиональной заинтересованности. Но где-то глубоко, там, куда я сам никогда ещё не заглядывал, что-то треснуло, я даже почувствовал на мгновение щелчок, словно кто-то передёрнул рубильник. Мне бы следовало помнить, что любые перемены начинаются с осознания перемен, но я наглухо забаррикадировал своё сознание книжными цитатами, определениями и пресловутой объективностью, поэтому просто сделал пару заметок о своей пациентке в блокноте, чтобы позже подумать о том, как это интерпретировать.

– Впереди у нас много времени, так что не будем торопиться. Давай начнём с того, что разберём чувства, от которых ты убегала напиваясь. Согласна?

– Давайте попробуем.

Она сидела напротив меня, и теперь её поза стала более уверенной. Она подобрала ноги под себя, руки положила на подлокотники и разглядывала кабинет.

– Мило у вас.

– Я бы сказал, комфортно. Создавать комфорт – часть моей профессии.

– Да, но сначала всё-таки надо доставить дискомфорт.

Меня порадовало её замечание.

– Без этого – никак. Нарыв не убрать, не выдавив его и не очистив рану.

– У вас много книг. Можно взглянуть?

Я кивнул, и она поднялась с кресла.

Пока она шла к шкафу, где располагалась моя библиотека, я снова ощутил неприятное беспокойство. Что-то в её движениях раздражало меня, но совсем не так, как раздражала бы какая-нибудь приставучая девица в баре. Это было что-то другое, более нервное, я бы даже сказал, наэлектризованное. Я понимал, что сейчас лучше всего свернуть беседу и отправить Анну восвояси, но вместо этого тоже поднялся и пошёл за ней.

Она перебирала книги, попутно задавая мне вопросы, наконец дошла до Фрейда.

– Этот психиатр, кажется, утверждал, что в корне всех проблем человека лежит секс.

– В общем-то, да, у него была такая теория. Но сейчас её оспаривают. Такие предположения можно взять для рассмотрения, но полностью психотерапевтическую беседу на этом не построишь. Есть ещё ряд других объективных обстоятельств, которые мешают человеку жить полноценно.

Я говорил и удивлялся сам себе: «Какого чёрта я сдаю ей экзамен?!» – и, пытаясь вызвать в себе злость, произнёс:

– Но твоя-то истина в вине, я полагаю.

– А-а… – без тени какой-либо эмоции произнесла она.

Потом вставила томик психоанализа в нужный ряд и, повернувшись ко мне, оказалась совсем рядом.

В этот момент её лицо показалось мне каменным изваянием. Даже мимические морщинки, которые и делают взгляд живым, сейчас куда-то подевались. Наконец она произнесла:

– А вы бы дали моей болезни такое объяснение?

– Что? – Я удивлённо посмотрел на девушку. – Сказал бы я, что ты пьёшь из-за сексуального расстройства?!

– Ну да, провели бы психоанализ, разобрали бы меня по частичкам, нашли самое тёмное моё «Я» и наказали бы его. Помните, как в фильме «Опасный метод», где снималась Кира Найтли [1], – сказав это, она заулыбалась.

Я же на несколько секунд выпал из реальности, но, услышав её тихий смех и слова: «Я шучу…» – поддался этому настроению.

– Просто сейчас появилось желание шутить, – сказала она.

Я почувствовал, как волна удовлетворения расплывается во мне, и ответил:

– Раз у тебя появилось желание шутить уже на первом сеансе – значит, мы на верном пути!

Она кивнула, слегка прищурилась и посмотрела на меня пристально, отчего я снова ощутил раздражение. А Аня, как будто почувствовав это, уже серьёзно спросила:

– Я могу идти?

Я кивнул, она плавно прошествовала до двери и обернулась уже на выходе.

– Я буду с нетерпением ждать следующий встречи.