Прогулки по прошлому и настоящему. Рассказы. Эссе

Не требуя наград за подвиг благородный.

Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;

Всех строже оценить умеешь ты свой труд.

Ты им доволен ли, взыскательный художник?

Доволен? Так пускай толпа его бранит

И плюет на алтарь, где твой огонь горит,

И в детской резвости колеблет твой треножник.

На работе

В нашем отделе работают странные люди. Вот заведующая отделом, например, зашла в закуток, задернутый тканями, и стала смотреться в зеркало. Она думала, что ее никто не видит. Но я-то видела ее отражение в зеркале с высоты своего рабочего места. Ее лицо вдруг странно исказилось, и она стала высовывать уродливо свой язык, трясти им, подмигивать. Ужас. Я испытала легкий шок. Потом заведующая вышла как ни в чем не бывало. Она делает мне замечание, когда увидит на моих коленях томик Пушкина. С радостью жду, когда наступит среда. После работы опять выхожу на Обводный через мостик. Немного гуляю, чтобы не приходить совсем рано.

У дворника

Я не хотела идти. Меня утащила садовница-сочинительница, которая говорила, что будет выращивать сад, и восторгалась своими будущими георгинами. Они мне представлялись без музыки, и казалось странным, что у меня больные нервные руки, а она будет выращивать цветы. Хозяин жилища – дворник, уволенный с работы врач, – ходил по своей огромной квартире. Котельщик, староста волшебного дома, шахматист, восторженная дама смотрели, как человек-поэт, сидя во главе стола, отпускал в пространство стаю слов. Меня почему-то трясло. Я старалась запомнить каждое его слово для потомков, но не смогла. Боялась, что мое тело убежит и я останусь ни с чем. То вдруг начинала опасаться, что тело мое будет сидеть со мной, а неземного образа не будет. Огромные глаза бога сияли. Хозяин дома стал говорить о сексе, поэт-человек поддержал его беседу. Но я ничего не поняла. Потом дворник стал раздавать всем свои фотографии и сказал, что от него ушли две жены и сейчас он живет с собакой. Поэт-человек целовался с зеленым змием. Я думала: «Зачем он это делает, так можно заболеть. Вдруг с ним что-нибудь случится. Тогда… Мне не представить жизни без него». Тут поэт встал, улыбаясь, прошел мимо стола и заявил присутствующим, что он будет принимать ванну. Я удивилась, но потом подумала, что у них, наверное, так принято – принимать ванну в гостях. Сразу же все потемнело, изменилось, слова зазвучали тягуче-вяло, непонятно. Это потому что его с нами нет. И пространство бессмысленно и ненужно. Озираясь, я стала подумывать о том, как бы уйти. Но хозяин-дворник открыл дверь и заявил: «И., учителю плохо, он просит тебя прийти к нему». Подумав, что он умирает и хочет попрощаться (какая честь), я встала и вышла вслед за хозяином.

Тот, кто взял ее однажды в повелительные руки,

У того исчез навеки безмятежный свет очей,

Духи ада любят слушать эти царственные звуки,

Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.

Н. Гумилев «Волшебная скрипка»

Его музыка разливалась над миром, над космосом, касалась вещей, одежды. И все говорило: «Вот идет артист, музыкант, мастер». Но так как она была не похожа на мою, то немного пугала меня.

На работе

Моя ровесница, молодая сотрудница, перешила свой защитный рабочий халат. Он сидел на ней великолепно и не болтался, как мешок. Сотрудницы сказали: «Вот у нее талант, от которого есть выгода. А какая польза от твоих талантов?». Они имели в виду мои стихи. Ведь они были напечатаны в заводской газете, и весь отдел их читал. Учитель сделал публикацию. Я им ничего не сказала, но про себя произнесла заносчиво слова Пушкина: «Чернь, печной горшок тебе дороже».

Город из сна

Тот город из сна я описать не могу, т. к. мало что помню. Его улицы вырисовываются в моей памяти и опять стираются. Городской вокзал очень красив. Напоминает замок в стиле барокко, если ориентироваться на здешние понятия. Река коричневого цвета. Над рекой мост с тоннелем внутри. В одном из снов меня задержали, не пустили на берег. Потребовали пропуск. Пришлось проснуться. Там много интересного. Есть и многоэтажный, устремленный в высь дом. Я всегда знаю во сне, что могу походить в просторном светлом холле, весело поговорить с жителями, посидеть в кресле, подняться на лифте, даже подойти к квартире, постоять и, если хватит смелости, нажать на кнопку. Но могу ли я войти в квартиру? Чаще всего – нет. А если такое случается, что я туда попадаю, то, выйдя, теряюсь на улицах сна, на его знакомых и незнакомых площадях. Возвратиться назад я могу только в следующем сне, который приснится неизвестно когда. Вот и сегодня после долгого перерыва я поднималась по лестнице. С каждым шагом ноги мои становились все тяжелее. Я остановилась перед приоткрытой дверью. Больного охраняла какая-то женщина. Я знала, что должна быть рядом, но преодолеть это пространство не нашла в себе сил.

Он встал с постели и подошел к двери, что-то почувствовав, но подруга попросила его лечь и закрыла дверь, но преодолеть это пространство не нашла в себе сил.

А тогда

В маленькой комнате c тяжелыми портьерами, красным ковром на полу в самом углу на тахте возлежал человек-поэт и улыбался. Совсем близко напротив стояло кресло. Я села в него и застыла. Наступила минута молчания. Сияя своими огромными, странными от зеленого змия глазами, облокотившись рукой на голову, как великолепный артист, он спросил меня.

– Зачем ты пришла сюда?

– Как зачем, – я возмутилась, – разве вы не звали меня? Мне сказали, что вам плохо, но я могу уйти.

– Нет, ну-ну.

Развалившись картинно, выдвинув руку вперед, он говорил, что ему действительно плохо, что он устал, очень устал и что я это скоро пойму почему-то. Я вцепилась в ручки кресла и сидела в боевой готовности отразить атаку. Смотрела на его ботинки, которые стояли рядом с кроватью, ботинки бога, что сняты и валяются просто так. Понимая, что происходит что-то значительное, трясясь от страха, я думала: «Зачем он устроил этот спектакль? Как грубо он испортил всю игру».

И чтобы остановить дрожь, я надулась и замкнулась. Вдруг в комнату вошел хозяин. Все внимательно оглядел и, кажется, чем-то довольный вышел. Я повернула голову и стала смотреть на тонкую занавеску в щель между портьерами.

– Как только я увидел тебя, сразу понял – это талант, как под призмой просветилось. Только не связывайся с теми…

Потом он говорил еще что-то о нашей схожести. Мне вспомнился стих Николая Рубцова:

Он говорит, что мы одних кровей

И на меня указывает пальцем.

А мне неловко выглядеть страдальцем.

И я смеюсь, чтоб выглядеть живей.

– Тебе сколько лет? Семнадцать?

– Нет.

– Шестнадцать?

– Нет.

– Ну не пятнадцать же?

– Мне уже восемнадцать с половиной, почти девятнадцать.

Изумлению его не было предела.

– Почти девятнадцать? Я думал – гораздо меньше. Кроме меня, тебе никто не поможет. Помоги и ты мне. Я уже который месяц не могу уснуть.

Тут он резко привстал и сделал движение вперед. И в то же время я оттолкнулась и забилась в самый угол кресла. Вот и все. Затем он стал надевать носки, предоставив мне счастливую возможность наблюдать за божественными облачениями. В кресле с ним я оказалась, не понимая как, выйдя из маленькой комнаты в зал и не обнаружив там никакой компании, все ушли почему-то. Остался только хозяин – несостоявшийся врач – и садовница. Полубог целовался с зеленым змием и просил:

– Не злись.

Я отвечала:

– Я не злюсь.

– Нет, ты злишься.

– Нет, я не злюсь.

Хозяин и садовница говорили о чем-то бурно и горячо. Она сказала: «Да, это было все раньше, но теперь я стала монашкой, да, стала монашкой». Дворник закричал, чтобы она не злила его. Человек-поэт налил мне в стакан какой-то белой жидкости. Я выпила и ничего не почувствовала. Он посмотрел в рюмку, потом на меня и округлил глаза. Потом он целовал мне шею и разглядел, что у меня что-то красиво сложено. Я же сидела как чурбан. Когда зеленый змий овладел им полностью, он стал курить и тушить окурки о мои новые вельветовые брюки. Я отодвинула его руку и предложила ему тушить о свои.