Кавалергардский вальс. Книга пятая

Он откинул край одеяла и… остолбенел. Мадам Арауж было похожа на восковую куклу, у которой вывихнуты руки и ноги. А прелестная кожа, казавшаяся вчера нежнее шёлка, была сплошь из синяков и кровоподтёков. Но самое страшное – это был её подёрнувшийся пеленой стеклянный взгляд, незримо устремлённый на Константина.

Великий князь в ужасе свалился с кровати и завопил на весь дом!

Очнувшиеся собутыльники в ступоре смотрели на окоченевший женский труп в постели и не знали, что делать? Константин Павлович, бледный, как полотно, в истерике жался в угол и неистово кричал:

– Уберите! Уберите её отсюда!!

Дрожащими руками офицеры завернули бездыханное тело в покрывало и унесли в карету. Спьяну, не соображая, они отвезли труп на Садовую, к дому мадам Арауж и, оставив его там, на крыльце, в страхе сбежали.

Зимний дворец

Спустя пару часов известие о загадочной и жестокой смерти вдовы Арауж попало в утреннее донесение императору Александру Павловичу.

Прусский посланник, из-за того, что мадам Арауж была прусской подданной, потребовал немедленно начать следствие по этому делу. Александр, искренне соболезнуя, тут же назначил комиссию о расследовании во главе с Гурьевым. Не успел государь закончить все дела, как ему доложили, что в соседнем кабинете его дожидается брат великий князь Константин Павлович. И, судя по состоянию цесаревича, дело очень срочное и важное.

Александр, зная брата, не принял всерьёз подобное заявление. И даже испытал лёгкое раздражение. Но всё же, скрепя сердце, остановил заседание Совета, извинился перед министрами и отлучился.

Увидев Константина, бледного, с трясущимися губами и пахнущего перегаром, Александр брезгливо поморщился:

– Господи, до чего ты допился! Ты в зеркало-то себя видел? – пренебрежительно заметил он, прикладывая к носу батистовый платок.

В ответ брат бухнулся на колени и, хватая императора за ноги, забормотал:

– Саша! Спаси меня! Умоляю! Ради всего святого! Век тебе этого не забуду. Спаси!

Александр оторопел; такое поведение Константина по отношению к себе он наблюдал впервые. Внутри него шевельнулось нехорошее предчувствие. И предчувствие его не обмануло.

Выслушав от брата холодящую кровь историю про несчастную мадам Арауж, Александр в первую минуту ощутил непреодолимое желание собственными руками придушить Константина.

Затем пришло страшное осознание: если эта скверная история всплывёт, то ляжет несмываемым грязным пятном на всю их семью. Ведь он полчаса назад отдал распоряжение министру Гурьеву открыть дело и приступить к расследованию обстоятельств смерти вдовы-немки в доме на Садовой улице. Гурьев далеко не дурак, и вместе со своими молодцами быстро раскопает, куда ведут нити этого преступления.

Императору сделалось дурно. Ослабив воротничок, он провёл дрожащей рукой по лбу и ощутил на нём холодные капли пота. Понимая, что действовать надо как можно быстрее, Александр сухо приказал брату:

– Сиди здесь и не высовывайся.

И размашистым шагом пошёл в свой кабинет.

Министра Гурьева в срочном порядке приказом императора вернули обратно во дворец. Александр Павлович, испытывая бездну неловкости и стараясь не глядеть в глаза, протянул ему кожаный саквояж и, пересохшими от страха губами пролепетал:

– Дмитрий Александрович. Мне необходимо, чтобы в деле о мадам Арауж Вы констатировали смерть от несчастного случая.

Министр перевёл удивлённый взгляд на саквояж. Александр убрал руку с костяной ручки и шёпотом пояснил:

– Здесь двадцать тысяч …золотом.

Гурьев лишился дара речи, побоявшись даже представить, что же может таиться за смертью этой вдовы-немки, если сам император предлагает ему за молчание такие деньги! Затем, оклемавшись, уверенно кивнул:

– Понял, Ваше императорское величество. Я сделаю всё наилучшим образом.

Александр вернулся в комнату, где его ожидал брат. Завидев его, Константин, дрожа и приседая, бросился навстречу, заискивающее заглядывая в непроницаемое лицо царственного братца, точно нашкодившая собачонка.

– Ну? Что?!

Александр грубо схватил его за лацканы мундира. Приподнял и встряхнул:

– Сегодня же отправляешься под арест в Гатчинский дворец и носу не показываешь в Петербург до тех пор, пока я лично тебя не приглашу! Понял?!

– П-понял… Понял, – залепетал тот.

– И чтоб никаких адъютантов! Никаких попоек! Никаких женщин! – кричал Александр, багровея лицом.

– Да, да, – отчаянно кивал брат, соглашаясь на все условия.

– Будешь там содержаться под охраной Гатчинского полка. И лечиться под неусыпным надзором докторов, которых я тебе пришлю!

– Да, да, – покорно повторял тот. И вдруг бросился целовать руки государю, – Спасибо, Саша! Я тебе никогда этого не забуду!

– Я тоже никогда тебе этого не забуду! – процедил Александр с выражением брезгливости и добавил, – Кстати! С тебя двадцать тысяч.

2 ноября 1802 года

Санкт-Петербург

В доме Дарьи Михайловны Шаховской второго ноября состоялось долгожданное событие – её дочь, Наталья выходила замуж. Жених – Александр Михайлович Голицын, представитель древнего дворянского рода, нынешний гофмейстер при дворе императора, молодой красавец – был предметом гордости будущей тёщи. В свете с опаской и осуждением поговаривали, что Дарья Михайловна, финансовыми вложениями в это предприятие, опрометчиво рискует затмить свадьбы великих княжон Романовых.

Особой гостьей на свадьбе ждали императрицу Елизавету Алексеевну.

Венчание прошло в Троицкой церкви. После венчания все были приглашены на праздничный приём в дом княгини Шаховской.

Вечная соперница и закадычная подруга Анна Даниловна Репнина явилась одной из первых гостей и, старательно скрыв зависть под сладкой улыбкой, в обе щеки расцеловала хозяйку:

– Поздравляю! Как я рада за тебя, голубушка! Наташенька – просто ангел! Я плакала в церкви…, – княгиня в доказательство приложила платок к глазам, промокая невидимые слезинки, – Она у тебя умница! Княгиня Голицына – как звучит! Не то, что моя кулёма… и произносить-то стыдно: госпожа Протасина, прости господи.

Княгиня Репнина небрежно перекрестилась и тут же, приободрившись, сообщила:

– Кстати, ты видела, какой фарфоровый сервиз преподнесли в подарок моя Варька со своим?

Анна Даниловна всё ещё хранила обиду на дочь, и зятя пренебрежительно не величала по имени, предпочитая обходиться местоимениями: «он», «свой»…

– Шедевр! – восторженно откликнулась Шаховская, – Просто чудо, а не сервиз! Если б не знала, что сделано на Москве, не поверила бы. Ни дать-ни взять, европейская работа!

Репнина, удовлетворившись этим, пошла в гостевой зал. Встретив среди гостей Варю со Степаном, отвернулась и, размашисто обмахиваясь веером, поплыла дальше, расточая улыбки и радушные комплименты высокопоставленным особам.

– Матушка Анна Даниловна стыдится нас, – печально сказал Степан, провожая взглядом тёщу.

– Ой, не обращай внимания! – отмахнулась Варька, – Смотри! Лёшка! – и она, пренебрегая приличиями светского общества, призывно засемафорила рукой Охотникову.

Тот протиснулся к ним через гостей: