Проданный путь

– Возможно, ты и права, мудрая женщина.

Он садится к ней совсем близко и играет с палкой, что поросла лишайником и грибком.

– А стала бы ты слушать меня, мудрая женщина?

– Нет, Джари. Идёт война с симбиотами, а твои сказки о богах ничем нам не помогут. Если легенды расскажут, как завоевать Тронн, я готова выслушать.

– Завоевать Тронн? – смеётся бродяга, и его голос похож на карканье старой вороны. Он даже роняет свой гнилой посох, такими смешными кажутся ему слова контийской воительницы. – Нет, глупая женщина, мои легенды не расскажут, как завоевать Тронн или умертвить Птаха. Но если хоть одно слово дойдёт до твоего сердца, тебе станет мало и Тронна, и всей вселенной, так высоко будет парить твоё освобожденное сознание!

Листья опадают в аллее вечной осени, и сумерки наливаются чёрной густой тьмой, от которой женщине становится очень неуютно. В командной башне гаснет свет, механические голоса птиц замолкают. Стрекозы-мутанты в страхе покидают Стальной Форт, а пустыня за силовым барьером стонет и ревёт голосами голодных хищников. Сейчас, рядом с Джари, ей кажется, что силовое поле совершенно ненадёжно, а защитные силы контийцев – лишь слабая иллюзия. Она поспешно встаёт, чтобы уйти, но просто так уйти нельзя, потому что Джари ждёт ответа, и она говорит:

– Ты, мудрый бродяга, отлично знаешь, на что способен каждый из нас. Моя судьба – убивать симбиотов, моё сознание закрыто для сказок. Но я знаю того, кто не прогонит тебя и даже выслушает с большим любопытством.

Тот, кого назвали Джари Дагатой, встаёт и гладит волосы контийской женщине, он невероятно нежен и искусен, даже её старая боль в голове проходит от тепла чужих пальцев. Он нетерпелив. Настолько нетерпелив, что силовой барьер слабеет и пропускает в Форт скорпионов, червей, многоножек, блох и ночных мотыльков.

– О ком ты говоришь, скрытная женщина? Скажи мне скорей, и я подарю тебе стебель остролиста. Ты забудешь того, кого любила, и погрузишься в безмерное удовольствие.

– В том нет никакой тайны, бродяга. Гилберт, приёмный сын землянина Гая Мэгана, юный романтик, последний на Саркассе, кто верит в легенды Аста Деуса.

– Уж не тот ли это Гай Мэган, что ведёт разработку самой крупной нефритовой горы на Саркассе?

– Тот самый. И боюсь, он продырявит тебя лазером, если увидит рядом со своим сынком.

– Лазеры против меня неэффективны… – смеётся бродяга и дарит контийской воительнице свой посох, что похож на гнилую палку. Контийка берёт из вежливости и ждёт, когда он уйдёт, чтобы выбросить его. Но когда тень бродяги растворяется в ночи, выбросить посох уже невозможно, потому что в её руках не сухая палка, а нефритовый стержень Саркасса, цены которому не сосчитать. Она оформляет разрешение на вылет и навсегда исчезает с планеты Саркасс, оставив войну глупцам.

***

Серебряный свет трёх лун и бесчисленных звёзд льётся на фигуру путника, который только что прошёл сквозь энергополе Стального Форта. Пустыня ночью полна тварями, ядовитыми и безжалостными, особенно в багровых сумерках. Чтобы пройти по ней, нужны стальные ноги или самый прочный защитный костюм контийской армии. Но даже в таких костюмах воины не желают выходить туда, где жара не спадает даже тёмной ночью, где заросли колючих растений сплелись в плотный ковёр, идти по которому – самоубийство.

Бродяга идёт по пустыне, переполненной ядовитыми насекомыми, как по самой удобной в мире дороге. В руках его опять посох, которым Джари щекочет пустыню, и колючие растения расступаются, освободив ему путь. Он приветствует небо с серебристыми звёздами, и небо посылает ему дождь, смягчив жар раскалённого песка, по которому ступают босые ноги бродяги. Ночной путешественник просит три луны Саркасса послать ему свет – и луны освещают дорогу. Он приветствует песок Саркасса, и песок рассыпается, сотворив проход для босых ног. Он приветствует жизнь, и ядовитые стрекозы летят впереди, чтобы указать правильное направление.

Что же это за бродяга? Горы и небеса ему подчиняются, стрекозы и скорпионы не жалят, как воинов Конта, силовые барьеры пропускают его, а сухая палка может превращаться в нефритовый стержень! Но он действительно нищий: одежда заскорузла от грязи, запутанные волосы покрылись пылью, на подошвах язвы, сочащиеся кровью, а в карманах живут пауки и многоножки. Он потеет, он страдает от жары и жажды, укус саркасского скорпиона смертелен для тела бродяги.

Контийцы не знают ответов на эти вопросы, но если бы они спросили у мнемоидов с Окутаны 5, то услышали бы странную мысль, которая совершенно не укладывается в их логику: мнемоиды считают, что Продавец путей учтив с миром, и потому мир учтив с ним. Впрочем, когда Джари Дагата усмехается, оглядываясь на Стальной Форт, точно и определённо можно сказать, что он никогда не будет учтив с теми, кто спрятался за силовым барьером и убил дух Саркасса, перекопав все пески пустыни в поисках нефрита.

Контийцам нет дела до мыслей бродяги, они считают себя героями, которые освобождают мир от страшной угрозы. В легендах Аста Деуса записано: эон, который начинается с неестественной войны, способен уничтожить порядок всей волны творения. Хаос, который расположен за границами волны творения, смешается с материальными мирами, всё заполнится первоэнергией. Не будет разницы между планетой и вакуумом, пламенем и водой, телом контийца и нефритовым стержнем. Никто не сможет выразить свою индивидуальность и совершенствовать дух, потому что дух будет частью целого, пребывающего в застывшем совершенстве. Ведь именно потому и посылает великое Внеграничье своих эмиссаров в волну творения: чтобы совершенство хаоса превратить в разность уровней, дающих возможность течь первоэнергии в разных направлениях.

Кто-то из мудрецов и магистров смотрит с опаской на войну, от которой весь мир погрузился в хаос, а кто-то с надеждой, ибо считает состояние хаоса безупречностью, ведь хаос рано или поздно лишит формы содержания, а содержание – смысла, и тогда всё станет единым.

Действительно, война с симбиотами Птаха – самая неестественная в этом эоне. Миллиарды гуманоидов, вооружённых смертоносными нефритовыми излучателями, не могут победить несколько тысяч симбиотских воинов. Кажется, конец войны настанет, когда прекрасный Бальдур подурнеет лицом, а воинственный Мардук перестанет метать огненные дротики в смертных. Так считают мудрецы, но, скорее всего, закончится эон – и вместе с ним завершится и эта странная война.

В ней участвует ещё одна сила – клан Раат, владеющий древней боевой магией. Один воин Раат стоит тысячи контийских звездолётов, но им тоже пока не удалось победить симбиотов или захватить Птаха и его планету Тронн.

Даже когда силы гуманоидов и Раат объединились, конец проклятью симбиотов не наступил. Потому многие мудрецы пришли к печальному выводу: возможно, царство антропоидных рас приходит к концу, уступая дорогу новому виду существ. Их называют «тики», что на языке Тронна значит «божественные шары», или «небесные скаты»; впрочем, кроме Птаха, никто точно не знает язык Тронна. Тики не нуждаются в кислороде, они создают симбиоз, соединяясь с любым живым существом, обладающим плотью, превращая своего носителя в сверхсущество.

Когда появились первые симбиоты, мир вздрогнул от ужаса, но не посмел напасть на них. Однако планеты окружили себя защитными барьерами, и тогда Птах объявил войну Живому космосу, а именно – Контийской империи. В переговоры он вступить не пожелал и развязал войну, которой нет конца.

Воины контийской армии уверены, что очищают Живой космос и свой дом от скверны, от самого неестественного союза в волне творения – гуманоидов и анаэробных тики. Моральная чистота солдат не подвергается сомнению, а ужас симбиоза в их глазах – хуже смерти. Правители Конта поддерживают высокий моральный дух армии, но втайне грезят о прибыли, которую могли бы извлечь, если бы получили монополию на симбиоз тики. Правда, для реализации таких целей сначала надо умертвить Птаха и победить воинов-симбиотов. К чему стремится клан Раат – вообще неизвестно, однако и они имеют планы использования анаэробных тики.

Великий Птах, создатель симбиотов, лишь смеётся над воинами Конта и продолжает создавать симбиотов. Только теперь он не дарит тики всем желающим. Разве что раз в сто циклов, когда у него особое настроение.

Саркасс производит оружие, нефритовые лучемёты, без которых война с Птахом давно была бы проиграна. Именно здесь, на Саркассе, большие залежи бело-кремового минерала, из него Конт производит смертельный нефрит. Не будь нефрита на Саркассе, война завяла бы, как цветок, вырванный из земли. Разработки нефритовой горы ведёт гуманоид из пятой контийской галактики, названной Солнечной, – землянин Гай Мэган. Именно туда и идёт через пустыню бродяга Джари Дагата.

Глава 2

Миры Дальней волны творения, Саркасс, пустошь у нефритовой горы

Белый песок и палящая Гимида беспощадны, особенно когда звезда в зените. Без моря Мутантов жизнь там была бы невозможна. Тёмно-красное море окутывает влажными парами песчаный обрыв, и даже редкие растения не осмеливаются прорасти днём из песка. На первый взгляд это одинокое море спокойно. На нём не бывает смерчей и ураганов, разве что когда Продавец путей приходит в Стальной Форт. Но море смертельно опасно – оно заполнено мутирующими формами жизни. Одни твари пожирают других, чтобы продолжить существование. Кто-то живёт не более суток, кто-то целый цикл Саркасса, но судьба всех тварей предрешена – быть пищей более сильному.

Контийские воины не любят море Мутантов, оно слишком агрессивно для них. Особенно зловещи морские драконы – чудовища, часто имеющие две головы и железные шипы. Но Гилберт Мэган лишь наполовину контиец, он рождён на планете Земля, и некоторые вещи на Саркассе не кажутся ему такими отвратительными, как воинам Конта. Сила и беспощадность морских драконов завораживает его так, что юный мечтатель забывает о немилосердной жаре. Его вездеход уже засыпало песком, и вызовы Гая Мэгана остались без ответа. Он смотрит лишь на море, а нефритовая гора, самое большое сокровище на Саркассе, ему совсем не интересна.

Продавец путей идёт целую ночь, а ночь всё не кончается; тогда он просит обсидиановую бабочку, столь редкую в пустыне, ускорить восход солнца. Ведь к обеду он должен увидеть Гилберта Мэгана, сидящего у моря Мутантов.

Действительно, на краю обрыва виден силуэт одинокого мечтателя, а сердце его открыто чудесам мира – явление крайне редкое в эоне мрака.

– Светлого дня тебе, юноша, – низко кланяется бродяга Джари Дагата, у которого ужасно измождённый вид. – Разреши усталому путнику обрести краткий миг покоя рядом с тобой.

– Прохладной тени тебе, странник, – отвечает Гилберт Мэган и тоже кланяется. Он замечательно воспитан и сейчас пытается всеми силами скрыть свое удивление. – Пустыня не принадлежит моему отцу, так что можешь остановиться там, где захочешь.

Бродяга садится на расстоянии вытянутого локтя, что намного ближе, чем разрешает саркасский этикет. Внизу плещется море Мутантов, из бордового вдруг ставшее почти чёрным. И всё же вода прозрачна, и в ней можно увидеть движение самых разных тварей, о которых бывает даже страшно подумать. Это море так же одиноко и так же полно жизни, как и юный Гилберт Мэган.

– Я не спросил разрешения остановиться на этом обрыве или в этой пустыне. Я лишь хотел узнать, разрешишь ли ты, юноша, отдохнуть непосредственно возле тебя. Не каждому в Стальном Форте нравится близкое присутствие Продавца путей.

Услышав это имя, Гилберт Мэган бледнеет, пока бродяга бесцеремонно его рассматривает, не пытаясь скрыть грустную усмешку: волосы Мэгана выкрашены в три цвета – синий, жёлтый и красный, потому что это цвета звездолётов империи Конта. Нос имеет проколы, в которых гнездятся чёрные жемчужины, потому что так модно на Земле. На нём безрукавка, сандалии и брюки из кожи морских драконов, одет он в соответствии с трендами Саркасса. Несомненно, сам Гилберт считает себя вполне современным.

Увидев, что бродяга полон презрения, Мэган встаёт, чтобы уйти:

– Мой отец не разрешает мне разговаривать с оборванцем, торгующим остролистом. Я лучше уйду, а ты можешь остаться, где пожелаешь.

– Ты так снисходителен, сын Мэгана. – Бродяга притворно вздыхает и втыкает свою палку-посох в песок. Палка начинает покрываться почками, что совершенно невозможно для пустыни Саркасса. – Конечно, иди. Я хотел рассказать тебе легенды, о которых не знал даже сам Аста Деус. Но отца надо слушать, юный Мэган. – Джари демонстративно не смотрит вслед уходящему юноше.

Проходит совсем немного времени, но шума мотора вездехода не слышно. Наконец Гилберт Мэган возвращается и садится рядом с Продавцом путей.

– Ладно, я послушаю, если ты не обманешь.

Он скрывает свой интерес за скучающим видом и надменным выражением лица, словно каждый день к нему приходят бродяги, предлагающие рассказать легенды космоса.

– О великий Зерван, как неумолимо время. Я был готов подарить тебе легенды просто так, но теперь мои условия изменились. Я продам тебе легенды. Заплати и слушай.

– Я так и знал, – отмахивается Гилберт Мэган, он разочарован, но уходить не спешит. – Я слышал о тебе и твоих странностях.

– Тебе нужна легенда, или я пойду дальше?

– Хорошо, Продавец путей. Назови свою цену, а я подумаю.

Бродяга вытаскивает посох, который только что зацвёл в пустыне, и бросает его в море Мутантов. Посох падает на самое дно, и тысяча хищников немедленно окружают его, но вскоре твари теряют интерес, поскольку в палке нет мяса.

– Мой посох упал в море, Гилберт Мэган, принеси мне его обратно. Видишь ли, я так долго шёл через пустыню, что ноги мои стёрлись до кости, кожа на лице обгорела и к тому же у меня закончился остролист. Я так немощен, что не смогу сам за ним спуститься. Принеси посох, и я расскажу тебе легенду о солнечном Митре, шагающем по мирам.