СемьЯ

– И с чего же это я слабая? – Саша чуть шагнула вперед. Женины кулаки сжимались и разжимались, костяшки то белели, то наливались кровью – почему-то именно эти костяшки, едва различимые в полумраке, крепко отпечатались в Сашиной памяти.

– Потому что ты ничтожество. Только и можешь, что молчать и косячить. Ты слабая, безвольная дур-ра, котор-рая сгниет в этой пр-реисподней, потому что…

– Хватит! – Костя вырос перед ними, выставил ладони в стороны. – Нам идти а надо, а вы…

– Ну, почему же! Пускай она бьет, раз такая сильная и смелая, а не просто языком мелет, – выплюнула Саша в отчаянии. Вид запертой комнаты лишил ее молчаливого смирения.

– Да пошла ты! – Женя ринулась вперед, и если бы не Костя с подоспевшим на помощь Егором, Саша наверняка сцепились бы с ней на полу в безобразной драке. Юра молчаливо наблюдал за потасовкой, его усталое лицо ничего не выражало.

Но в тот миг, когда рвущаяся Женя шипела и клятвенно обещала разбить Сашину морду, та поняла вдруг, что…

Что Женино лицо очень похоже на ее собственное.

Она нечасто видела свое лицо таким – только в минуты крайнего отчаяния, разрушительной злобы, что будет гнить изнутри, если не дать ей выйти наружу. Помнится, мама даже водила Сашу к психологу, потому что вспышки Сашиной агрессии заражали всех вокруг, сбивали с ног приливной волной и волочили по каменистому дну…

– Саш, – Юра крепко стиснул ее плечи, встряхнул и наконец-то поймал затравленный взгляд. – Успокойся.

Костя вкрадчиво объяснял что-то Жене, но Саша ни слова не могла разобрать. Женино лицо наливалось кровью, темнело, по нему ходили желваки, но кулаки к тому моменту уже разжались.

Хороший знак.

– Посмотри на меня, – повторил Юра. Саша послушалась. – Что ты там увидела?..

– Загляни в комнату и сам…

– Нет. Что ты, – пауза, – там увидела?

– Я не могу, – одними губами пробормотала Саша, испытывая жгучее желание прижаться к нему, теплому и крепкому, обвить руками и застыть, спрятавшись от всего вокруг. По телу прошла судорога. – Там дети, господи… Мертвые дети.

Лицо Юры скривилось и отяжелело: казалось, он с трудом справился с чем-то, что грозило проступить в его чертах.

– Егор, – хрипло позвал он. – Помоги Саше. Я проверю.

Сашу усадили у стены, а взбешенная Женя, понимая, что подраться ей никто не даст, накинулась на Милу. Куртка на маленькой Валюшке оказалась расстегнута, и Женя, присев перед девочкой, завозилась с ее пуговицами, бормоча себе под нос такие слова, от которых даже Мила порозовела и принялась оправдываться:

– А смысл крепко застегивать? Все равно все насквозь мокрые…

Саша следила за Юрой. Коридор резкими чертами ударил по ее глазам: на стенах сливаются блики от фонариков, под потолком раскачивается лампочка на облезлом шнуре. С низких стен ощеривается слезающая кусками краска. Юра шагает медленно, будто оттягивает, будто не верит Саше, но все же немного опасается того, что притаилось за дверью.

Луч его фонаря бьет в комнату, и Саша прикрывает глаза здоровой рукой. Кажется, что эти мертвые дети сейчас вцепятся в Юру и утащат его внутрь, а бродяги заорут и бросятся по сторонам, как тараканы, и если хотя бы еще раз в жизни Саша столкнется с Женей, то та попросту вскроет ей горло, приговаривая:

– А я говор-рила, что ты всех погубишь, слабая, слабая, слабая…

Пока Юра светом фонаря обшаривает каждый закоулок, щеки его бледнеют, и Саша смотрит на это из-под полуприкрытых век. Сердце стучит так сильно, что кажется, будто это чьи-то шаги: вот-вот оно выйдет из-за угла, скрюченное и черное, изломанное, и Саша закричит, захлебываясь криком…

– Боже, – выдыхает Юра. – Сашка, ты и правда дура. Иди сюда.

Саша молчит. Она самой себе напоминает безжизненную куклу, марионетку с отрезанными нитями, она почти мертвая изнутри, и они скоро догадаются, что ее больше нет, оставят в пыльных коридорах…

Любопытная Мила заглядывает в проем, и лицо ее искажается, но это не похоже на смертельный ужас. Скорее на брезгливость.

– Иди сюда! – приказывает Юра и резко поднимает Сашу с пола. Она шагает за ним, ослабевшая, на ватных ногах, заглядывает в комнату, пока он светит фонарем. И сразу же отшатывается прочь.

– Спокойно, – уговаривает Юра, крепко берет ее за руку и они смотрят снова, но там больше нет никаких детей, никаких мертвых тел.

Только куклы.

Огромные голые куклы с багровыми бантами. Маленькие куколки с пухлыми нарисованными губками. Длинные манекены, навечно замершие в одной позе. У некоторых даже нет лиц – только бледный пустой овал.

Куклы. Не дети.

Не люди.

– Видишь? – Юра все еще крепко держит ее за руку, и Саша стискивает его ладонь. – Просто куклы. Ну, нормально же, чего ты…

Саша в молчании разглядывает каждую уродливую куклу, которой только касается луч фонаря. Мила переминается с ноги на ногу рядом, скрюченными пальцами держит Валюшку.

– Куклы-то куклы, но… Что с ними со всеми случилось?

– Да мало ли какие идиоты вокруг, – отвечает Юра и, притянув Сашу, аккуратно обнимает ее за плечи, стараясь не потревожить сломанную руку. Это именно то, что ей нужно – Юра теплый, почти горячий, и даже его влажная куртка, к которой прижимается ее щека, будто бы согревает. Саша мелко дышит, глотками пьет застоявшийся воздух, понимая, что никогда уже не забудет эту картину.

У всех кукол с лицами зашиты глаза. У кого-то пластмассовые веки перечеркнуты темной нитью, у кого-то затянуты паутиной из толстой бечевы, у кого-то и вовсе вырезаны ножом. Ни одной целой куклы не осталось.

И, что самое жуткое, кажется, будто куклы и правда закрыли глаза. Саша знает, что это невозможно – они пластиковые, их глаза нарисованные, веки нельзя стянуть ниткой, но…

Они сидят рядами, плечи плотно прижаты друг к другу. Они слепо смотрят на дверь, будто ждут одного-единственного, кто должен прийти и потянуть на себя серые доски. Они будто бы здесь только ради Саши.

И вообще, откуда столько кукол?..

– Какой псих притащил в канализацию детские игрушки? Да еще и изуродовал их… – спрашивает Мила, и голос ее, вроде бы беспечный, срывается на полуслове. Она щурится, словно бы ее глаза заслезились от тусклого света.

– Да какая разница, – говорит Юра, все еще глядя на белые силуэты манекенов. – Я… Я не знаю. Но все это неважно.

Тишина в ответ. Затхлый воздух пахнет плесенью.

– Я хочу куклу, – Валюшкин голос звенит, словно натянутая леска. Мила пятится назад:

– Зачем, солнышко? Ты посмотри, какие они страшные…

– Они не страшные, это им страшно. Мне их жалко.

В груди у Саши скребется писк, но она молчит, плотно сжав губы.

– Давай поищем других кукол, хорошо? – лепечет Мила.

– Нет! – Валюшка вскидывает упрямые глаза. – Я хочу вон ту. В углу.

– Какую?.. – шепчет Юра.