СемьЯ

Интересно, чувствует ли Женя ее собственное тепло?

Под руками с влажным чавканьем лопаются чьи-то тельца, и омерзительный запах въедается в ноздри.

Личинки. Это жирные, мучнисто-белые личинки – они копошатся по стенам, полу и потолку… Костя давит их своим телом, и под Сашиными руками остается липкая жижа. И редкие уцелевшие…

Тоннель оживает вовсе не от дыхания бродяг, а от личинок, что сплошь усеивают стены. Спокойно, спокойно, это всего лишь мерзкие черви, ничего страшного.

Ползти на животе больно, сломанная рука скребет по полу, и Саша с трудом сдерживает шипение. Она прогибается в пояснице, приподнимает безвольную руку, похожую на культю, изо всех сил толкается ногами и тянет за собой рюкзак, который вот-вот застрянет, вот-вот…

Мысли в бешеной пляске скачут от толстых личинок к сломанной руке, от пульсирующих стен до застрявшего в тоннеле тела.

Сзади хнычет Валя. Мила пытается успокоить ее, но раздражение просачивается в усталый голос. Ладно, они хотя бы ползут следом за Сашей. Уже хорошо.

Дышим. Толкаемся ногами. Тянем рюкзак.

Юра обещал, что тоннель не слишком длинный.

Так почему же Саше все чаще и чаще кажется, будто она попала на бесконечный адов круг, и теперь идет по нему, плывет и ползет, но никогда уже не выберется отсюда? Ее раздавят толстые стены, над которыми тонны и тонны жирной земли, как над гробом, как…

Паника топит Сашу с головой.

Стены становятся все ближе, их скрежет ощущается кожей. Все меньше воздуха, меньше свободного места. Голоса доносятся, словно через вату. В горле скребет сухостью. Дыхание рвет легкие, будто Саша медленно уходит на дно.

Рюкзак застывает впереди, и Саша утыкается в него разгоряченным лбом. Недоуменно моргает.

А потом слышит удар. Это Костя бьет в пол. Один-единственный раз.

Затаиться и молчать.

Движение прекращается, словно его никогда и не было. Кажется, даже личинки (которые, слава всем богам, до Вали точно доходят лишь теплым месивом) замирают и вслушиваются. Саша ложится на пол и тяжело дышит, пытаясь не шуметь. Слабость растекается по мышцам волной, и кажется, что все – пришли. Она не выберется.

Она умрет.

Впереди опасность, и Костя подал им знак, а это значит, что все кончено. У них не хватит сил выползти из жерла – ладно, это у нее не хватит сил. Она лучше умрет здесь, в бетонном мешке, чем еще хотя бы…

Хватит. То, что происходит в Сашиной голове, гораздо страшнее, чем смыкающиеся стены и копошащиеся жирные личинки. Саша почти готова сдаться. Замереть здесь, в узком тоннеле, уснуть вечным сном. Она почти смирилась.

Открыть глаза физически тяжело – безвольно лежать и думать о смерти сейчас гораздо приятней, но мысли о папе копошатся в голове, заставляют делать хоть что-то. Саша напрягает тело, готовая двигаться дальше. Ждет.

Ждет. И снова ждет.

Два удара. Поползли.

Беда миновала.

И Саша ползет вместе со всеми, изо всех сил толкается ногами и тащит единственной целой рукой свое тело вперед. Сдаваться легко и приятно, но взять себя в руки и попробовать – вот, ради чего она карабкается всю жизнь.

– Держись, – шепчет Костя впереди. – Слышишь? Будет мерзко, но… Я не могу собрать всё.

Саша молчит. Упрямо ползет дальше.

– Слышишь? – повторяет Костя.

– Слышу, – отвечает Саша.

Что он не смог собрать?..

Под рукой скрипят и ломаются хрупкие кости. Черная шерсть воняет гнилью так, что рот наполняется желчью.

Это крысы. Дохлые, разорванные крысы.

И Саша растирает собой их гниющую кровь.

Затолкав брезгливость в глотку, Саша сметает тельца и ползет вперед. Главное, чтобы весь этот ужас не видела Валя.

А они уж справятся как-нибудь.

Когда Костин рюкзак исчезает из тоннеля, а перед глазами вспыхивает едва различимый свет, Саша щурится, не веря, что они выбрались. И вправду выбрались. Никто не забился умирающей рыбиной в тоннеле, никто не застрял и не напоролся на голодную химеру…

– Саш, – зовет Костя и помогает ей спуститься, поддерживает за целую руку. Крысиные тельца валятся вниз, словно черные сосульки с крыши.

Костя торопливо сгребает облезлые трупики и отшвыривает их прочь, в темноту, подальше от Валюшки. Лицо его прорезают бугры – Костя изо всех сил борется с тошнотой. А Саша, отойдя чуть в сторону, сгибается и исторгает из себя воду.

Это даже хорошо, что она почти не ела. Горло прожигает горечью и слизью, но теперь хотя бы можно дышать.

Ноги не держат, и Саша присаживается напротив черного лаза с распахнутой дверцей – будь эта дверца закрыта, они ни за что в жизни не выбрались бы оттуда. Но Костя подхватывает на руки Валю, пока его фонарик чертит светом безумные фигуры на потолке, и кажется, что всем им, бродягам, наконец-то повезло. Валя, едва оказавшись внизу, сразу бежит к Саше.

Порывисто обнимает ее за шею, жмется, словно замерзшая. У нее исчерченные камешками и зазубринами ладони, у нее чахоточно румяные щеки и затравленные глаза. Она обнимает Сашу, и той чудится, будто так и должно быть.

Только вот Саша с ног до головы пропитана запахами раздавленных личинок и гниющих крысиных трупов, но Валя не морщится, будто ничего и не чувствует.

– Молодец, – шепчет Саша и прижимает девочку целой рукой. Жмурится, растворяясь в робком детском прикосновении. – Ты молодец, Валенька…

Так они и сидят, обнявшись. Рядом снует измученная Мила, помогает всем натягивать на плечи рюкзаки. Костя все еще борется с рвотными позывами, а Женя светит фонарем в недра очередного коридора с кучей дверей. Юра стоит у лаза.

И смотрит на Сашу, которая гладит испачканной ладонью светлые кудряшки.

– Пойдемте, – говорит Костя, и теперь в его голосе сквозит просьба. – Надо пройти еще хоть немного, а потом найти комнату для ночевки…

– И как мы спать будем? – спрашивает Мила. – Одеяло-то всего одно взяли…

– На полу, как-как, – бурчит Женя и первой уходит вперед. – Любители валяться на матр-расах, воду чистую пить, кар-рандашики цветные с собой таскаем… Детский сад.

Но ни у кого нет сил с ней спорить.

Когда перед глазами возникает новая лестница – бетонная, с крутыми ступеньками, – спускающаяся еще ниже, Саша молчит. Новый путь в преисподнюю: скоро по стенам запляшут отблески жаркого пламени, потянет запахом серы (Саша не знает, как пахнет сера, но уверена, что быстро это поймет), а изломанные силуэты выскользнут из-за поворота.

Саша молча спускается ниже.