Фаина Федоровна

В нём что-то изменилось, в Олеге. Хотя он выглядел так же как всегда, и был одет по-прежнему в свой коричневый плащ и кепку, в лице у него что-то затвердело. Окаменели глаза, застыл подбородок. И как-то сразу я поняла, что бессмысленно говорить сейчас о главном враче, о больнице, о том, куда ему надо придти завтра.

Я даже ничего не спросила, я только смотрела в его лицо. Он отпустил меня и достал из внутреннего кармана какую-то бумагу. Протянул мне.

–Что это?

–Я же говорил тебе, что пришло письмо.

Было напечатано по-немецки. Я не знала немецкий, но сразу всё поняла.

–Это из того места, где ты проходил обучение?

–Да.

–Они тебя пригласили работать?

Он наклонил ко мне голову и коснулся губами моей макушки.

–Да. Только не совсем туда, где я был, а в другое место, неподалёку. Я еду на собеседование. Предлагают работу в центре реабилитации для стариков. – Он стал называть мне какие-то места или людей, но для меня это стало совершенно неважно. Я даже не слушала. Во мне только билась единственная мысль: а как же я?

Я набрала воздуха в лёгкие и сказала:

–Я изо всех сил тебе желаю…

По-моему, так горько я не плакала с того самого дня, как рассталась с Сергеем.

Олег целовал меня молча.

–Ты ничего не говори! Совсем ничего! – бормотала я. -Ничего-ничего! И не обещай, что будешь звонить. И не звони! Просто поезжай и всё. И пусть всё у тебя будет хорошо! – я перебирала руками лацканы его плаща, гладила по коричневой, выцветшей и пахнущей весной ткани. И Олег молчал, только касался своей щекой моих мокрых волос, целовал мою голову, лоб, глаза.

–Всё будет хорошо… Всё будет очень хорошо… – бормотала я. -Ты устроишься, тебя обязательно возьмут, ты перевезёшь к себе жену и дочек. А тёщу не бери! Тёщи вечно лезут не в своё дело…

–Посадка на ваш рейс заканчивается, – сказал парень, стоящий с посадочными талонами.

–Но ведь гроза! – крикнула ему я. Он только пожал плечами.

Олег вдруг одним движением сбросил рюкзак на пол и обеими руками крепко-крепко прижал меня к себе.

–Ты необыкновенная! – сказал он, взяв в ладони моё лицо. – Ты – великолепная!

Он постоял, прижавшись ко мне на целую вечность, длившуюся секунду или две, и резко оторвал от себя, повернулся и протянул парню талон. Парень шлёпнул на картон кирпичик печати.

Зал опустел. Остановившийся эскалатор снова пошёл, встрепенувшись под шагом Олега, а я стояла и смотрела, как Олег удаляется от меня, поднимается вверх, повернувшись ко мне лицом. Вид у него был сосредоточенный и несчастный. У конца лестницы Олег махнул, развернулся, сделал шаг с эскалатора и исчез из моей видимости куда-то вбок, откуда послышался крик:

–Пассажиры на Москву! Посадка окончена!

Удивительно, что я не чувствовала ничего, кроме пустоты. Я пошла, спокойно, не торопясь, в глубину зала и встала у той прозрачной, омытой дождём стены, через которую было видно лётное поле. Огромный автомобиль-заправщик накачивал топливом серебристый самолёт с синей и красной полосой.

Гроза так же внезапно кончилась, как и началась. На открытой оранжевой телеге подвезли багаж. Чемоданы и сумки поплыли по ленте в чрево лайнера. Резиновый коридор-рукав блестел в свете ночных огней. Я не стала дожидаться, пока рукав свернётся гармошкой и обнажит закрывшуюся дверь самолёта. Молодой человек, собиравший отрывные листки посадочных талонов, прошёл мимо меня, не обратив внимания. По лётному полю к самолёту пробежал молодой человек в форме стюарда.

Его мать, наверное, тоже переживает, если он куда-то надолго уезжает из дома, подумала я. Олег и я… Может быть, Олег – просто мой нерождённый сын?

Я не стала ждать, когда самолёт вырулит на полосу, поехала домой.

В машине играла та самая музыка, которая так нравилась мне. Я скосила глаза. Надпись на экране монитора моей машины ничего мне подсказала. Я стала громко подпевать мелодии. Так громко, что чуть не проехала на красный свет. Прохожие, ожидавшие перехода на перекрёстке, показали мне на мою голову, а один дядька, проходя, даже стукнул кулаком по капоту. Я сдала немного назад. Встать, как полагается, не получилось, за мной уже выстроился целый ряд машин. Дома я выпила виски и бросилась спать. Назавтра в десять часов утра я уже сидела в отделе кадров пятой больницы и писала заявление о приёме на работу в должности заведующей ЛОР-отделением.

Наверное, те, кто читают меня сейчас, думают про меня и про других врачей ужасные вещи. Как жить? Как лечиться? Извиняет в какой-то степени меня только то, что врачи по статистике умирают скорее, чем большинство людей. И лечатся врачи тоже не на небесах, а друг у друга. И подходы к лечению одинаковые, такие же, что для обычных пациентов, что для медицински образованных. Естественно, нормальные люди будут на стороне больной Бочкарёвой, а не на Дашиной, или на моей… Собиралась ли я быть коллаборационистской в пятой больнице? И да, и нет. С возрастом приходится быть умнее. У каждого врача есть своё кладбище. И никуда от этого не деться. Конечно, нам приходится делать выбор – так или иначе лечить больного. Оперировать или нет, назначать антибиотики или просто дать отлежаться. Разве мы боги? Мы следуем инструкциям, мы делаем так, как нас учили. Иногда эти инструкции или рекомендации идут вразрез с нашими желаниями, с нашим видением проблемы, но великое искусство – несмотря ни на что побеждать болезнь

***

Один свободный день перед выходом в новое отделение я себе всё-таки освободила.

К своей прежней поликлинике, той самой, в которой я работала с Фаиной Фёдоровной, я подъехала к открытию регистратуры. Я встала на парковке для служебных машин. Вход в поликлинику был прямо передо мной. Я осталась сидеть за рулём и с непонятным мне самой чувством смотрела на состарившийся жилой дом, в котором поликлиника всё так же располагалась на первом этаже. Крыльцо под козырьком теперь пустовало, а в моё время на его ступеньках кто-то обязательно курил. Окно нашего с Фаиной кабинета выходило во двор, с улицы его не было видно. Оказалось, что над окнами на первом этаже есть полуарки, выложенные из половинок красных кирпичей, и убейте меня, я не могла вспомнить, были ли они всегда, или появились только в последние годы.

Раньше перед открытием поликлиники на крыльце толпилась очередь, люди с боем рвались в регистратуру. Теперь толпы никакой не было, люди подходили, поднимались по ступенькам, исчезали за дверями внутри. Двери тоже изменились. Раньше они были обычные, деревянные, двустворчатые. Одна створка была заперта навечно. Теперь дверь была двойная пластиковая, белая, что совершенно не вязалось со всем обликом дома, с бело-красной кирпичной кладкой. Хотя крыша над крыльцом осталась прежней, коньком, на двух металлических столбах.

Перед этим крыльцом припрыгивала Фаина Фёдоровна в новых тренировочных штанах, собираясь в поход за веточным кормом. Тогда на газоне между тротуаром и дорогой росли карагачи и клёны. Они должны были бы уже разрастись в толстые высокие деревья, но их не было вообще. На газонах стояли только полукруглые металлические конструкции из труб с висячими горшками, в которых были высажены розовые петунии. Горшки были похожи на перевёрнутые солдатские каски. Разве работа врача – это не война, в которой врач должен победить? Я вспомнила, как Фаина Фёдоровна сказала мне в первый день, что регистратура уже раздала все талоны, и это напомнило мне окопы.

Я вышла из машины и пошла внутрь. Отделение регистратуры теперь сияло белым пластиком. Около входа красовалась стойка электронного устройства выдачи талонов, и над регистратурой был установлен экран. «Талон 12-й, пройдите в одиннадцатый кабинет», раздался над моей головой металлический голос. Больные ожидали своей очереди, как в сберкассе или в налоговой. Охранник в камуфляже спросил меня:

–Вы куда?

–К ЛОРу.

–Возьмите талончик.

Я ткнула пальцем в указатель «узкие специалисты», потом нажала на три буквы «ЛОР» и устройство выбросило мне талончик с указанием: «13 часов 20 минут. Каб. 18. Врач: Аникеева О.Л.» Я положила талончик в карман и пошла по коридору, чувствуя, что охранник смотрит мне вслед.

Восемнадцатый кабинет я нашла быстро. Как раньше – в конце коридора. Рядом с кладовкой сестры-хозяйки. Около него никого не было. Я постучалась и приоткрыла дверь. Женщина средних лет со смуглым лицом, тёмными бровями, в розовой медицинской пижаме сидела за столом и смотрела в свой телефон.

–Здравствуйте, – сказала я и вошла. В кабине всё абсолютно было по-другому. Отсек для манипуляций был заделан наглухо и белел теперь сплошной стеной.

–Вы давно здесь работаете?

Женщина в пижаме повернула ко мне голову.

–Приёма нет. Врача нет. – От её акцента пахнуло горным ветром, грушами, арбузами, дынями.

–Мне врач не нужен. Вы, случайно, не знали медсестру? Фаину Фёдоровну?

–Нет, – она беспечно снова уставилась в телефон.

Я повернулась и закрыла за собой дверь. К кабинету стали подтягиваться больные. Две бабульки (с атрофическими фарингитами, не иначе. Когда я здесь работала, им было лет по сорок). Мужчина в форме работника коммунального хозяйства держался за ухо. На крыше, наверное, продуло, подумала я.

Я пошла по коридору назад.

Высокая, тонкая, белокурая, в облаке живанши, в коротенькой юбочке и серебристом плащике, с рюкзачком за плечами и высоких ботиночках на каблуках навстречу мне торопилась молодая женщина лет двадцати пяти. Она скользнула мимо, ловко обогнула бабулек и ворвалась в кабинет. Я посмотрела ей вслед. Несомненно, это была врач Аникеева О.Л.

–Красавица! – громко сказала я вслух, и на меня неодобрительно посмотрели стоящие вдоль стен больные.