Забытые адреса Лолиты

Когда приехали в Минск, туристы из нашей группы довезли меня до дома на машине. Вера осталась одна до утра на вокзале ждать поезда. Шрек тоже был из другого города, и быстро укатил.

Знаю, что сказали бы Вера и Шрек, прочитай они мой рассказ: «Вот дрянь, мы к ней с добром, по-человечески, с лучшими своими намерениями, а она, дура, сделала из нас уродов!» Не гневайтесь, случайные мои попутчики, я вас и правда не кормила-поила и не облизывала. Я вас всего-навсего увековечила. Заодно и себя в образе редкого хама, защищая наш никчемный творческий класс. Свое женское достоинство. Да и мужское тоже.

Выбрались с Нувель погулять в центр. Спустилась я в метро, и там выяснилось, что проездная карточка продается в табачном киоске, а в кассе метро баланс можно только пополнить – ну не абсурд? – а везде гребаная сиеста. Пришлось пешком, высунув язык, по жаре, сверяясь по карте, бедная Нувель прождала на перекрестке полтора часа. Присели в орчатнице. Типа нашего молочного кафе, только подают там не коктейли, а напиток из орчаты. Земляных орешков, хотя это на самом деле клубни.

– Почему вы не поженитесь?

– Когда я была в браке, ни разу не кончила с мужем. Никак. Для меня этот человек уже стал физически непереносим во всех проявлениях. Как он ест, ходит, звук его голоса, а он возьми да предложи венчаться. Чтобы навек. Дескать, это все исправит. Нет, я не настолько сошла с ума. А с этим стариком, представь, всегда получается, и всего обожаю.

– Возрастное. Аппетит приходит, сама знаешь, во время еды. И особенно когда есть уже не можешь, ну это пока не про нас… Ты говоришь, депрессия. Откуда депрессия, если всегда?

– Он мне всю душу, как бы приличнее выразиться, встряхнул и вытряхнул.

– Я бы только радовалась на твоем месте. С чувствительной душой жить тяжело.

– Да, такая невезуха. Чувства у меня есть. Я в них путаюсь.

– Хм. Невезуха – это другое. Это когда не было ни одного, а потом вдруг сразу два.

– Да ты предательница всемирного дела феминизма.

– Как будто ты нет. Может у тебя сейчас и без венца брак на небесах?

– А может, и в аду.

Мне почти нечего вспомнить о своем замужестве, хотя казалось, что я выходила по любви. И все-таки…

Вернемся на двадцать лет назад. «Какая красивая пара», говорили нам. Мой единственный законный брак сошел на нет очень быстро. До регистрации мы останавливались в одном номере отеля и вместе спали, но если эпизодическое сосуществование еще имело место быть, то совместная жизнь не задалась никак. Волоокое существо, набравшись смелости, стало раскрывать душу.

«Развратная еврейка… В детстве я рисовал в тетрадях свастики и звезды. Я целые страницы заполнял свастиками. Свастики били звезды. Я представлял себя фашистом» – слышали что-то более мерзкое? Хотя есть еще: «В пять лет я сломал руку, и меня не пускали играть со двора. Никаких активных игр с другими детьми. Я сидел с молотком и бил муравьев. Они ползли по дороже один за одним, а я их бесконечно бил, бил, бил… Сначала просто так, пока мне это не стало доставлять удовольствия. Я был богом для этих муравьев, они все равно тупые, дохли и ничего не понимали». Интимные откровения – а он редко когда не лгал, потому что привык лгать самому себе – вызывали отвращение. Содрогание. Красавчик, несколько слащавый, неглупый, хотя и ленивый, был редкий ханжа. Не лишенный на первый взгляд очарования.

Его одноклассник, завиральный пройдоха, украл мои деньги и смылся. Благоверный злорадствовал: «Ты ему столько за секс заплатила? А мне, жидовка, на бутылку дать жалко… Я шучу, шутка такая. Я тебя люблю. Не уходи». На афериста я злилась, ибо накрылась моя машина, на бывшего… нет, это уже было за пределами презрения.

«Он и меня кинул – это были наши деньги». Деньги, заработанные мной на двух работах. В это же время я ищу квартиру, делаю ремонт, таскаю на себе коробки с плиткой и рулоны с обоями, договариваюсь со строителями; бывший поживает у своих мамы с папой, пьет, плачется мне в телефонную трубку и не дает развод.

«В развратной женщине достоинств больше. Что же ты все не хочешь? Как до свадьбы огонь, а теперь сплошной лесбийский политклуб. Если бы ты мне изменила с женщиной, я бы не возражал. Даже смотрел. С другим, нет, ни за что, а ты изменяешь со всеми, у меня эта картина так и стоит перед глазами, и меня держишь за лоха. Говоришь, я вообще не могу? Бухаю, потому и не стоит. Да я тебя отымею во все места. Я тебя так отымею, что всем дурно станет».

Бывший истово крестился на купола, попрекал меня атеизмом, пилил, что надо бы воцерковиться, но, как выражается та же православная церковь, сам предавался духовному блуду. Секты, мистика, ему бы клочок шагреневой кожи с последним желанием для прозрения, да не настолько сказочен современный мир.

Небездарен. Но с такой корявой душой. Чего проще: имел несчастье родиться – живи. Страдай, если надо страдать. Радуйся, если надо радоваться. Дерись, если надо драться. «Боженька, а можно тебя обмануть? Нельзя? Но я все-таки попробую».

Как по-моему, обмануть черта можно и попробовать. А с боженькой не надо торговаться по мелочам.

Был у нас приятель с устойчивой репутацией гея. Как рассказывала наша общая подруженция Тати, «Звонит как-то Вацлав и спрашивает, я, мол, у вас проездом, могу у тебя переночевать? У меня одна кровать. Вацлав хоть и безопасный, но с собой его спать я не положу». Для бойфрендов Тати отсутствие второй кровати никогда не становилось препятствием. Впрочем, и я не была уверена, что Вацлав гей на сто процентов.

Как-то он прислал сюжет про фиалки.

– Нормально, – сказала Тати. – В нашей горячей точке планеты то сериал про политических узников, то менты кандидата-депутата отмудохают, то записки контрабандиста, а тут сидят два голубана и трендят про фиалки.

– Зато трендят на языке нацменьшинства.

Зашел Вацлав в офис («Девочки, я проездом, я только на минутку заглянул вас повидать»), пообнимался со мной и Тати, пересказал последние сплетни про Мыколу и про Варшаву. Приглашают, мол, на телевизьон, но пока товарищи поляки этот телевизьон запустят, ласты склеишь. В эфире у нас как раз звучал Элтон Джон.

– Девочки, у меня лично не вызывает сомнения, что песни Элтона Джона адресованы женщине.

Мы с Тати переглянулись.

– Да, да, они абсолютно гетеросексуальны. Песня всегда про мужчину и женщину. Прислушайтесь. Как мы живем и как пишем, разные вещи.

Как бы то ни было, Вацлав спал на одном диване с моим мужем. Тот продолжал клясться и божиться, что «ничего не было», он не гомосексуалист даже в мыслях. Потом плел что-то невнятное, что один раз с кем-то было. Среди ночи мой номер набрала собутыльница бывшего и тоже клялась, что у них «ничего не было». Мне в шесть утра на прямой радиоэфир, вечером студийная съемка на телеке, где я типа сценарист на подхвате, и монтаж до полуночи, а я вынуждена слушать какую-то возбужденную плачущую пьяную блядь. Где в этот момент бывший, вообще неизвестно.

Я знаю, что значит «не было» в его терминологии, но это оставляло меня абсолютно равнодушной. Любовь закончилась, и уже «ничего не было» нигде. В самой сердцевине волоокого существа была скользкая холодная гниль. Добравшись до сердцевины, я поскользнулась. Мы разошлись.

Однажды я почти не глядя смахнула с полки все безделушки, которые он дарил, свалила в коробку и отнесла на помойку. Порвала много фотографий. Позвонила, чтобы зашел за оставшимися в моей квартире вещами, хотя после переезда мало что осталось. Несколько книг. Отдала книги и заодно свою рукопись компьютерной антиутопии. Прочитал, понравилось, не вернул. «Жюльетту» де Сада оставила себе. Для него аморально. Мне в самый раз.

Вацлав через несколько лет покончил с собой. Выбросился из окна. Это официальная версия полиции. Мне кажется, его убили. Мы с Тати были в шоке. Общий друг, вместе работали, нелепый кавалер, любили, да пусть и гей.

Насчет Элтона Джона он прав. А бывают вообще моменты, когда кажется, что все песни посвящены именно тебе. Песни про боль и любовь. Прекрасные песни, которые испокон веку пишут наркоманы, самоубийцы, педики и сраные ниггеры.

Многие считают, что геям «все равно, как и с кем, была бы в жопе дырка». Нет, конечно. Уводила как-то пьяненького Ива с дискотеки, где его стали лапать непонятные мужики. Красивый мальчик, модель. У него была истерика, дрожал. «Это же урки. Настоящие уголовники. Сладенький, говорят, блядь сладенький, пустим тебя по кругу. Уведи меня, пожалуйста. Я боюсь». При том что нежный Ив еще и подраться с кем-то мог. Вацлав – не представляю. Денди. Сама галантность. И внутренняя сила в нем была. Мягкая сила.

«Подумаешь, педика замочили. Да так ему и надо». Господи, в каком мире живем.

И все мамы геев спрашивают: «Сынок, когда же ты наконец приведешь девушку?» В двадцать лет, в тридцать… Отцы все сначала проклинают сыновей и только годы спустя могут смириться. Вот так бывает: отец обычный мужик, из тех, что ходят дома в трениках с выдутыми коленями и мечтают о немецком подержанном авто, а сын гей, похож на молодого Фассбиндера. Уехал в 90-х в Голландию. Видятся редко. Живут в разных мирах. Встретились на вокзале, сдержанно обнялись. «Пап, ты же в Маастрихте не был? Красивый город. Съездим, тут недалеко. Расскажешь, как все наши». «Да ты же знаешь, я за машиной сюда приехал. Ничего пока не нашел». И ко мне: «Давайте тоже с нами в Маастрихт? А в Амстердам в другой раз. И вам не скучно одной будет». Но я уже взяла билет.

Моя тетушка все Амстердам нахваливала, по молодости, в 60-х или 70-х, она там побывала. «Самый свободный город! Самая богемная отвязанная молодежь». «А Лондон, спрашиваю, чем хуже?». «Зажатые все в этом Лондоне. На Темзе мы две недели проторчали, пока нельзя было в море выйти из-за шторма. Кто как кантовался, многие из команды не в первый раз там были, достала их уже эта Темза. Сойдут на берег и засядут в портовом кабаке. Вот и весь их Лондон. А я – дальше в город, смотреть, гулять. Ну и написали на меня особисты потом характеристику… В Манчестере тоже на рейде стояли, сплошь заводская окраина».

Побродила и я по Амстердаму, ноябрь, холодно, моросит. Собаками нагажено, под ноги надо смотреть, а у меня привычка смотреть вверх, на верхние этажи с крышами, да в небо. Одинаковые каналы с припаркованными баржами. Из-под земли выдвинулись столбики, перекрывая въезд машин в старый город. Кофешопы в каждом третьем доме в квартале красных фонарей. Галерея с Рембрандтом. Купила туфли. До вечера в городе тихо, скучно, богема спит. Вечером на улицы вышли играть музыканты, на звук повыползали из укрытий туристы, нарики и потрепанные шлюхи. Как и везде. Не праздник жизни каждый день. Выезжала с приключениями: на вокзале случился затык, региональные рейсы отправлялись с часовым опозданием. В Утрехте всех высадили, на какую платформу придет следующая электричка, непонятно, снова торчали полчаса между двумя уровнями и промерзли как собаки.

Короче говоря, лучше бы меньше слушала тетю и съездила в Маастрихт.

Коренные, провинциалы, не любят Амстердам. «Из-за Амстердама весь мир думает, что наша страна – грязь, наркотики и бардак. Но мы же нормальные люди!». А теперь голландцам вообще запретили называться голландцами. Абсурд.

Зажгу-ка я вечером свечку, налью бокал и посижу со своими призраками. Мне еще много чего надо вспомнить.

***

Лета голые коленки

Зацелую, заблюю.

Я тебя поставлю к стенке

И нечаянно убью.

Всё мне, господи, простится,

Всё мне отольется злом –