Под небом Эстреллы. Антар и Малица. Начало пути

Антар воздуха полным ртом хапнул, так и застыл, глаза выпучив.

Малица, между тем, руками водила над телом русалочьим, белым, кровь заговаривая.

Получилось у неё ладно, и русалка сомлеть не успела, а что холод под вечер, да ветер ледяной – всё нипочем деве-рыбе.

Дао, княжич, рукой взмахнул – вои и отступили далее, медведя убиенного прочь поволокли. Негоже им разговоры чужие слушать, тайны прознавать непростые, опасно это.

Антар кашлять начал, так гулко, что Малица перепугалась, давай тому по спине стучать, весь полушубок кровью русалочьей измазала, но кашель прекратила.

– Сын? – Антар набычился весь, точно иглами покрылся, хоть сердце и билось птицей пугливой. – Мать мою, с младенчества меня вскормившую, Маладой прозывают, а вас, госпожа рыбо-дева, я и знать не знаю.

Хоть и понял всё – и про себя, и про отца догадался разом.

Но, кто подобное измыслить мог?

На душе у парня тоскливо стало – и без того в Велиморе прохода не было Жаборотому, а, как прознают, что мать у него русала, небось, собаками затравят за инородство.

Недобрая слава у русалок, по поступкам их.

– Какая уж есть. – усмехнулась дева-рыба, хвостом еле шевеля, не ногами. – Поплыву пока, раны зализывать. Сестру сбереги – Тайку. Она, глупая, на тебя взглянуть захотела хоть глазом одним, вот и не остереглась, медведя не приметила. Молода совсем, неопытна, жизни не знает. Я, как могла, отбивалась, только над зверьми дикими нет моей власти. Одна Дану пресветлая им указ, да эльфы лесные. На зиму тебе Тайку оставлю, по ледоходу заберу.

Сказано – русала, рыба холодная. Ни слова доброго, ни ласки материнской. Ввела душу в сомнение, а сердце – в измену, да и была такова.

Тайка осталась с людьми чужими, один из которых ей братом доводился, по матери. В волосах льняных куталась, по льду колкому ногами босыми перебирая.

Охнула Малица, опомнившись, начала с себя меха сдирать, да Дао раньше поспел, укутал русалку младую в тулуп свой теплый, на руки воздел, да и понёсся к заимке шагом скорым.

Остальные за ним ринулись, не отставая.

К ночи полынью льдом затянуло, а капли крови так и застыли на морозе, почернев в лунном свете.

В избу топлёную, не вошли, а ворвались, замёрзшие, перепачканные кровью русалочьей. Там уже Дао девчушку из полушубка выхватив, воды натаскал мигом – отогревать деву младую.

Пока то, да, сё – раздевались, да от крови отмывались, Антар глазами круглыми на Тайку таращился, налюбоваться не мог.

Тайка смела оказалась, десятка не робкого – взглядов чужих не пугалась, от помощи не отказывалась.

И то, русалки, не люди, чай, стыда в них нет особливого, от того и тело своё белое на показ выставлять не стесняются, на то Дану им судья, а, он, Антар сестре новоявленной и не указ может?

Полуэльфка Малица ясноглазая и разумная, по-иному решила – всех из хаты выгнала прочь, на мороз, давай Тайку купать, да отпаривать. Сама же, взглядом ревнивым на деву чудную поглядывала – красива ли?

Красива, светла, да гладка оказалась дочь русалочья, сестрица Антарова – волосы белым льном едва золотились, густые, волной сплошной падали на плечи точёные.

А что, годков ей мало показалось вначале, то с испугу великого – и в таком возрасте девы понорские замуж идут, коль отец приказать изволит.

Дао под окнами маялся, весь снег белый утоптал, точно жеребец стоялый, так и норовил к дверям прибиться, голоса девичьи ушами чуткими ловил. Попусту старался, прислушиваясь – крепки двери на заимке, и от люда лихого спасут-сохранят, и от зверя лютого, наподобие медведя нонешнего, оборонят.

Антар маету ту враз приметил, друга отвлёк, до воев княжеских отвёл. Там уже мясо медвежье жарили, похлёбку духмяную хлебали, Малицу, княжну лесную хвалили, руку её умелую, глаз зоркий, да о русалах дивных речи вели.

Нет-нет, да на парня косились – слыхал кто-то, как дева-рыба Антара сыном назвала, да дочь ему поручала.

Горели уши у парня, пылали багряным, ровно листва октябрём, но слов плохих про себя не услышал он, как не прислушивался. Жаборотым никто его не прозывал и не чурался инородства скрытого. Добрые вои лесовики, люди хорошие, не злые, отличных от себя видом не пинают, да не гонят, судят по делам, не по обличью.

Дао горячий, всё на избу косился, плечами широкими передёргивал. Хотелось молодому вождю на русалочью дочь хоть одним глазком взглянуть.

И цокал языком Антар, на друга с сожалением глядючи – пропал парень, как есть, пропал. Опутала Тайка его взглядом своим манящим, вот и не видать девам лесным жениха милого.

О русале младой ныне все думы его.

И ещё, думал Антар о том, как чудна Дану воля – в воде русалка, рыба-рыбой, с хвостом чешуйчатым и токмо ликом людским, а очутившись на тверди земной, человек почти, с ногами обычными. Лишь изредка на коже белой, чешуйку-другую заметишь, перламутром отливающую.

Как может быть подобное, не ведал парень, но дивился странному.

Малица и Тайка сговорились быстро, словно, всю жизнь друг друга знали. И то, верно, нелюди, как есть, что та, что, эта. Одна, полуэльфийка, лесом живущая, тайны его постигающая, другая – русала, пусть отец у неё кто-то из рода людского был. Всё равно – у русалок сродство по матери идёт, вот и случилось так, что Антар среди русалок, человеком считается, а сестра его младая, Тайка, так та, русалка чистокровная.

Говорят, что у морского народа, тех из них, что в море-окияне проживают, свои мужчины имеются. Тритонами те мужчины зовутся. Те, с девами людскими в связь вступая, так же потомство имеют, но матерям никогда детей не оставляют, в море увлекают, на жизнь вольную, людским законам неподвластную. Строго там, иначе чем у речного иль озёрного народа, заведено.

И пусть, жрецы двух богов упрямо твердили, что русалы нечисть, в наказанье за грехи роду людскому самим Антаресом, ниспосланные, не верил в то Антар. Какая же, мать его хвостатая, нечисть? Такая же, как и все прочие, только что с хвостом, да в воде живёт?

Правда, теплоты в ней меньше, да привязанности – вон, Малада, мать его настоящая, любит Антара, да жалеет искренне, сызмальства забота её проявляется и в речах, и в поступках, а русала?

Приплыла незваная, сказала, что мать, голосом обычным, оставила сестру незнакомую на попечение и уплыла по делам своим русалочьим, раны зализывать.

А разве Антар, отринул бы её? Не помог бы? Не заботился б о ней?

Да он бы ночи не спал, все сбережения свои на лекарей потратил, лишь бы русале помочь.

Впрочем, Малица и без того помогла ей, как умела, а умела она многое – руду сразу же закрыла и раны колдовством своим лесным затянула.

Глядишь, приплывёт русалка по весне, да и не увидит никто на теле её белом шрамов уродливых, смоет их волна речная, излечит дочь свою.

Девам парень постель свою уступил, широкую, шкурами мягкими устланную, а они с Дао, братом названным, не гордые и на полатях поспят.

Всю ночь долгую девицы шушукались, парни к ним прислушивались. За окнами вои прохаживались, сны детей княжеских охраняли, волки голодные по зимнику шмыгали, выли на луну глазливую, в подполе мыши шуршали досужие, да ветер в поднебесье метался птицей одинокой.

Ладно все…

Хоть и тихие места, спокойные, на пути торговом, налаженном, но, все ж…

Это потом только понял Антар, что вои князя лесного охраняют место торговое от лихих людей. Не то, давно бы и заимку спалили и лабаз разорили, товаром богатый и его самого, сына купеческого, убили бы.

Спасибо за всё князю Оихелю, его дружбе с Алтау спасибо.

Малица в дорогу обратную и не собиралась, словно прижилась в избе у Антара, а тот и рад безмерно.

Была б на то воля его, он бы в дом деву хозяйкой ввёл, только, вот, заимка та, не его, отцова, а Малица, как-никак, княжна лесная. Не невеста ему, а дочь отечная, роду-племени непростого. Куда уж ему, сыну купца велиморского?

Говаривал Дао не раз, что кружат женихи, вьются, руки Малицы добиваются, с дарами к отцу её, князю, шастают, но тот, дочь не неволил. Обещался Оихель матери её, Алиане, дочь замуж по любви отдать, с выбором её смиряясь.