Падшая

– Куда мне срываться? Что я там делать буду, мыкаться как не родной? Я америкосов терпеть не могу, на кой черт они мне сдались? Разнылась, достала уже. Не можешь жить здесь, живи, где хочешь, что ты мне нутро крутишь? – психанул он.

Маришка оцепенела.

Через затянувшееся молчание погасшим голосом подвела итог:

– Вот, значит, как? Живи, где хочешь? Так все закончилось у нас? Жаль… Нет сил дальше так жить, и не буду… Не могу больше. Хочу с тобой всегда быть, и с первого взгляда хотела, но знаю, чем дело кончится… Люблю тебя, Олежек, казалось, больше жизни люблю. Твой мир не будет больше полон без меня, а мой – без тебя. Но здесь жить у нас не получится. И за маму и за братика мне волноваться надо, не выживут они без меня. Прости.

Собрала сумку, парик надела, очки, и в слезах ушла.

Куда?

Черт ее знает.

Олег обалдел от такого поворота, но не в первый раз бабы уходят.

Ничегошеньки в жизни не понимает. Истеричка и дура набитая.

Западэнка. Националистка и фашистка.

Ушла и ушла. Мало ли баб до нее было и после появится.

Думал, так… Не надолго

Но в голосе у нее было столько боли… И плакала нехорошо. Горько…

Как мама, когда он мальцом, до глубины души по глупости ее обижал.

Глава 17. Берег четырех стихий.

Густой ночью.

На вечнозеленом острове, царила зимняя тьма разбавляемая лишь искрами звезд, да отблесками костра на берегу.

Перекрикивались дикими голосами гавайские джунгли и продолжали тихую беседу два странника.

О смысле жизни и цели появления на свет. Зачем все и для чего?

Многое можно обсудить ночью на затерянном в океане острове.

БабУшка кинул полено в уснувший костер. Подернутые седым пеплом угли облизнули языками пламени пищу и радостно вернулись к жизни.

Его рано поседевший приятель посмотрел сквозь Абсент на пламя:

– И жизнь кажется светлой и полной радости. Об этом и мечтал. Только миг отделяет тебя от бытия и небытия. Один шаг, один миг. И никогда не знаешь, где и когда. Со счастьем – та же история. Так она навсегда ушла? – вернулся он к прерванному разговору.

– Навсегда, – кивнул Олег. – А меня, после Маришкиного ухода, уже ничто не волновало. Перегорел как пепел. На все закрывал глаза, жил обрывками прошлого. Ходячий труп: ходишь, видишь и говоришь, а уже не живой. Зомби, а не человек, – тяжело вздохнул он и крепко затянулся. – Дурак… Ох, и дурак… – Знаешь, когда девочка моя ушла, я о многом задумался. Права она была, хоть и школьница вчерашняя, а мудрей взрослого мужика оказалась. Вот и размышлял я после: зачем, и чего от жизни хочу. Понял, что ничего уже.

– Отпусти. Когда это было? – прервал воспоминания товарищ.

– Для меня – вчера. Исчезла навсегда и смысл жизни с собою забрала. Люди Петрика паспорт пробили, узнали – сорвалась в Штаты, и вскоре, выскочила замуж за ковбоя из Техаса, там и пропала. Прошла бесконечность, подружка ее передала письмо из Америки – благодарила она за все и прощение молила.

Я все понимаю – надо было ей уехать: с такими мыслями у нас не выживешь, и братишку младшего необходимо было вытаскивать, чтобы не пропал в Одессе… Но… сложилось у нее все в чужой стране, писала: «Муж добрый, даже ласковый, хоть временами на Луну выть хочется, но ценит меня, уважает, и за ручку держит, когда по улицам гуляем. И ни полиции, ни братков не боюсь я более. Счастлива, наверное, хотя свет и любовь дарю кому-то другому, а хотелось бы тебе… Живу новой и чистой инопланетной жизнью, и слава Б. Только братика своего, Эдика, вытащить не успела. Убили его в Одессе, и под трамвай уже мертвого кинули, следы скрывали. Прости за все. Спасибо, что понял меня, спас, и был со мной… Навсегда твоя, Восьмиклассница».

Она потерялась на просторах другой планеты, а я – утонул в алкоголе и думах тяжелых.

День за днем, в пьяном угаре, бессонными ночами, детали и разговоры вспоминал, прокручивал, анализировал, думал…

Думал. Как обидел, как не понял, и жизнь ее и свою через колено переломал.

Тонул в эмоциях, заблудился в мелочах, накрутил себя, запутал, завязал еще один узел в жизни, и упустил главное.

И не исправишь. Поздно.

Однажды вечером, выйдя из библиотеки, шлепаю, мирный как корова. Гляжу, возле остановки метро – Бимер тормознул, из него три молодца из ларца. Аллахакбары. Девчонке, со спины как две капли на мою Марию схожую, в солнышко кулаком, она – калачом от удара согнулась, и от боли звука издать не может. Горцы ее вдвое складывают и в машину запихивают, опытные, гады. Со слез ее смеются и гыркают на своем. Знают, что дальше будет.

Что было потом – не помню. Помню лишь, что кадык кому-то сломал, и двоих тяжело на бордюр уронил. И затылка хруст в память врезался. Девчушка очухалась, убежала в слезах, а я ночью пил, пока не упал. Паленая, видимо, была водка.

Какие-то люди с чистыми лицами вещали по телеку про братскую любовь, требуя бомбить Одессу, наступить ногой на горло, и давить, давить. Обещая стереть планету в ядерный пепел – все, как студентка предупреждала. А мне, как упал, открылось: мой мир – с ментами, чехами и всеми проблемами – отражение хаоса внутреннего. Понял – раньше ли, позже, но либо я какого-то урода урою, либо меня закопают. А я не хочу никому уже боль причинять.

Хватит.

Не жизнь виновата, что все не так. Изменить себя надобно, и все окружающее начнет меняться, права была девочка.

Только осознал, поймал себя на том, что вдохнуть не могу. Сижу перед столом, губами как рыба шлепаю, а вдохнуть, просто вдохнуть – не получается.

Сузился мир, свет гаснет.

В пропасть провалился. В темную, бездонную… Падаю. Без просвета. Понимаю – конец. Тону, пропадаю, вдруг слышу, зовет меня голосок тонкий, почти детский, сверху. Знакомый до спазм.

Тихо зовет, но настойчиво.

Я к нему потянулся и чем ближе, тем уверенней понимаю – Маришка моя, в падении страшном, меня спасает, поддерживает, к себе кличет.

Я замедляюсь, останавливаюсь, к ней поворачиваюсь, тянусь, и медленно, со дна поднимаюсь, вижу любимое лицо, касаюсь даже! Наконец-то, я-то думал – она в Техас уехала, а она – здесь!!!

Горло сжало, не дышать, ни слова сказать. Не ожидал уже, что хоть раз ее еще увижу. Кричу немо, как рыба:

– Ты ведь не уйдешь больше? Мы будем вместе, навсегда?

Малышка обняла меня, прижалась, дрожит вся, ласкает и поет сквозь слезы:

– Держись, родненький, держись, у тебя душа светлая и все получится. Ты всю жизнь спасителем был, позволь мне, теперь, тебя вытащить. Я постараюсь. Все, что происходило сегодня, завтра, станет воспоминанием. Прошлым. Есть только сейчас. Им и живи! Держись, милый, давай! Я с тобой, навсегда.

Темь.

Тьма.

Провалился в никуда.