Падшая

Через минуту, взяв себя в руки, вернулась.

Она тянула и толкала, и, в конце концов, с трудом затащила его в ванную.

– Снимай одежду. До последней нитки. Надо сжечь, и дым, и память, пеплом навсегда развеять. Что ты отворачиваешься, что я там не видела? Боже, – не выдержала, и опять всхлипнула, заметив длинные черные полосы на груди и спине. – Надо отлежаться в воде, смыть боль и воспоминания. Ложись, родненький.

Терла.

Отмывала.

Целовала.

Массировала.

К жизни возвращала.

А он, отвернувшись, тихо плакал, стараясь, чтобы она не заметила. Не по судьбе своей непутевой, нет. По восьмикласснице.

Сердцу ее чистому, и жизни их, сука, переломанной.

Перед глазами плыло, сознание его схлопывалось, и вдруг, перед тем, как тьма его затянула, он схватил ее за руки и в горячке забормотал:

– Беги к соседке. Сейчас… С ее телефона набери зама Петрика, скажи: СК чистильщика на него ищет, а нам с переездом помочь надо. Сегодня. Ты поня…, – и провалился в темноту.

Глава 13.

Прошла неделя.

В редкие прояснения он чувствовал, как ее теплые руки натирают его мазями, разминают ноги, а голос заставляет жить и пить гадкие травы.

Он еще не знал, что ноги у него действительно отказали, то ли от переживаний, нерв побоями защемили, или на крюке перевисел – кто теперь разберет, но после общения с органами, она таскала его на себе и кормила с ложечки.

В полнолуние он очнулся полностью.

Недавние события и боль потеряли остроту, начали замыливаться и отступать в смутное прошлое.

Олег открыл глаза, повернулся, и в смутном свете увидел силуэт у окна незнакомой квартиры.

Девушка выла тихо, в кулак, стараясь не нарушить его сон.

– Мариш, – тихо позвал он.

Она вздрогнула, сжалась в комок, но взяла себя в руки.

– Туалет?

– Нет.

– Ненавидишь меня? Презираешь? У меня в Одессе братик-инвалид, мама старенькая. Им без моей помощи никак. И не чувствовала я ничего, как кукла с ними, а с тобой – будто Космос раскрылся навстречу. Так получилось… Хотела тебе все рассказать, но боялась, что рухнет счастье мое, и никогда не вернется. Да что я… Все равно не поймешь. Хочешь – уходи, или я уйду, но сначала тебя на ноги поставлю, а там, как решишь, – выпалила она.

– Нет у меня ненависти, всю выбили, а выхаживать меня не надо – сам могу, – Олег с трудом поднялся, шаркая непослушными ногами-макаронинами прошел к окну, облокотился на подоконник и нервно закурил.

– Поговорить надо.

– Хорошо, ветеран. Давай. Я тебе все расскажу, как перед Господом Богом, но и ты будь честен – не для меня, для себя. Иначе, не поймем мы друг друга. Начнем с динозавров и к нам подберемся, все выясним, чтобы ни вопросов, ни сомнений больше не осталось. Объясни мне – дурочке кое-что, а то, я смысл жизни, потеряла, кажется.

Я в школе верила в закон – справедливый и гуманный. А теперь, с тобой нянчусь… Скрываю, от глаз людских прячу. Ты-то что им плохого сделал, солдат? Ты же свою кровь за страну проливал, вот сейчас и расскажи мне все, как на духу, исповедуйся, чтобы груз в себе этот больше не носить и по ночам не вскакивать. Про тебя сегодняшнего я все знаю, а про прошлого БабУшку, которого не добили, хочу узнать до конца.

– Опять? Длинный будет тогда у нас разговор, – вздохнул Олег перекатывая в пальцах сигарету.

– Нам теперь торопиться некуда. Рассказывай и детали не опускай, время есть. Про Злобина и Гальку его до конца поведай. Да и про себя не забудь. Обещаю – никогда больше расспрашивать не буду, но чувствую, если сегодня не выговоришься, и я не узнаю, и ты всю жизнь этим мучиться будешь.

– Ну, раз так… Это последний раз, когда я туда окунаюсь, – потер щеку Олег. – Долбануло меня тогда сильно, сознание я потерял, но чудом нас заметили – услышал кто-то крик и увидел, как я рухнул. Подобрали, и на себе нас тащили, пока вертушки группу не отсекли от преследования и на базу не забрали. Я не видел и не помню, парил между этим миром и тем, с родными разговаривал, и с теми, кто уже ушел.

Иногда приходил в себя и повторял как мантру: «Держись, держись изо всех сил и духов предков на помощь призови – пусть помогут. Иначе, выйдет Солнышко утречком, но не для тебя».

Очнулся на базе, лежа на земле.

– Ионов, подъем! – жесткая рука трясет за плечо, требуя немедленного возвращения в привычный мир.

Серая трава.

Серое небо.

Чужой серый рот плюет беззвучные слова прямо в лицо.

Как мы вернулись, нас, как положено, с почетом встретили… Про ковровую дорожку и оркестр с цветами забыли, правда, но рассадили в шахматном порядке , и шмонать – гашиш искали, камни драгоценные, колечки, или, может, кинжал старинный кому от духов достался?

Стандартная процедура.

В нашем случае пыткой оказалась.

Незнакомый штабист с серым лицом уже здесь – генерала посланник, без сомнения, и внимательный, как мышь на кухне. У каждого вынюхивает, как и что – на капитана материал собирает, видимо. Не церемонясь, меня из забвения выдернул, обратно в боль.

– Пиши рапорт, – обрадовался он заметив, что я прихожу в себя. – Вот стульчик тебе, ручка, бумага, никаких потом! Рана у тебя пустяковая, не рана даже – контузия, и кровь чужая, а нам надо срочно доложить, что и как, иначе за невыполнение задания Москва шкуру спустит! Подробно пиши, как капитан группу угробил, и задание особой важности провалил, во всех деталях.

Поднял меня на табурет, а он, сволочь ненадежная, качается подо мной на своих кривых ножках, как тракторист после аванса. Сижу, резкость пытаюсь навести, и размышляю в сумраке полу-сознания: «Что за жизнь такая, хрупкая и нерадостная штука? Каждый встречный мечтает тебя продырявить, обобрать или на отыметь как ему надобно. Не жизнь, а мечта мазохиста».

Сидим, кровь и грязь стираем, а котенок, ходит меж нами, всех обнюхивает, на колени запрыгивает, в лицо заглядывает и друга своего ищет. К ногам жмется, мяукает жалобно, а хвост все ниже, понурый, будто наказали его.

Обошел каждого, никого не пропустил, и, кажется, понял. Отошел в сторонку, то ли в горы, то ли в облака всматривается, разглядывает ему только видимое. Не нашел, оглянулся на нас, мяукнул тихонько, дернулся, и стих. Овчары подошли, они за свою короткую боевую жизнь со смертью в любом виде встречались, а тут, сами не свои, виноватые будто, обнюхали, морды вверх, и по-волчьи выть.

Страшно так, обреченно.

До костей вой тот всех продрал, все ненужное сметая и души очищая. Микки – светлое существо был, необыкновенное. Несущее радость, и любящего тебя такого, каков есть. Не захотел без брата своего жить, или сердце слабое, кто его знает? А глаза открытыми так и остались, на нас глядят.

Сижу, носом шмыгаю, думаю:

«Животные, они лучше людей будут. Чище, честнее и благороднее. Каждое существо получающее опыт от встреч с тобой, уходя, несет в себе частичку информации. Энергетический заряд. Тонкое поле, впечатления, выводы о том, кто ты есть – светлый или гадкий… Частички опыта, там, в мирах нам невидимых, складываются в пазл, и, когда переступив границу бытия, появляешься ты, там все давно уже ясно.