Изгой

Мы лежали на полу посередине комнаты и смотрели в потолок. Уже не говорили друг с другом, и каждый задумался о своём. Вокруг происходил праздник: громкая музыка, полный дом далеко нетрезвых людей и наш диалог с Геной, – этим мне запомнился тот Новый Год…

Пока мы лежали с Геной на полу, к нам подошёл парень (пусть будет Слава – не помню как его звали). Этот парень совсем недавно демобилизовался из армии и чувствовал себя не как не меньше чем бог среди людей. Слава подошёл к Гене и пнул его в бочину со словами «Эй ты! запах, вставай, давай!» – и всё это с хорошим хмельным акцентом.

Гена, ничего не ответив, схватил его за ногу и повалил наземь. Слава начал кричать, что-то типа: «Ты кто такой?! Кто такой, чтобы служивому перечить?». В общем, завязалась драка. Я стоял и смотрел, даже не думая их разнимать: во-первых, я верил в Гену, тем более он был крупнее этого Славы; во-вторых, Слава был виноват и должен был получить по заслугам; в-третьих, мне было по-человечески интересно. Никто не видел и не слышал драки. Сначала они бились на равных и сил у обоих было достаточно, чтобы убить друг друга; у Славы ручьём шла кровь из разбитой брови; а я получал сильнейшее удовольствие, которое по-сути было неуместным, однако настоящим.

Кульминация событий. Началось самое интересное, от чего у меня захватило дух и перехватило дыхание: Гена сидел на Славе и долбил (как молотками) его лицо; Слава видимо отключился, или просто не сопротивлялся. Гена бы его убил, вполне определённо и я бы вполне осознано не пресёк это убийство – что самое занимательное, когда я вспоминаю те времена сейчас. Слава не был убит, потому что драку заметила Кристина и будто сумасшедшая скинула Гену со Славы. Она всё испортила тем, что спасла жизнь Славе, – как это звучит? Так я тогда думал.

7

Я задумался о человеческих ценностях. Каковы они? И могут ли быть правильные или неправильные ценности? Та моя фраза на полу, в пьяном бреду: «что вообще значит: “видеть мир правильно”?» – серьёзно вошла в моё длинное осмысление. Я понял одно: общественные ценности не создаются обществом, а преподносятся обществу так, что любое им несоответствие считается ненормальностью. Это тенденция, вполне определённо. И пусть этому присваивают ярлык «общественная договорённость», на деле это абсолютный, проникающий в саму пучину бессознательного, аппарат получения чего-либо необходимого от безликой толпы. Общественные ценности очень редко имеют морально-нравственное значение для человека – их придерживается большинство, но их почему-то необходимо придерживаться всем. Просто либо ты принимаешь ценности – то ты свой парень среди других сторонников этой моды ценностей, либо отрекаешься от них, и тебя пожирают с дерьмом. Эта дилемма ставит под сомнения такие явления как демократия и свобода выбора.

Исключение из общепринятых общественных ценностей могут быть только общечеловеческие ценности, играющие роль в глобальном осмыслении мира человеком.

Выходит, что проще примкнуть к тенденциозным ценностям, чем иметь понимание собственных. Выбор человека от моды общественных ценностей к созерцанию собственных ценностей лавирует от того насколько человек интеллектуально развит и способен к здоровой критике, а также насколько человек самокритичен. Этот выбор будет скорее подсознательным. Именно здесь критерием выбора будет являться интеллект и способность его применять. Несомненно, что без критики подобие происходит на автомате – что может произойти вне зависимости от интеллекта человека. Недалёкие люди не будут противостоять интеллектуально развитым, нет, они будут составлять общество – жить плечо к плечу. Такова правда общества, к которому я и не испытываю особой симпатии.

Иногда, происходит так, что люди, которые являются недалёкими, стараются показаться обществу абсолютно противоположными. Здесь имеет смысл сказать о восприятии их мира: они видят мир настолько ограниченным, насколько они сами ограничены. И оттого все проблемы с такими людьми. Эгоцентрическое понимание мира таких людей характерно для детей восьми лет. Это плохо для всех, но, в первую очередь, для них.

Если тенденция – стремиться к тому, чтобы казаться развитым, во всех смыслах, а никак не являться таким, то в этом вина общества. Полноценная вина всего общества. Человек всегда зависит от общества, если он живёт в нём. В этом проблема, которую не видно за толстым слоем безразличия. Именно безразличие даёт полноценную власть невежеству.

Безразличие кругом и всюду. Я от него тоже бежал когда-то и это опять же моя слишком наивная ошибка. Безразличие – элемент социальных ценностей, и я считаю это действительно верным, без сарказма. Безразличие защищает человека от раздражителя тем, что разрешает ему просто не обращать на него внимание, по крайней мере, внешне не показывать этого. Я и сам безразличен ко многому и недоверчив. Я считаю, что это достойно общества. Нет смысла верить в человека. Каков смысл верить в абсолютно нестабильное существо? Не верить даже проще, ибо зависишь только от самого себя и не создаёшь напрасных надежд. Это натолкнуло меня на ассоциативный момент в истории моей жизни.

Как-то раз сидели мы с Геной и вели задушевный разговор. Был вечер, и мы обычно выпивали. Помню, Гена сказал:

– Как тебе Кристина?

– Я чувствую, что она мне нравится, она классно целуется, вкусно пахнет. Меня возбуждает её голос – он такой, понимаешь, приятный, – ответил я.

– Повезло тебе, парень, – грустно сказал он, но я сделал вид, будто этого не заметил. Я знал, что он хотел, чтобы я спросил у него типа: «Ты в порядке? что-то ты грустный». Он делал всё, чтобы я это сделал: и выражение лица, и тот же тон голоса. Но я ненавидел такие намёки, поэтому сделал вид, будто не понял его намёка. Мы сидели, молчали, и я ожидал повторных действий от него. Я чувствовал превосходство в своём искусственном притворстве. Он вымолвил:

– Ты её любишь?

– Честно? Не знаю, – сказал я. «Странный вопрос. Ах да, мы же под градусом – совсем забыл».

– Я думаю, у вас всё должно быть прекрасно.

– Наверное, – сказал я. Отчётливо помню, что подумал: «Вот притворщик, выделывается только». Он, несомненно, что-то хотел мне сказать. Что-то сокровенное, тайное, очень интимное. Я имел достаточно любопытства для того, чтобы поинтересоваться об этом, но непомерный протест против этого лицемерия затмевал всё что угодно.

Ночью меня разбудил Макс. Я встал со словами: «Что случилось?». Меня немного насторожил его нездоровый испуг на лице. Но я помню, подумал, что он обкурился или напился, что было не такой уж новостью. Я встал и пошёл за ним в ванную, мечтая поскорее лечь обратно в кровать.

В ванной при тусклом тёплом свете лежал окровавленный Гена. Крови было прилично; мне стало дурно и поэтому, как только я успел добежать до унитаза, меня тут же вырвало. Гена был бледен как сама ванна и выглядел совершенно безобразно. У него была располосана рука – он порезал себе вены. Я подумал: «Гена, что случилось, твою мать? Зачем это всё?». Задавать вопросы было уже поздно, и я проклял себя за то, что не поинтересовался о его секрете минувшим вечером.

Я ушёл из ванной и сел к себе на кровать абсолютно опустошённый, чувствовал утерянную возможность его спасти. Я сидел так и, по правде говоря, проронил слезу. Там, в стороне ванной бегали, кричали, но это всё было как-то глухо, едва слышно и чётко параллельно моим внутренним переживаниям. «Какой же я дурак… хладнокровно уничтожил собственного друга», – сказал я шёпотом, сидя на кровати с закрытыми глазами и напрочь забыв о сне.

Я не могу понять, почему я вспомнил тот случай именно сейчас. Мне захотелось выпить, но желание приутихло из-за банальной лени идти в магазин. Воспоминания полились дальше.

Прошло два дня спустя смерти Гены. Приезжали его родители и ревели. Они искренне сожалели о потери единственного сына. Его родители всегда считали его отличником и хорошим мальчиком, были рады каждому его успеху, пятёрке, удачно сданной сессии. Они не подозревали об его истинных увлечениях, да что тут говорить, они даже не знали о том, что Гена курит.

Все преподаватели были мутные. Я видел их притворство и дань Гене, что-то типа минуты молчания, которая длилась в общей сложности пару недель. Жалкий стереотип, преследующий это общество, – этим Гену всё равно было не вернуть. Я пошёл на занятия пьяный, но держался нормальным, глаза изрядно выдавали, но я был лучшим другом Гены и все считали, что я просто не выспался или ненароком всплакнул. Я винил себя в его смерти и пил, но не испытывал к нему жалости и не вёл этого гнусного траура – традиционной чепухи. Все помешались на этом случае; приезжали с телевидения. Я понимал, что от этого университет только выиграл – это был пиар, причём пиар абсолютно бесплатный и нисколько не пахнувший рекламой. «Да это самый чистый пиар в мире», – подумал я, когда смотрел, как брали интервью у директора.

Как-то вечером, мы сидели вдвоём с Максом в комнате и он проговорил:

– Наверное, он сейчас на небесах среди райских угодий Господа.

– Макс, самоубийца падает в седьмой круг ада.

– Гена ведь был хороший человек. Зачем ему вообще это было нужно?

– Не знаю. В этом я думаю весь смысл человеческой глупости – её невозможно понять.

– Слушай, а как у тебя дела с Кристиной? – спросил он вдруг.

– Всё в порядке. Только вот она последнее время тоскливая стала. Все мы такие сейчас.

– Я знаю, что тебе не понравится то, что я скажу, но я считаю не стоит больше молчать. Гена мне признался, что любит её.

– Ты это сейчас придумал? – сказал я и улыбнулся, не почувствовав всей искренности сказанного.

– Это правда. И ещё правда в том… он утверждал, что она его тоже любила, – как-то виновато сказал Макс, смотря в пол.

– Ты же понимаешь, что это бред?! – сказал я и встал в ожидании того, что он возьмёт свои слова обратно.

– Какие шутки. Не надо было молчать, я это осознаю.

Я помчался к Кристине и хотел узнать всю правду из её уст. Я подошёл к её комнате и постучался. Она открыла мне дверь, и не было сомнения в том, что Макс наврал мне. Я спросил:

– Как у тебя дела? – я начал издалека, потому что не смог решиться спросить напрямую.

– Всё хорошо. – По её лицу было видно, что она до моего прихода плакала.

– Слушай, – начал я, – я хотел у тебя спросить, как ты относишься к Гене?

– Он был хороший человек. – Она сказала это максимально правдиво, но меня это не убедило – было какое-то чутьё.

– Скажи правду, – сказал я, глядя ей в глаза, и взял её руку.

Она припустила голову в пол. Свободной рукой я поднял её голову, зачесал волосы за ушко и заметил, что она плачет. Я всё понял, но не мог в это верить.

– И давно ты его любила? – сказал я, глядя ей прямо в глаза. Она не могла смотреть в мои глаза и всё время пыталась скрыть свои.

– Давно…

– Зачем же ты встречалась со мной?! – яростно и громко сказал я. – И к чему нужно было пудрить мне мозги?

– Я… я не знаю, – сказала она, забрала свою руку из моей и пошла вглубь комнаты.

– Ты хоть понимаешь, что ты дура? – сказал я ей вслед, и спросил: – У тебя с ним что-то было? Ты встречалась с ним и параллельно со мной?

– Так получилось, – кротко сказала она и добавила: – Я тебя не люблю, я люблю его… любила.