О маленькой птице размерами с остров

Да в коте все сомневаясь

Насмешить пришел он что ли?

Иль, другой какой он воли

Котофей все смотрит прямо

Мечиком грозит упрямо

Воздух, в клочья раздирая

Как бы с ним уж не играя

Раздался и пуще смех

И пустило брюхо всех

Пополам разорвалось

Все, что было вытряслось

А дракон летит за горы

Котофея проклиная взоры

Все отпраздновав гурьбой

Вспоминали страшный бой

Каин не смотрел на девочку, а все когда рассказывал, глядел в окно и лишь окончил, повернулся. Анна едва заметно улыбалась, стараясь исправить гримасу боли на лице, и все же ей это удавалось, хоть и с большим трудом. Наступила неясная тишина, и все как будто бы боялись тишину эту нарушить, так словно, потревожив ее они бы сделали худо для Анны. Дослушав до конца, почти никто не подумал задавать вопросов, ну кроме Чарли, тот всю эту сказку и смотрел на Каина, будто желая вставить какое-то слово. Первой все же оказалась девочка, именно она, а не Чарли задала вопрос, как нельзя более уместный:

–Так о чем эта сказка? – спросила Анна. Почему-то ни у кого более не возникало такого вопроса, вероятнее всего потому, что если бы их самих спросили бы о том же, то они просто ответили бы, что в ней и так предельно все ясно, что творить зло есть плохо и что воздается всякому такому ужасному существу зло творящему. Уж, наверное, Анна могла понять и это, но вопрос ее явно был в другом.

– Иногда достаточно просто решиться, – ответил Каин. Он то и вопрос ее понял, пожалуй, что один, – бывают всякие трудности, но в большинстве своем они сами нас боятся, стоит только сделать главное – побороть свой страх перед ними. И я вижу, что ты отважная девочка, – Каин тоже ей улыбнулся, – прямо как этот кот.

– Мне приятно такое сравнение, – прошептала Анна.

– А что с жителями Фив? – вставил вдруг Чарли.

– Какое тебе дело, об этом в сказке не говорится, – рассержено проговорил Каин.

– Ты не читал мне таких сказок, – продолжал Чарли.

– А ты и не просил, – отрезал Каин. Все кругом рассмеялись, а Каин вроде бы, даже обиделся, но посмотрев на улыбающуюся Анну, заулыбался и сам.

Тем временем луна уже подступилась к окошку, разгораясь сильнее в сумерках приходящей ночи. В комнате становилось холодно из-за открытого настежь окна, но все же та теплая атмосфера, что находилась среди этой необычной компании, не давала никому замерзнуть. Окно все же прикрыли, впереди ждала еще долгая ночь, бессонная и тяжелая. Тяжелая для всех; для Анны – маленькой девочки, которой предстояло сразить саму смерть, отвагой юного сердца; для Витуса – отца и мясника, в том именно смысле, что этой ночью он отец, как может, никогда прежде, больше чем мясник; для Марека – доктора, который перестал быть лекарем в самое важное для того время, но все же взял на себя полномочия не менее грузные, чем прежние; для Каина, который и задумал все происходящее и без которого ничего бы этого не случилось. Над которым не меньше чем и на Чарли, теперь висел Дамоклов меч, ниточкой отделяя лик спасителя, от лика убийцы. Чтобы означала неудача? А то, что Чарли спасен зря, то, что Каин пошел на шаг представленный может быть дьяволом, и заманен в ловушку бахвальства. В такие минуты самым тяжелым делом было прогнать эту тревогу и еще важнее не показывать ее перед дитем. Каин долго рассказывал истории и сказки, пересказывал уже написанные книги, едва не валясь с края стола, на котором сидел. Ночь так и закончилась под рассказы Каина, на которого, и смотреть было тяжко, так он устал, на него и не смотрел никто впрочем, он сидел боком ко всем присутствующим, рассаженным кое-как по углам и к лежавшей девочке тоже. Боль Анны утихала, и вместе с тем закрывались ее зеленые глаза. С опаской и некоей затаенностью в сердце не ведомо от кого, можно было сказать, что все позади и все обошлось. Так же вкрадчиво ослабляли свою бдительность присутствующие. Витус был единственным, кто не сомкнул глаз до пробуждения дочери. И девочка очнулась.

Был следующий день, впоследствии ставший последним днем спокойствия и безмятежности. О этом дне можно упомянуть разговором, принятым с трех сторон однозначно единой мыслью. В следующий за тем день и началось то, о чем было оговорено ранее. Чарли вышел из дому около полудни и не являлся почти до самого вечера, и пришел не один. Он уходил за больными и привел их, несмотря на неверье и страх. Все трое занялись одним делом, и у каждого была своя задача. Пока Чарли сновал по улицам города в поисках очередного страждущего, пытаясь при этом не попасться на глаза легионерам, Каин с доктором готовились к операции, доктор, стерилизуя склянки и трубки, Каин, читая молитвы.

Самой сложной задачей наградил себя Чарли, убеждать отчаянных людей пусть и проще, но и их надо убедить, а затем еще и привести куда нужно. Когда тебе говорят, что тебе пустят кровь, это лишь усложняет задачу, но обманывать Чарли не хотел. Казалось бы, дело верное и почем только горевать, но, увы, не каждый соглашался легко. До чего же сильна их надежда, порой думал Чарли, надежда на какое-то неизбежное, неминуемое чудо, которое почему-то должно свершиться, была сильнее прямого спасения. Вот же она та самая дверь, ко входу в которую вы стоите, но они не идут, от того лишь, что хотят непременно попасть внутрь, и так надеются попасть туда сразу, что и дверь ту отворить не считают нужным. Чарли водил под руки прокаженных каждый день, а то и по два раза на дню, даже чаще по два. По мере того как поздоровевших становилось все больше молва разлеталась по округе и тайком пробралась в каждый уголок города, уголков тех было не столь много, потому что город был не так велик. Чарли, несомненно, это дало не малое подспорье в его деле, теперь-то люди, наконец, перестали биться головой в стену и нашли двери, но сквозь них им все равно приходилось идти с Чарли. Сдвигая одну сторону, другая все ближе подходила к краю, Каин уставал все сильнее, усталость переходила из физической в душевную. Прежде почти неотрывно читавший молитвы Каин, теперь все больше спал. Глядя на согбенного Каина, не раз печалился Марек. Доктор проводил целые монологи, глядя в окно из дома.

– Стервятники проклятущие, ох уж стервятники. В землю вас всех, как и прочих, загрызут же, загрызут… – говорил Марек. Пролетали словечки и по крепче от доктора. Как бы там ни было, всякий раз Каин утешал Марека и даже порицал за столь резкие высказывания.

Прошел уже год, с момента первого пациента. Ввалилась целая толпа, однажды в дом доктора и среди них двое прокаженных, мужчина и женщина, оба средних лет. Они были пьяны и прямо таки требовали своего исцеления. Каин таки не выдержал и в первый, и последний раз отверг вошедших. Прогоняя их, Каин едва ли не силой добивался своего, до того обозлился он. Страшная ярость напала на него в тот миг. И лишь успели выйти от него люди, Каин упал как подкошенный не то от упадка сил, не то в молитве какой и стал просить прощения, аж до умаления некого.

– Они то уж не простят поди, а ты их прости, как всегда прощал, в тебе эта сила есть и я знаю что зла в тебе нет, а лишь один вопль мук твоих. Давно я ждал этого, а кабы не дождался, то и впрямь не человек ты Джим, – проговорил все это вслух Марек.

– Простите меня людишки бедные, простите немощного, осилю я вас. Простите … – Каин со слезами на глазах сидел на коленях и говорил далее тише и тише.

– Так может вернуть их, а? – вставил вдруг доктор.

– Да ну, зачем им это? – вопросительно ответил Каин. Его глаза широко открылись и поглядели выше, на стоявшего Марека.

– Как это зачем? – снова переспросил доктор.

– Не нужно, думаю, не стоит, – чуть с улыбкой ответил Каин.

– Это, пожалуй, верно, – заключил Марек. – А почему?

– Я пьяных не люблю, – спокойно договорил Каин.

Под самый вечер пришел Чарли в тот день и привел еле живого юношу, на вид не более чем лет семнадцати. Не говоря ни слова, прошла еще одна операция, тишина длилась несколько часов. Парень был уже едва ли не мертв еще в самом начале, ну а уж после и вовсе его жизнь можно было определить лишь по чуть заметному дыханию. Ночь созрела до темна, когда парень, наконец, очнулся, он глядел в потолок, а глаза его хоть и были открыты не выражали уже ничего совершенно, он глядел так долго, а затем начал едва слышно лепетать.

– Свет то какой, радость мою лелеешь, дня ясного. Радостно мне, приятен свет твой и жизни я той рад. Теперь совсем не страшно, как чудо дается, мир заветный, чудесный мир. Вовсе такой же, радость моя из него оттуда она и шла и я за ней теперь. Облаками движется и одно все создает, дивный наш мир… – все затаенно вслушивались в слова юноши, но только Каин выглядел так, будто что-то понял, хотя спроси его, не объяснил бы, наверное, никогда. Слова парня вдруг закончились и все это поняли не сразу, а лишь после нескольких минут, так как говорил он с большими паузами после каждого слова, и все надеялись услышать еще, дальше, но он тем давно окончил. Каин положил свою выпачканную в крови ладонь на лицо паренька и сжимая челюсти снова заплакал, но теперь уж скупо одной слезой. В нем томилась нестерпимая злоба. Как же так думал он, не уж то за тех, не уж то за них такая кара.

На следующий день было решено никого не принимать. Мальчишку пошли хоронить на то самое кладбище, где прежде хоронили всех Каин, Чарли и Бен. Вернувшись домой, Каин раскрыл тетрадь, не весть откуда взявшуюся и начал долго и усердно в ней что-то писать. Когда Чарли спросил его, Каин ответил, что пишет обо всем случившемся давным-давно, а как вышел в их совместный поход, свою тетрадь брать не стал. Он был уверен, что через пару лет, вернувшись, обязательно все опишет, но не довелось вернуться, и может, не доведется еще очень долго. На следующий день снова приняли двоих, все прошло хорошо.

Когда были написаны фолианты другой книги неизвестно, но они пришли в этот мир. Так и теперь появилась библия. Пройдут тысячи лет, и в другом свете она снова объявится, как нечто непреклонное, словно сама истина.

На стянутых жилах

В брошенных силах

В чумной голове

Черной лживой игре

Каменных стен

Лопнувших вен

Больших океанов

Глаза великанов

Челюсти скал

Каленый метал