Онагр

– Никак нет-с.

– И отпираешься еще, дурак! Кто ж это бренчит? Ты, кажется, помешался. Барин почивает, а ты изволишь шуметь.

После этого Петр Александрыч снова погрузился в дремоту, и в квартире его воцарилось безмолвие. Минут через десять громкое и неровное храпение слуги слилось с тихим и однозвучным храпением барина.

В восьмом часу барин открыл глаза и с удовольствием несколько раз потянулся.

– Какой приятный сон! Я видел Катерину Ивановну, точно наяву, будто я целую у нее руку, – а она мне говорит: «Шалун! что вы делаете? перестаньте», а я и не слушаю ее и… и… все это очень может случиться!

Мечты его были прерваны звоном колокольчика в передней. В комнату вбежал офицер с серебряными эполетами.

– А я к тебе, мон-шер. Что ты делаешь?

– Ничего.

– И я ничего… Что это ты сидишь в потемках?

– Да так, заснул, братец… Гришка! свечей!

Свечи принесли.

– Куда ты вечером, мон-шер?

– Не знаю; а ты?

– Не знаю. В «Сильфиду» не поедешь?

– Нет, братец, надоела.

– И мне, мон-шер, надоела: я десять раз сряду ее видел.

– Я сегодня был у Бобыниных с визитом.

Минуты две молчание. Офицер прошелся по комнате и запел: «Тра-ла-ла, тра-ла-ла!»

– Кто?

– Катишь Бобынина.

– Да! Ах, я тебе не говорил: мы вчера вечером с Митей таскались, таскались по Невскому, да и вздумали вдруг зайти к Доминику поужинать… Две бутылки шампанского выпили.

– Катишь мне говорила сегодня – мы с ней долго сидели вдвоем, – что ей скучно, что ей надоели балы. Все, говорит, это вздор, сердце ищет чего-то, и она так страстно посмотрела на меня и потом сказала: «Приезжайте ко мне на днях вечером; я буду одна». Это недурно, братец?

– Гм! Не сыграть ли нам в банчик?..

– Пожалуй… у меня теперь денег нет; впрочем, я сейчас получил письмо от матери из деревни: она пишет, что высылает мне четыре тысячи. Нет ли у тебя рублей двадцати пяти? Мне только на несколько дней.

– С удовольствием, мон-шер, с удовольствием. Офицер схватился за боковой карман.

– Ах, канальство! бумажник-то я свой позабыл дома! У меня деньги есть: я на прошедшей неделе получил от отца пятьсот рублей карманных… Сыграем же в банчик; если проиграешь, отдашь мне после, если я проиграю, то завтра пришлю. Что время попусту терять? а?

– Разумеется… Гришка, мелки и карты!

– Неигранных карт нет-с, надо сходить в лавочку.

– Ну, подай игранные. Не все ли равно?

Игра началась, мелки пришли в действие, карты загибались и отгибались. Ни Петр Александрыч, ни офицер не заметили, как пролетело время. Их уж и ко сну клонит. Петр Александрыч в выигрыше.

– Который час?

Офицер посмотрел на часы.

– Вообрази, мон-шер, три часа.

– О-го! Не перестать ли?

– Как хочешь; сколько я проиграл тебе?

Петр Александрыч принялся считать.

– Сто один рубль.

– Только? я полагал больше. Адьё.

«Славно! право, славно! – подумал Петр Александрыч, провожая офицера, – мне и в любви и в картах начинает везти!»

Глава III

Кучер в васильковой шубе и глазетовом кушаке. – Будуар госпожи среднего сословия. – Добродетельный человек с огромным ртом

Прошел день, другой, третий; офицер с серебряными эполетами не является и не шлет денег. По прошествии четырех дней Петр Александрыч написал письмо к офицеру:

«Мне крайняя нужда в деньгах, а из деревни я еще не получил. Сделай одолжение, mon cher ami, пришли сто рублей, которые ты намедни проиграл мне. Что новенького? Вчера я был у Бобыниных. Молодецки иду на приступ, все говорил с ней о любви. Ах, женщины! женщины! что, если б не было на свете женщин? Моя Катишь меня с ума сводит. В ожидании ста рублей

tout a vous

П. P.»

Петр Александрыч запечатал письмо и написал на конверте:

Monsieur de Anisieff.

– Кучеру новую шубу принесли-с, – сказал Гришка.

– Принесли?

Петр Александрыч вдруг оживился и вскочил со стула.