Онагр

– Извините, до свидания, – и выпорхнула из комнаты, как птичка.

«Если бы не этот проклятый чтец, может быть, сегодня…» – подумал Онагр. – Васька! пошел куда-нибудь… ну, хоть на Дворцовую набережную, а там на Невский – и домой… Васька, что, я думаю, другие кучера теперь смотрят на тебя?

– Как же-с, сейчас, Петр Александрыч, два господина спрашивали? чьи сани.

– Хорошо одетые?

– Да-с. Должно быть, важные господа.

Онагр улыбнулся.

Глава IV

Петербургские увеселения. – Ростовщик. – Любовь Онагра. – Кредиторы. – Письмо

– В Петербурге очень весело! – сказал Петр Александрыч пересчитывая восемьсот рублей, присланные ему из деревни, – да надолго ли здесь этих денег? Посмотрим, надолго ли?

Он положил деньги в карман и поехал завтракать к Доминику, обедать к Дюме; после обеда сел играть в домино на шампанское, потом в Большой театр.

В театре он в ложе у Катерины Ивановны… Она разодета, как на бал: руки ее закованы в браслеты, грудь открыта, на голове чалма с золотыми кистями. Возле нее сидит Анна Львовна, сестра Настасьи Львовны[1 - См. повесть: «Прекрасный человек».], которая иногда гостит в доме Бобыниных и разливает чай для гостей и которую иногда Катерина Ивановна удостоивает чести брать с собою в театр. Анна Львовна в ложе у Бобыниной точно в раю: это для нее редкий праздник! все, что есть у нее лучшего, она надела на себя… И лорнет в ее руке, и пудра сыплется с лица…

Петр Александрыч навел зрительную трубку на какую-то танцовщицу и сказал Катерине Ивановне:

– Ma фуа! эль не данс па маль!..

Катерина Ивановна обратилась к нему и отвечала:

– Oui.

Он посмотрел на нее страстно, он глазами заговорил ей о любви своей… А в глубине ложи сидел безмолвно господин высокого роста и крепкого сложения, улыбался сам с собой, поводил усами и расправлял усы.

А в первом ряду кресел с правой стороны счастливый офицер с золотыми эполетами, вооруженный телескопом, рукоплескал фигуранткам, упивался взорами своей толстой Маши и восхищался легкостью ее ног, которые он, для поддержания собственного достоинства, называл ножками.

А офицер с серебряными эполетами бегал между кресел по ногам и бормотал «пардон» и «пермете».

– Извини, мон-шер, – говорил он Петру Александрычу, столкнувшись с ним в буфете, – что я не прислал тебе ста рублей, которые проиграл; вообрази, меня обокрал лакей: все пятьсот рублей унес и много золотых вещей… Я на днях тебе пришлю, честное слово.

Спектакль кончился. За ужином у Леграна Петр Александрыч рассказывал офицеру с золотыми эполетами о том, как офицер с серебряными эполетами проиграл ему триста рублей и не платит.

– Не понимаю, – прибавил он, – как можно играть, когда нет денег!..

Через две недели, считая с этого ужина, из восьмисот рублей, присланных маменькой, в кошельке у Онагра осталось только один рубль семьдесят пять копеек.

Грустно посмотрел он на свою единственную монету, пощелкал языком и подумал: «Надо занять хоть тысячи две… только даст ли этот проклятый Шнейд? Я и без того ему должен. Загадаю».

Он пустил монету по столу.

– Если ляжет орлом, так даст, а если решеткой, так нет.

– Орел! орел!.. А если не даст? что будешь делать?

Он принудил себя выкурить сигару, – трубка ему опротивела, потому что у Дюме он не видал ни одного льва с трубкой, прошелся по комнате, свистнул раза два или три и отправился к Шнейду… Голова у него кружилась от сигары, но он сказал самому себе:

– Что за беда! привыкну; трубку курить – mauvais genre!

У ворот ростовщика он повстречался с тем штатским, у которого было сморщенное лицо и изнеженные движения.

– Мосьё Разнатовский, куда вы? – спросил он, по своему обыкновению, в нос.

Онагр немного смутился.

– Я… так… нужно к одному знакомому… а вы?

– Я от Шнейда – моего поверенного. Au plaisir…

«Та-та-та! – подумал Петр Александрыч, – поверенный! знаем мы эти штуки: просто, брат, занимал деньги…»

Ростовщик прохаживался по своей зале, уставленной бронзой и дорогими мебелями.

Он сам отворил дверь.

– Здравствуйте, Адам Иваныч, – сказал ему Онагр с непринужденною улыбкою, сбрасывая с себя шинель, а между тем сердце у него так и билось.

– Мое почтение, – сухо отвечал ростовщик.

– Что, любезный Адам Иваныч, как вы поживаете?

– Помаленьку.

– А я встретил у ваших ворот моего приятеля… штатский, как бишь его фамилия… всегда позабываю… у него такое сморщенное лицо… он от вас сейчас вышел.

– Анин?

– Да, да… Что, верно, к вам за деньгами приезжал?

– Нет, ему не надо занимать; у него много денег.

– А зачем же он был у вас?

– Он нанимает форейтора через одного моего знакомого.

– А-а-а! У меня до вас… – Петр Александрыч закашлялся… – Какие у вас прекрасные бронзы, Адам Иваныч, я думаю, дороги? Приятно украсить комнаты такими вещами.

– Да, вещи недурные: канделябры рококо стоят две тысячи, а часы в последнем вкусе, – они называются как-то мудрено, – четыре тысячи рублей. Я, пожалуй, продам их, если сыщутся охотники… Не знаете ли вы кого? У меня нет ничего заветного: эти продам, другие достану.

– Конечно… Гм… – Петр Александрыч снова закашлялся… – Я… к вам… с маленькой просьбой.

– Что вам угодно?