Актеон

– Отчего? травник вещь целительная для желудка: а ваши ликеры и разные эти разности ни к черту не годятся!

Закуска и травник были принесены. Помещик налил рюмку травника и поднес ее Петру Александрычу.

– Отведайте, каково? а?

Петр Александрыч выпил рюмку, поморщиваясь.

– Недурно, – сказал он.

– То-то же! надо войти во вкус… Поживите-ка с нами немного, да мы вас по-своему переделаем, почтеннейший.

Говоря это, Андрей Петрович наливал травник… Он поднес рюмку к своим толстым губам, высосал из нее целительный напиток, пополоскал им во рту, а потом проглотил его, крякнув раза два или три…

В эту минуту Ольга Михайловна вошла в комнату.

Прасковья Павловна, увидев ее, вскочила со стула и закричала:

– Оленька, мое сердце, представляю тебе доброго нашего соседа, Андрея Петровича Боровикова.

Потом она обратилась к Андрею Петровичу:

– А вам, Андрей Петрович, представляю мою малую невестку. Ну, какова моя Оленька, что скажете?

Андрей Петрович, занимавшийся разжевываньем колбасы, с заметным усилием проглотил ее, вытаращил глаза на Ольгу Михайловну и с маслеными губами бросился к руке ее.

– С нетерпением желал-с вами познакомиться, сударыня. Прошу извинить; мы здесь в ожидании вас занялись существенным, по желудочной части.

Ольга Михайловна ничего не нашлась сказать на эту речь помещика и ограничилась только, одним безмолвным приветствием. Вслед за тем начался общий разговор о причинах неурожая и урожая, о солении грибов и делании наливок; Прасковья Павловна заливалась, как соловей, когда дело дошло до приготовления последних. Андрей Петрович, в жару разговора, потягивал травничек; Петр Алаксандрыч зевал, растянувшись в кресле; дочь бедных, но благородных родителей вздыхала, поглядывая на вдовца, и то поднимала глаза к потолку, то опускала их к полу; Ольга Михайловна глядела в окно… Вдруг послышался шум в передней – громкое восклицание: «Э-ге!» и стук подкованных каблуков.

– Уж, никак, это Семен Никифорыч… Вот сколько нежданных гостей у нас сегодня!

И с этими словами Прасковья Павловна бросилась в залу. Она не обманулась: перед нею стоял Семен Никифорыч, сухощавый помещик с необыкновенно длинным носом и с необыкновенно коротким лбом. Он был не первой молодости, но силен и крепок; у него висела сережка в ухе, как он говорил, от грыжи; его верхняя губа покрывалась черными усами; на нем был военный сюртук на белой подкладке как доказательство, что он служил некогда в коннице и вышел в отставку с мундиром. К пуговице этого сюртука был привешен кожаный кисет с табаком, а из кисета торчал коротенький чубук. К довершению всего Семен Никифорыч заикался.

Увидев Прасковью Павловну, он воскликнул:

– Э-ге?

Потом они поздоровались и обменялись значительными взглядами… Семен Никифорыч отстегнул кисет, положил его на стол и, предшествуемый Прасковьею Павловною, явился в гостиную. Она представила его сыну и невестке… Андрей Петрович, ударил по спине Семена Никифорыча, прохрипел: «Здорово, дружище!» – и, подмигнув, указал ему на завтрак.

– Э-ге! За…куска до…брое дело, – возразил Семен Никифорыл… – Вот когда мы соберемся, бы…бы…бывало, я, эскадронный командир, еще два, три на… а…ашего эскадрона, бывало, я и говорю: э-ге!..

– Прополощи-ка, брат, рот травничком… – перебил Андрей Петрович.

Семен Никифорыч налил травнику и, обратись к Петру Александрычу, сказал:

– За здоровье но… но…о…овоприезжих! – и выпил залпом.

– По-военному, дружище, по-военному! – вскрикнул Андрей Петрович, – а мы, гражданские, любим посмаковать прежде…

Выпив травничку, Семен Никифорыч вышел в залу, набил методически, с ученым видам знатока, свою трубку и сел возле Петра Александрыча.

Он посмотрел на него и, пустив дым из носа, сказал:

– Вы табак не ку…у…у…рите-с?

– Нет, я курю сигарки.

– Э-ге! это все немцы ввели в моду цигарки, а у нас, зна…ете, в полку и не зна…а…ли, что такое цигарки, а уж курилы-мученики были… Верхом, а трубка в зубах… А что, я думаю, хороши лошади-с в конной гвардии?

– Чудесные, мастерски подобраны, как смоль черные, ни одного пятнышка нет, – отвечал Петр Александрыч.

– Э-ге! – Семен Никифорыч выпустил опять дым из носу.

Прасковья Павловна, казалось, была очень довольна, что у Семена Никифорыча с сыном ее завязался разговор, и она не сводила с них глаз.

– А где же Оленька? – спросила она вполголоса у дочери бедных, но благородных родителей.

– Она, кажется, в сад пошла.

– В сад?.. – Прасковья Павловна сделала невольную гримасу. – Очень странно! кажется, ей следовало бы гостей занимать; я полагаю, что это дело хозяйки. Стало быть, душенька, мы, деревенские, лучше столичных приличие знаем.

– Она, верно, ищет уединения!.. – Дочь бедных, но благородных родителей иронически улыбнулась.

– А что, милостивый государь, – сказал Андрей Петрович, подойдя к Петру Александрычу и подбоченившись фертом, – играете ли вы в бильярд?

– И очень. – Петр Александрыч небрежно приложил голову к спинке дивана. – Я в Петербурге всегда играл в клубе; там первый бильярд…

– Бесподобно! бесподобно!.. Не угодно ли со мною сразиться? а? Ну, конечно, куда ж нам, деревенским, за вами… вы ведь уничтожите нас.

Петр Александрыч принял не без удовольствия предложение толстого помещика, и все отправились в бильярдную. Исполин Федька, бывший маркёром при старом барине, явился к исполнению своей должности и, мрачный, прислонился к замасленной стенке.

– Ничего и никого! – прокричал он страшным голосом.

– Этот бильярд, я вам скажу, скуповат, – заметил Андрей Петрович, подтачивая кий, – дьявольски скуповат.

Он выставил шар.

– Малый! считай вернее да подмели-ка мне кий хорошенько или уж перемени его… этот что-то легок, канальство! Нет ли потяжеле?

Между тем Петр Александрыч срезал желтого в среднюю лузу.

– Э-ге! – сказал Семен Никифорыч, не выпускавший изо рта своего коротенького чубука.

Игра завязалась интересная. Андрей Петрович горячился и, несмотря на все свои усилия, проиграл сряду две партии.

– Вот как нас, деревенских дураков, столичные-то изволят обыгрывать! – сказал Андрей Петрович, прищелкивая языком. – Впрочем, милостивый государь, надо вам сказать, что я сегодня не в ударе; вы мастер играть, – а я все-таки не уступлю вам, воля ваша! Иной раз как и наш брат пойдет записывать, так только лузы трещат.

Победитель, улыбаясь, посмотрел на побежденного и сказал, зевая: