Бестеневая лампа

– Что мы?! – швырнув в окно едва начатую сигарету, вдруг взвился Рыков. – Мы ему руку нахрен отрезали! Какие деньги? Кому? За что?

– Я не знаю, – отступил на шаг Терентьев. – Я подумал, что вы…

– Завтра приходите, – отрезал Николай Иванович. – В реанимацию. После семнадцати ноль-ноль. Деньги у него есть, ну надо же!..

Петр Афанасьевич зачем-то поклонился – немножко совсем, после чего, пятясь, вышел и аккуратно притворил дверь.

– Да что ж за день такой сегодня? – Рыков сел с размаху в свое кресло, немного прокатившись по полу. – Ладно, ты мне лучше скажи – придумал, что с левой рукой делать будешь?

Платонов отрицательно покачал головой.

– А что ж ты тогда за нее так боролся?

– Чтобы хоть чем-то от медпункта отличаться, – ответил Виктор. – А иначе зачем мы здесь вообще?

Рыков посмотрел на Платонова, потом на часы и сказал:

– Значит, так. Я домой. Ты за старшего. Операцию запишешь, ведущему доложишь. Ну чтоб не зря ты здесь, как говорится, вообще. Пишите письма, шлите переводы.

Он на скорую руку переоделся в офицерскую форму, хлопнул дверцей шкафа и ушел. Виктор посидел немного в тишине, прислушался к своим ощущениям, потом собрался с мыслями и начал печатать ход операции.

Внизу хлопнула дверь санитарной машины. Сержанта забрали в реанимацию.

6

Дед положил перед Виктором на стол несколько учебников.

– Вот почитай про итальянскую пластику.

– Прям итальянскую? – усмехнулся Платонов. – Я только итальянское диско знаю.

– Не паясничай, – сурово сказал дед. – Плохо, что ты в ожоговом отделении работаешь, а про такое ни сном, ни духом. Итальянские врачи еще в пятнадцатом веке этим занимались, между прочим. С руки на нос лоскуты пересаживали.

Виктор, конечно, несколько грешил против истины, говоря, что не слышал о таком – конечно, слышал. Название, суть, какие-то случаи из чужой практики. Сам никогда не делал. Да и знаком был с пластикой больше по работам хирургов девятнадцатого века и позже. В эпоху Возрождения для приобретения опыта он точно не заглядывал.

Речь об этом зашла спустя десять дней после ампутации у Терентьева. К тому времени культя прекрасно зажила, а вот на левой руке начал формироваться просто огромный дефект тканей с локтевой стороны. Виктор сделал одну некрэктомию, убедился окончательно, что кисть жива и питается вполне достаточно из бассейна лучевой артерии – но получившаяся яма недалеко от сустава не давала ему покоя.

Сам Терентьев все эти дни был, конечно же, подавлен и молчалив. Перевязки переносил молча – да, собственно, больно там особо и не было, Платонов работал на участках ожога четвертой степени совершенно свободно хоть скальпелем, хоть ножницами. И только к исходу десятого дня, после длительного химического воздействия салициловой мазью, он, наконец-то, добрался до жизнеспособных и кровоточащих участков. Сам пациент, не ожидая этого, внезапно охнул и отдернул руку.

– Мне нравится, – прокомментировал Платонов и попросил шарик со спиртом. Терентьев отреагировал на прикосновения в нескольких местах.

– Щипет, – сказал он, глядя в глаза доктора.

– Это лучшее, что я слышал за последние две недели, – ответил Виктор. – Юля, хлоргексидин с левомеколем на рану.

– А это там кость? – спросил Михаил. – Там, на дне.

И он дернулся правой рукой, чтобы указать на то, что было ему непонятно, но через мгновенье вспомнил, что указывать ему нечем, и убрал культю за спину, чтобы не видеть ее.

Медсестра мастерски наложила повязку и поместила руку на косынку. Терентьев встал, сказал: «Спасибо» и вышел в палату.

– Там действительно кость, – согласилась с ним Юля. – Хороший дефект получился.

Платонов понимал, что после очередной некрэктомии он откроет локтевую кость на довольно большом участке, и защитить ее будет нечем. Вспомнился вопрос Рыкова: «Ну и зачем ты за нее так бился?»

– Легко спрашивать, когда у тебя две руки, – сам себе сказал Платонов, выйдя в коридор. – Когда ты сигарету можешь подкурить, стакан ко рту поднести, машиной управлять, женщину обнять.

Он уже не держал зла на сержанта за ту драку. Парень хлебнул сполна после этого, лишившись руки. Да и вторая пока под вопросом, но Виктор собрался бороться за нее до конца.

Именно поэтому он и пришел сегодня к деду – показать фотографии полученного дефекта и спросить совета. Так всплыла тема итальянской пластики.

Он с интересом прочитал историю вопроса, произнося вслух, словно пробуя на вкус, фамилии итальянских мастеров того времени – Густаво Бранка, Гаспаре Тальякоцци, Антонио Магниторо. Вместе они производили на человека из двадцать первого века впечатление небольшой, но очень продуктивной ячейки итальянской мафии, промышлявшей в пятнадцатом веке на Сицилии пересадками кожи. Однако постепенно это легкое веселое ощущение ушло, и Виктор проникся темой максимально глубоко.

Европа, пораженная сифилисом и проказой, была благодарна искусству этих хирургов, но церковь задавила полезные начинания мастеров Средневековья. Платонова удивил факт, что Тальякоцци был проклят инквизицией за свои опыты, а книги его сожжены. И все потому, что пластическая хирургия подобного рода «вмешивалась в работу Бога».

– Этот бред сплошь и рядом, – поделился Виктор с дедом впечатлением от прочитанного. – То кровь переливать – не богоугодное мероприятие. То прививки нам нельзя – бог не велит. То органы нельзя пересаживать… Сколько мусора у людей в головах.

– Ты читай, читай, – дед выслушал и указал пальцем на раскрытую книгу. – Экзамен мне сдавать не надо, но для общего развития очень помогает. Заодно сам подумай – если они в пятнадцатом веке такое делали, то почему ты в двадцать первом не сможешь?

Виктор вернулся к чтению, но где-то внутри понимал, что решение о пластике принято. Осталось только смоделировать все и обсудить с дедом несколько моментов.

Закончив чтение, он показал деду фотографии на телефоне. Нацепив очки, Владимир Николаевич, внимательно рассмотрел снимки, сделанные с нескольких ракурсов. На одном из них для масштаба Виктор положил рядом с рукой линейку.

Отложив телефон в сторону, он встал перед внуком, посмотрел на свою левую руку, согнул в локте так, чтобы ладонь смотрела вверх и прислонил к животу.

– Примерно вот так, – пояснил он свои действия.

– Выкраиваем с живота лоскут в виде перевернутой буквы «П» и пришиваем к краям раневого дефекта, – глядя на руку деда, медленно произнес Виктор.

– А потом накладываем гипсовую повязку Дезо через левое плечо, – дополнил дед. – Ну и можно еще промежуток между ножками буквы «П» максимально зашить почти до основания лоскута.

– И как долго все это будет в пришитом состоянии? – поинтересовался Виктор.

– Дней через десять берешь в неотложной хирургии кишечный зажим – он мягкий очень – и начинаешь тренировать питающую ножку лоскута. В первый день зажмешь на шестьдесят секунд, а потом будешь по минуте прибавлять ежедневно. В итоге еще через десять или пятнадцать дней, когда поймешь, что лоскут не бледнеет на зажиме, можешь его отрезать от живота и пришить свободный край.

Платонов смотрел сейчас на деда, как на волшебника, который буквально за мгновенье вылечил Терентьева.

– Культю хорошую сделали справа?

– К протезированию готов. Как с левой рукой разберемся, так в округ поедет.

– А его уголовные дела на каком этапе? – поинтересовался дед.

– Пока неизвестно, – пожал плечами Виктор. – В палате с ним живет охранник из комендатуры – правила у них такие. То есть он под конвоем постоянно. Поесть, в туалет сходить – везде вместе. Охранник только в перевязочную не заходит. Конечно, ему с такими руками в тюрьме не место – это мое мнение. Возможно, у следователя другое.

Они помолчали. Дед присел обратно в свое кресло, взял одну из книг со стола, открыл, полистал, положил обратно.

– Был как-то в моей практике случай, – неожиданно сказал он, нарушив тишину. – Лет тридцать назад. Я уже и забыл про него, а вот поди ж ты. Один солдат в травматологии ударил медсестру. Он ей знаки внимания оказывал, а она ни в какую. Напился, утащил ее в процедурную и попытался объясниться еще раз, более предметно, если можно так сказать. И когда услышал очередное «нет», ударил ее. Она закричала, кровь из носа полилась – с переломом потом обошлось, но вначале показалось, что все гораздо хуже. На крик прибежали пациенты – из тех, что не на костылях. Оттащили его. Дежурный по части вызвал наряд, быстро оформили записку об аресте. И потом мы узнали, что он из машины сбежал. А что, собственно говоря, удивительного? Бортовой ЗИЛ, он сам пьяный еще, прыгай и беги. Разгильдяи из комендатуры ему даже наручники не надели. Прошло примерно дней пять, и поступает к нам в реанимацию солдат. Доставлен с железнодорожного вокзала. Пытался влезть в товарняк на маневровых путях, не удержался, упал. Лишился обеих рук. Я прихожу с обходом – а это наш Ромео. Лежит, смотрит в потолок, не моргает. Култышки на одеяло сложил, ни с кем не разговаривает… Пострадавшая медсестра потом приходила в реанимацию со следователем – она ж заявление на него писала. Посмотрела из дверей и даже заходить не стала. Заявление на следующий день забрала.