Пороховой закат

Этот образ освещал ему лунную дорожку в царство блаженства, столько лет скрывавшуюся от него во тьме. С того момента, как он увидел ту девушку на перроне, его сердце, уже давно не отзывающееся на мольбы, снова стало биться, вернув себе жизненный ритм, который оно забыло много лет назад, онемев в тот вечер, когда Порохов должен был воскреснуть в новом обличии, но вместо этого потерял всё. Он вновь получил дар простой радости от осознания, что на просторах этого города, где вынужден существовать и он сам, ходит девушка, один лишь взгляд на которую способен излечить душу. Но всё же мысль о прекрасном его только злила.

– Нет… Нельзя! – стонал он во сне, ворочаясь в кресле, где его тело, оставив догорающую свечу и уронив книгу в мрачной обложке, всё же отпустило свой разум в опьяняющий лабиринт зловещего Морфея.

И пока он намеренно вызывал в своём сознании боль, чтобы притупить чувства, детские воспоминания нежились в ожидании шанса вновь захватить его рассудок, наблюдая за страданиями своего хозяина. Ещё прошлой ночью они свободно питались его переживаниями, вновь и вновь отправляя его в тот день, когда он, боясь гнева отца, шёл домой, зная, что двери гимназии теперь для него были навсегда закрыты.

Потея от жары и страха, он брёл тогда по нагретой от злящегося солнца улице, в какой-то момент почувствовав жуткую тошноту, которая из-за излишней духоты сдавливала ещё сильнее и без того тяжёлое дыхание. Каждый вдох сухо скоблил по внутренним стенкам легких, раздирая их нежную оболочку. Чёрный костюм с распростертыми объятиями манил к себе весь жар приближающегося лета, сжавшийся над одиноко влачащим своё тело по земле уже бывшим учеником гимназии. Его всегда заставляли соответствовать остальным, носить фуражку, застёгивать верхнюю пуговицу воротника, которая безжалостно душила его и которую он теперь, получив возможность безнаказанно расстегнуть, назло оставил застёгнутой.

Старая гимназия, одно лишь существование которой выводило Виктора из себя, не могла позволить содержать на свои средства пансион, поэтому её ученики были вынуждены жить в своих домах с родителями. Многим это не нравилось, ведь мысль о взрослой самостоятельности с особым трепетом пьянила их умы, но младшему из Пороховых это было только на руку, ведь он знал, что, вернувшись домой, не вызовет ни у кого подозрений, если сам своим же поведением не выдаст остальным, кто мог бы встретить его по дороге до комнаты, секрет о произошедшем. И тут у него в голове появилась замечательная идея, заключающаяся в том, чтобы, как и раньше, уходить из дома утром, приходить вечером и ничего не говорить отцу. Эта многообещающая мысль резко подняла ему настроение и увеличила скорость его шага, стремительно понёсшего юное тело прямиком в руки судьбе.

Таким темпом он быстро дошёл до дома, где встретил отца, читающего толстый журнал в старом потрёпанном кресле в своей небольшой комнатке, который медленно выглянул из-за страниц этого столичного издания, принесённого ему кем-то из его знакомых, взглянул на своего застрявшего в пространстве дверного проёма потрёпанного сына и спокойным голосом спросил:

– Как дела в гимназии?

Юный Виктор, и так потерявший всю свою уверенность в тот момент, как увидел неподвижный силуэт папаши, после этих слов и вовсе потерял способность подавать признаки жизни, отчего тот отложил в сторону своё чтиво и уставился на него разъедающим взором.

– Я… Как обычно, – еле промямлил он.

– Как обычно…

Родитель замолчал, наклонившись к своему детищу, и продолжил:

– Как обычно – это как?

Не ожидав такого напора, с каким ещё ни разу не сталкивался, Виктор растерянно застыл, в панике пытаясь придумать оправдание, но допрос ждать ответа не стал.

– Присядь, – указал отец на рядом стоящий стул сыну, который, едва заметно трясясь, повиновался этой безобидной воле, казавшейся ему самым страшным моментом в его жизни. – Знаешь, много лет назад, когда я был студентом, меня впервые посадили под арест. Произошло это из-за протеста, который я с группой сообщников устроил напротив своего университета. Тогда мне невероятно повезло, ведь я был отпущен ровно за день до выстрела Каракозова, которого всё пытались отыскать члены другой молодежной группировки, с которыми я был в хороших дружеских отношениях. К моему счастью, император, не подозревающий о готовящемся на него теракте, ещё не начал принимать усиленные меры против всех этих тайных обществ, которых наплодилось к тому моменту как зайцев на воле. И я вышел на свободу без особых проблем, но уже с осознанием того, что нельзя действовать открыто, ведь делу это не поможет, а только создаст неприятные последствия…

Отец Виктора замолчал, внимательно рассмотрев своего напуганного сына, пододвинулся чуть ближе и столь же уверенным голосом, каким он всегда говорил, продолжил:

– Тогда моя жизнь сильно изменилась. Я понимаю, что всё, что происходит сейчас с тобой, это моя вина. Ты думаешь, что я не знаю про твои проблемы в гимназии. Ты боишься рассказать мне. Но сейчас я смотрю на тебя и понимаю, что ты созрел. Созрел раньше, чем я. Ты похож на меня. Точно!

Жестом попросив своего остолбеневшего потомка подождать, он подошёл к окну, выглянул на улицу, чтобы убедиться, что никто их не подслушивает, после чего закрыл ставни и то же самое проделал со входной дверью. Затем, вернувшись обратно, зажёг свечу, вновь сел в своё кресло и ещё серьезней, чем прежде, посмотрел на сына.

– Пришло время тебе узнать всю правду. Но прежде я должен быть уверен, что ты честен со мной. Скажи, как твои дела в гимназии?

Виктор, пытаясь сдержать слезу, посмотрел в глаза отцу.

– Ничего, – твёрдо заявил он.

– А я думал, что тебя исключили. За драки, непослушание и призывы свергнуть учителя по богословию.

Виктор понимал свою скорую погибель, но сдерживал эту предательскую слезу, а отец всё продолжал:

– Меня обо всём известили. Но нет! Ты не признаешься. Ты будешь идти до конца. Прям как я. Ладно! Пусть будет по-твоему. Но давай вернёмся к моей истории…

Он, наслаждаясь своим монологом, так что даже улыбка стала проступать сквозь его не знающее эмоций лицо, рассказал Виктору, что вскоре после выхода на свободу попал в одну из самых древних тайных организаций, которые когда-либо существовали. Это был Орден Седьмого Дня, который незаметно для всех управлял ходом истории, что казался столь неукротимым и неподвластным для того, чтобы подчиняться лишь простой горстке представителей людского рода. Там он нашёл своё призвание. Там он получил возможность изменить мир. Посвящение в братство навсегда изменило жизнь старшего Порохова. В тот момент, когда после прохождения новым братом всех испытаний раскаленная сталь коснулась его кожи, оставив на теле знак ордена, он понял, что нашёл свой путь.

– И знаешь, Виктор, призвание стать частью ордена заложено у тебя в крови. Хочешь узнать, почему?

Младший Порохов кивнул, с открытым ртом внимая словам своего отца словно голосу свыше, позабыв о тех переживаниях, которые холодили его вены ещё пару минут назад, отчего жара больше не была такой удушающей.

– Во главе ордена стоят люди, про существование которых никто и никогда не знал. Все распоряжения передаются через особого человека. Через Хранителя кодекса ордена. Он следит за выполнением всех указов и соблюдением правил, прописанных в кодексе. Это высший свод законов нашего братства. А распоряжения тайных правителей он передаёт совету семи мастеров, который и является ответственным за действия ордена. Среди них есть человек по имени Владимир Петрович Переломов, чья двоюродная младшая сестра, тоже состоявшая в братстве, стала моей женой и твоей мамой, отдав свою жизнь, чтобы ты выжил во время родов.

Виктор мог выдержать любую боль, стерпеть любую обиду, но лишь одно слово о матери сделало его беззащитным. Из глаз потекли слёзы, капая на его чёрный костюм, а в голове разбухали мысли о том дне, когда его, свернутого в полотенце, несли прочь от медленно остывающего тела мамы. Заметив это, отец прижал его к себе, крепко обняв и почувствовав, как холодные слёзы проникают сквозь одежду на его плечо.

– Ты, наверное, хотел делать вид, что ничего не произошло, и каждый день уходить куда глаза глядят, чтобы я думал, что ты в гимназии. Я знаю. Я бы поступил точно так же.

Он немного отодвинул от себя сына, крепко держа его за плечи, серьёзно посмотрел ему в глаза и произнёс:

– Настало и твоё время стать частью истории.

Сейчас младший Порохов уже не помнил всего их разговора, но точно знал, что именно тогда с прошлой жизнью было покончено. И хотя он был ещё слишком мал и не мог быть принят в орден, его отец всё же выбрал самый подходящий момент для начала долгой и изнуряющей подготовки. Он стал сам учить его всему. Это был трудный путь для столь юного мальчугана, но он упёрто шёл по нему, видя в конце яркий манящий к себе свет надежды стать частью великого замысла. Горы книг, написанных главными для его отца философами, учеными, писателями, сменялись другими стопками письменных творений. Аристотель, Локк, Маркс приходили на смену Корнелю, Пушкину и Мелвиллу. Виктор рос, а вместе с ним росла и его эрудированность, пока не пришло время самому выбирать, что ему стоит изучить дальше.

– Я не хочу, чтобы ты был чьей-то марионеткой, поэтому больше не буду тебя наставлять на путь истинный, – сказал ему однажды отец. – Теперь ты должен сам прийти к своим выводам.

Не бывает истинной истории. Она всегда меняется от автора к автору. Но знание правды – сила, и орден это понимал, поэтому хранил в своих спрятанных в надёжном тумане небытия недрах старинные рукописи и толстые книги, запечатлевшие то, что никто из сторонних этому братству людей не должен был узнать… никто, кроме маленького Виктора, взглянувшего на мир без призмы внушаемого ему ранее мировоззрения, которое, словно очки, спало с его глаз, ослеплённых от того мира, который теперь предстал перед ним. Так он узнал о том, что было надёжно скрыто из истории, что многие вещи происходили при участии ордена, в котором теперь состоял и его отец. Так, например, подмешивая Ивану Грозному в еду специальный раствор, изобретённый их химиками, который вызывал появление наростов на костных тканях, они сначала лишили его способности править, а затем освободили престол, избавившись и от его потомков, но сыну Грозного, царевичу Дмитрию, на место которого позже пытались претендовать трое самозванцев, чудом удалось спастись, навсегда скрывшись от рук ордена.

Тогда-то Порохов впервые самодовольно усмехнулся, наблюдая за теми, кто шёл по улице мимо окна его небольшой комнаты, а в голове раздалась спокойная, без единой сторонней нотки мысль: «Ничего они не понимают».

Проходил год за годом, а Виктор был погружён в изучение книг, что отец тайно приносил ему. Со временем ему начинало казаться, что он уже изучил достаточно, что уже познал все истины мироздания, что теперь стал способен творить, поэтому, когда в один из осенних тусклых вечеров очередная порция документов легла на стол перед ним, он поднял взгляд на своего предка, уверенно произнеся, что готов вступить в орден. Его отец тогда лишь молча посмотрел на него, взяв очередную из книг со стола, что лежала поверх общей стопки, и, протянув её сыну, ответил:

– Нет.

Ему сначала казалось, что отец передумал пускать его в братство, отчего заваливал ещё большим количеством страниц, надеясь, что его сын сдастся, решив, что эти усилия не стоят того, но, продолжив своё обучение, вскоре Виктор пришёл к выводу, что тот был прав, ведь истина с каждой книгой всё дальше ускользала от своего охотника. И прежде чем получить право изменить мир, он должен был проделать ещё огромный путь, лишённый каких-либо границ, что могли хотя бы намекнуть на то, куда следует идти дальше, но это созревание не могло продолжаться вечно, и пришло время, когда младший Порохов достиг того долгожданного возраста, распахнувшего для него двери в тайный орден.

В тот заветный день старший Порохов молча подошёл к сыну, который давно бы уже потерял возможность двигаться из-за нескончаемого потока информации, которая вынуждала его проводить почти всё своё время в бездвижном положении за столом или на диване, если бы отец не заставлял его каждый день заниматься бегом, а иногда не водил бы в спортивный зал, чтобы тот, получив пару синяков, не забывал, что значит бороться. Там же тренировались и некоторые другие члены ордена, один из которых приходил со своим сыном, чьим основным противником на ринге и становился Виктор. Его звали Александр Старовойтов. Тогда-то они оба впервые и почувствовали кислый привкус соперничества, безжалостно разъедавшего зубы, которые стискивались в мёртвой хватке каждый раз, когда кто-то из них наносил удар противнику. Желание доказать не только своё превосходство, но и превосходство своей семьи перед соперником отравляло их обоих.

Но столкнуться в настоящей битве им было суждено чуть позже, уже после того, как, решив закончить многолетнее обучение, старший Порохов молча встал перед сыном, который, ожидая какого-то очередного упрёка, бездвижно смотрел на своего отца.

– Виктор, прежде чем задам тебе вопрос, я хочу предупредить, что твой ответ никак не повлияет на наши отношения, – начал он, садясь на стул перед ним. – Это должно быть твоё! И только твоё решение! От него зависит твоя судьба. Я надеюсь, что ты понимаешь всю ответственность!

Он замолчал, вглядываясь в глаза своего потомка, и затем, наклонившись к нему, продолжил:

– Ты за эти годы узнал многое, тебе открылись многие тайны, ты вырос. Поэтому, думаю, пришло самое время, чтобы принять окончательное решение.

Он ещё сильнее приблизился к нему и чуть ли не шепотом произнёс:

– Ты хочешь вступить в орден?

Старший Порохов отодвинулся, выпрямившись на стуле, и отвернулся, чтобы не мешать своему сыну сделать самый важный выбор в своей жизни.

– Да, только этого и хочу! – внезапно ответил тот, даже не дав тишине повиснуть над их головами.

– Тогда нам пора, – спокойно, но с едва заметным удовольствием, которое тщательно скрывалось, произнёс отец Виктора.

Оказалось, что, чтобы стать частью ордена, каждому желающему нужно доказать, что он достоин этого. Три испытания для семи кандидатов и только одно место в братстве.

Сейчас Порохова только удивляет то, как они с Александром Старовойтовым, который теперь тоже был в числе претендентов на заветное место в тайной организации, переложили свою спортивную ненависть друг к другу на новую дуэльную площадку, называвшуюся отбором кандидатов. Казалось, если оставить их наедине, то кровь украсит стены комнаты, которой бы не посчастливилось стать невольной свидетельницей этой неловкой ситуации, ставящей под сомнение всю их благоразумность. Скорее всего, так и случилось бы однажды, но за пару мгновений до этого инцидента молодой человек, ищущий своих родителей по извилистым коридорам замка, ставшего домом для ордена, заметил этих двоих, до брызг раскалённых слюней спорящих о какой-то мелочи. Этого молодого человека звали Макар Разин. Он вмешался в напряжённую беседу, словно огромная глыба льда, упавшая в извергающийся вулкан, едва остудив его, но не остановив.