Индульгенции

– Почему это? Мне кажется, в сто пятьдесят третьем! И ты вечно просила уступить тебе место, потому что ты с сумками.

Я откидываю голову в приступе хохота и едва не разбиваю нос Андрею.

– Ой, прости, я…

– Чуть не снесла мне башку, – едва перебивая смех, продолжает за меня он.

– Я же говорила, что со мной опасно, мальчик, – изображаю нуарный тон.

– Ты еще не знаешь моих потаенных глубин, бэби, – поддерживает мою игру Андрей.

– Ну, что ж, думаешь, ты ко всему готов? Хо-хо.

– Тебе нечем крыть?

– Да нет. Если уж тебя не смущают связи с девушкой, у которой…

Делаю драматическую паузу.

– О, нет, – Андрей изображает ужас и закрывает обеими ладонями рот.

– …ипотека, – еще более зловещим тоном провозглашаю я.

– Так, когда ближайший самолет из России? – смотрит на часы Андрей. – Ах, да, он уже улетел. Что ж, придется мне смириться с такой участью.

– Хи. И что ты будешь делать?

– Вопрос в том, что ты сделаешь, а именно… – уже более серьезно заявляет он, отпускает мои ладони и достает что-то из кармана.

Я вглядываюсь и понимаю, что это кольцо. Тонкое золотое кольцо с крошечным камушком. И вот тут я трезвею в миг.

– …выйдешь ты за меня или нет, – завершает свою речь Андрей.

– Я… А это… – я тупо продолжаю смотреть на кольцо, пытаясь осознать, что происходит. – Ой.

– Ты забыла выключить утюг? – улыбается Андрей. – Или забыла сообщить, что ты замужем?

– Нет, я просто… Мне надо подумать…

– Пять минут достаточно?

– Даже много, – хихикаю. – Нет, правда. Дай мне время.

– Мы состаримся за это время?

Андрей берет мою руку, и я безропотно принимаю тот факт, что он надевает кольцо на мой безымянный палец. Я машинально замечаю, что мы почти на самой вершине, и под нами раскинулся город, и мой беглый взгляд окончательно прилипает к взгляду того, кого я люблю, и кому хотела сказать именно это, и кто опередил меня своим сюрпризом на миллион долларов.

– И если состаримся, то давай сделаем это вместе, – добавляет Андрей.

В глубине моего размытого алкоголем рассудка взрывается фейерверк счастья, но снаружи я все также полна сомнений, хотя и глупо улыбаюсь и роняю нелепые фразы. Я почему-то крепко сжимаю руку Андрея, и все это так смахивает то ли на сон, то ли на сказку, но теперь я – словно Алиса в стране чудес, а не Золушка в рабстве у сестер, вот только может ли это быть…

{4}

…и не могла уснуть всю ночь, и этот рабочий год для меня начнется с кофе и головной боли. Отлично, Ирочка, просто восхитительно.

Кстати, ровно такие же ощущения у меня были немногим больше недели тому назад, когда я проснулась первого января у себя дома, хотя хотела уж в этом году наверняка наклюкаться где-нибудь у друзей. Я почти не пила тогда, как и в каждый очередной Новый год. В глубине души, мне хотелось тогда окунуться во всеобщий праздник, но это не получается уже много лет, и в этом году все также пошло прахом.

Я перестала любить Новый Год, а особенно – Новый год в этом городе, – когда почувствовала себя по-настоящему взрослой. Кто-то перестает любить такие праздники из-за психологической травмы, трагического события или типа того, но это не мой случай. Я просто поняла, что у меня нет повода радоваться этому всему – фейерверкам, пьяным на улицах, помойке на них же поутру. И еще в меньшей степени – отвратительной погоде без единой снежинки. Если выпить достаточно, на все это можно не обращать внимания, но у меня так не выходит. А после прошлогодней истории с Сережей…

Встряхиваю голову, чтобы вышвырнуть из нее эти мысли. Ночь уже на исходе, и я решаю освежиться теплым душем, потому что уснуть все равно не удастся. Немного прогревшись и ощутив легкое потягивание со стороны живота, я машинально кладу на него ладонь и поглаживаю себя, и опускаю руку ниже, но, только прикоснувшись к нужному месту, понимаю, что просто не хочу ничего такого, хотя с некоторого времени это стало нормальной практикой. Кому-то больше нравится делать это перед сном, а мне раньше больше нравилось под душем. Вот только сейчас это стало приносить больше опустошенности и какой-то странной, растянутой, раздражающей усталости. На самом деле, мне было бы легко отдаваться кому угодно – в разумных пределах, – и закрывать таким образом вопрос с сексом, поддерживая древнегреческий миф о том, что девочки не мастурбируют, потому что у них всегда есть подручные мальчики, а половина товаров секс-шопа продается только для съемок порно. Вот только в реальности все немного не так, как в этих мифах, и секс ради секса оказывается еще более мерзким действом, чем банальное самоудовлетворение под душем. Оно хотя бы отдает интимностью, а не вынуждает тебя раскрывать чувства и отдаваться им с незнакомым и, возможно, не очень-то приятным тебе человеком только потому, что у него были член и деньги на то, чтобы тебя поужинать. На это можно смотреть как угодно, и использовать любую терминологию – свободные отношения, кокетство, взаимовыручка полов, – но для меня это остается разновидностью взаимного промискуитета, хотя я и никогда об этом никому не скажу. Очень уж немодное и несовременное это убеждение.

Пробираясь утром по суетливому, словно только что проснувшемуся и проспавшему на работу городу, вдоль заснеженных тротуаров, я в который уже раз вспоминаю огромные, почти во весь рост снежные стены по краям мурманских улиц. Я никогда там не ездила сама – права получила только в Питере, – но меня частенько возили по постоянно скачущему ландшафту города, и две вещи, регулярно появляющиеся за стеклами машин друзей, остались в моей памяти навсегда – эти снежные стены, за которыми по ступенькам пробирались клянущие почем свет стоит заполярную зиму местные и вид на вечерний город из района Домостроительной и Старостина – вид с высоты, огромная панорама микрорайонов и властно возвышающаяся над всем этим волна массивных сопок, украшенная аккуратным ожерельем из далеких огней. Остальное затерлось и ушло куда-то в далекий архив. Люблю ли я это все до сих пор? Определенно, нет. Но это все – необходимость терпеть мучительно долгие зимы, постоянные подъемы и спуски даже при банальном походе в магазин, усталость от полярных дней и ночей, – наложило отпечаток на всю мою жизнь в виде стремления сбежать и сделать что угодно, лишь бы остаться там, где есть выбор – вписываться в такую жизнь снова или остаться на берегу – на равнине, где все прозрачно и очевидно. Работаешь – живешь и радуешься тому, что имеешь; не работаешь – едешь домой, снова взбираться по лестницам и глазеть на ночной город. Пустой, несмотря на постоянное движение, ночной город.

Скучаю ли я хоть самую малость? Эта мысль заставляет меня невольно усмехнуться и немного задержаться на повороте под стрелку. Что ж, по одну руку у меня было молчаливое, холодное и жестокое море, а по другую – пробуждающие одним своим видом Хибины, а сейчас по одну – грязное болото старого центра и гнилой окраины, а о другую – показная роскошь бесполезных реставраций и бесчинство Газпрома. Это называется продаться не за дорого, наверное. Если не считать, собственно, заработков, а искать только духовные мотивы.

Впрочем, что тут лицемерить – детство, оставленное там, действительно чего-то да стоило. Там не было многого из того, что стало давно привычным в настоящих мегаполисах, но я хорошо помню рыбалку с отцом – он обожал удить всякую кижму и щук, и брал меня посмотреть на процесс, хотя я и до сих пор окуня от зубатки не отличу; помню долгие дороги в Кировск на папиной «волге», чтобы покататься с самых пологих склонов, пока папа летал с настоящих спусков, а мать чванливо отпивалась глинтвейном; игра в снежки в начале лета; северное сияние и ночные шашлыки в прохладные июньские выходные при полярном дне. Простое счастье, которого сейчас уже никому не хватило бы. Амбиции выбросили это счастье на помойку и прикрыли множеством обид и разочарований, чтобы не хотелось доставать его и теребить понапрасну. Все это растворилось в моем прошлом, и впереди – лишь пелена моих непринятых решений. Именно моих, потому что я не верю никому, кто за меня эти решения хотел бы принять. Верила лишь одному Сереже, и верила не один год. Но он исчез, оставив меня с грузом недосказанности и медикаментозным абортом. Испугался ответственности. Мне нужен кто-то, кто не боится. Кто-то, кто способен оставаться рядом даже когда я не в лучшей форме и дожидаться моего возвращения в себя. Кто-то, кто не уйдет просто потому, что принял свое собственное решение остаться и уважает это решение и себя самого. С ним я, возможно, начну оттаивать. А пока что, все, что у меня есть – это редкие игры со знакомством в интернете. Может, в этой новой партии с тем парнем, который мне пишет, я что-то да выиграю.

Но как же это глупо смотрится, Ира, как же наивно. Такой путь за плечами – и ты на нулевом километре, озираешься, куда же податься. Словно, ничего и не было.

Да, я чувствую это. Чувствую страх и непонимание себя самой в том, как себя веду. Кусаю себя за хвост, то отчаянно бредя новыми отношениями, то отказываясь что-то для их создания предпринять. И так – круг за кругом, и я явно бегаю внутри какого-то кольца, не в силах выбраться за его пределы. Кольца, которое душит, не дает продохнуть, осмотреться, да даже притормозить, потому что сужается все сильнее с каждым очередным годом.

Так, опять торможу на светофоре. Хватит уже про годы и про прошлое. Старушка, блин! Чертова пост-новогодняя хандра. Лучшее, о чем можно подумать – это как разобраться с тем списком оборудования, который еще до Нового года мне притащил…

{3}

…и торопливый хлопок двери и выстрел замка отсекают меня от этого холодного мира, и в этот же миг в ответ ударяет тишина, выталкивающая меня обратно из квартиры против моей воли, и я машинально касаюсь кончиками пальцев ребристой поверхности двери и одергиваю руку, словно от раскаленных углей, и бегу на кухню, чтобы включить телевизор. Немного успокоившись, благодаря болтовне ведущей девятичасовых новостей – хотя, сводки с каких-то очередных полей сражений на Ближнем Востоке и криминальная хроника могут успокоить только напрочь отбитого обывателя, – я возвращаюсь в прихожую и скидываю плащ, палантин, платье и туфли и большими шагами иду в ванную, чтобы умыть лицо идеальной температуры водой. Говорят, термостатические смесители живут недолго, но мне мои пока что нравятся. Совершенно несвязные мысли и теплая вода почти приводят меня в идеальное состояние. Немного отдышавшись и поняв, что приступ паники теперь уж точно остался в прошлом, я скидываю белье и чулки и возвращаюсь на кухню, стараясь дышать как модно глубже и начиная от этого понемногу плыть. Остается ключевой момент. Вино. Удивив себя саму профессионально быстрым вырыванием пробки из бутылки, причем без разрушения пробки, бутылки и даже штопора, я наливаю полбокала рислинга и сразу же опустошаю эту мою прелесть наполовину. А вот теперь пора наполнить ванну, и уже только после этого включать мозги для последнего вечернего маневра.

Включение мозгов почти удалось, но на полпути меня остановила настолько интересная мысль, что валяясь в ванной и посматривая вполглаза «Интернов» с планшета, я буквально опрокинулась в эту мысль с головой. Я долго подбирала это определение. Долго искала, как назвать то состояние, в котором нахожусь уже не один месяц, перебирая сложные версии, связанные то с жизненными коллизиями, то с периодически хандрящими оборотами «кашкая», то с растущей квартплатой. Мало ли бреда можно прокрутить в голове, когда единственно верный ответ пугает и отталкивает. И только сейчас я ощущаю в себе силы признаться, что все мое состояние, все мои мысли, чувства и порывы поглотило одно сплошное, бездонное одиночество. Да, есть подружки и приятели. Да, номинально есть мать и еще некие гипотетически существующие родственники. Есть работа и чертовы коллеги, чтоб половине из них пусто было. Есть привычный образ жизни, из которого не нужно никуда выбираться, чтобы оставаться на плаву и с гордым видом выходить из «Ленты» на парковку, чтобы увезти пакеты со жрачкой не на метро, а на немаленькой машине. Глупо, скучно и однообразно, но это работает и дает некие чувства, возможность путешествовать, возможность делать новые фоточки для инстаграма, поддерживает зону комфорта. Вот только во всем этом изобилии людей и занятий есть один немаловажный пробел, который разрушает связи всего этого со счастьем. Нет никого, достаточно близкого, чтобы любить его, заботиться о нем и давать ему делать то же, обнимать его по вечерам и открывать ему душу, а еще – не скрываться от него, не симулировать интерес, не бояться сказать то, что действительно хочешь сказать. Нет того, кто будет с тобой на одной волне и поддержит, когда будет больно и трудно даже встать, чтобы пойти дальше. И я хочу, чтобы он появился. Но это, к сожалению, не заказ пиццы, и нельзя позвонить на красивый номер и попросить «Привезите мне мужчину моей мечты и кока-колу лайт, и еще тирамису», потому как даже если и приедет – то только жиголо с бутылкой в одной руке и пирожным в другой. Где же ты, счастье по Шнурову, которое, все-таки, можно купить за деньги?

Ты уже купила его. И благодаря ему ты такая накаченная и развеселая, Ирочка.

Ах да, у меня же было уведомление о новом сообщении, но я так и не добралась до него почти за весь день. И вообще, время с девяти до семи прошло где-то в другой реальности, где даже меня нет, а только некий образ бессмертной пони Иры.

Он очень длинно и пространно подходит к тому, чтобы пригласить меня на свидание, и когда уже пора решаться, продолжает что-то там мусолить, но мне ни в коем случае нельзя сознаваться, что я пьяная и готова сама ему назначить, да еще и цветы купить, и не потому что так уж хочу перепихнуться, а просто чтобы увидеть его охреневшее лицо и сбежать, например.

По итогу этого невразумительного диалога, в котором мои реплики были не длиннее четырех слов, мы договориваемся о встрече. В последний момент, перед тем как нажать на «Отправить» рядом с окончательным «Окей, до воскресенья», я чувствую, как меня что-то ошпаривает изнутри – так сильно, будто я творю что-то, совсем не соответствующее ни моменту, ни самой себе, ни здравому смыслу, но в несвязной перебранке между ангелом и демоном на плечах я выступаю третейским судьей, бью по рожам обоих и нажимаю на правильную кнопку.

Просматриваю его анкету снова и снова, забыв про мерзко крякающего Охлобыстина и перечитывая про себя несколько ничего не значащих строк – увлечения, город проживания, дата рождения. Его зовут Андрей, и он аж восемьдесят, прости ты господи, восьмого года рождения. Он моложе меня, и не на один год. Ну, и что? А то, что я старше его, и не на один год. А выгляжу еще старше – во всяком случае, так мне кажется по вечерам, когда косметика смыта, дома нет ни одного голоса, кроме моей редкой болтовни с самой собой и телевизора, и вся боль прошлого пополам с разгорающимся остеохондрозом давит на мою искривленную от вечного сидения у компьютера осанку и шею – вот, кстати, надо помассировать ее немножко.

Ну, и плевать. Все уже решено. Во всяком случае, слово сказано, и даже уверенность в том, что я приду, на девяносто пять процентов достигнута. Я – Ждущая, которой надоело ждать. Я опустила руку, выбросила цветы, развернулась и ушла от ветродуя с Кольского, чтобы самой искать свое счастье, а не ждать этого кретина, который уплыл на годы, чтобы иметь дело с портовыми потаскухами. Но что вообще из себя представляет это счастье? И есть ли оно для меня?

Может, это все глупо, и не надо начинать новую жизнь с интернет-знакомства?

А с чего? С очередного неоприходованного абонемента в «Фитнес-хаус»? С новой машины? С новых туфель? Может, с зашивания старых ран? Кто знает? Кто знает, кроме меня?

Да и потом, должна же я за все пройденное в этой жизни получить свое заслуженное счастье. Или не должна? И кто вообще определяет, заслуженное оно или нет? Странное понятие, ведь, по большому счету, все понятия вроде добра и зла, нужности и ненужности, правильности и неправильности – лишь наши субъективные домыслы, и что для одного заслуженно – для другого верх несправедливости. Заслуженным считается выстраданное или полученное в результате добрых дел. Но кто тебя заставлял страдать, а не искать более комфортный путь? А тебе кто сказал, что твоими благими намерениями не была вымощена чья-то дорога известно куда? Считается, что есть некая усредненная истина насчет добра и зла, но на практике все это чушь. Моральные уроды, поломавшие не одну жизнь, часто оказываются, по итогу, счастливы, потому что, видите ли, одумываются, а их жертвы, наоборот, только и могут, что уповать на то, что с их заниженной самооценкой и постоянным зализыванием старых ран кто-то им да поможет, и скитаются от пристанища к пристанищу, чтобы их всех худших вариантов выбрать напоследок самый худший, и с этим выбором дожить жизнь. Прелесть какая.

Ира, ты гонишь. Убери бокал, пока не разбила его о край ванны.