По всем вопросам обращайтесь на: info@litportal.ru
(©) 2003-2024.
✖
Повесть о днях моей жизни
Автор
Год написания книги
1912
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
– Погоди, и твой заплачет, как черед дойдет… осталось три двора…
– Мы с утра отплакались все разом, – говорит Немченок. – Отец нас матом, а мы – в голос… Отец говорит: «Надо давиться», – а мать говорит: – «Добрые люди скотинку прячут, где получше, а не давятся…» Отец корову и жеребенка свел в овраг, а большую свинью, говорит, девать некуда и заревел: «Черти, говорит, сожрут ее, а не мы», – а мать говорит: «Бог милостив, Лексеич…»
Наклонившись к уху, Мишка шепчет:
– Отец свинью-то все-таки зарезал… Не паливши, понимаешь, в омет ее… На куски да в омет… Идем, я покажу…
Начальники пошли обыскивать наш двор, а мы с Немченком – за сарай, в ометы.
– Сюда, сюда! В среднем! – кричал Мишка. – С того краю!
Увязая по живот в снегу, он бормотал:
– Сейчас я покажу тебе, где наша поросятина лежит, сейчас ты, друг, узнаешь.
Но, завернув за угол, Мишка завыл:
– Глянь-ко-ся-а!
Четыре здоровенных собаки, раскопав дыру в соломе, жрали мясо. На снегу алели пятна крови, в стороне крутились белопегий поджарый щенок и три вороны, из соломы торчала обглоданная кость.
– Тятя-а! – взвизгнул Мишка, постояв с минуту. – Тятя!
Несясь вихрем по деревне, так что только развевались из-под шапки льняные волосы, Немченок что есть силы голосил:
– Собаки, тятя!.. Свинью, тятя!.. Только косточки, тятя!..
Стоявшие у крыльца мужики в недоумении обернулись, а отец Немченка тут же, на снегу, присел.
– Что ты, оглашенный! – цыкнул староста, хватая метлу.
– Собаки… съели! – выпалил Немченок, растопырив руки.
– Э-э-е… что ты мелешь? – едва сумел промолвить отец Мишкин. – Что ты, бог с тобой?.. Окстись!..
– Ветчину сожрали! – кричал Мишка. – Говорила мать: прячь подальше, – не послушался, – и он заплакал, сморщив по-старушечьи лицо.
– Головушка ты моя горькая! – схватился за волосы Мишкин отец: по бледным щекам его покатились слезы.
Трясясь, я неожиданно для самого себя завыл, глядя на отца:
– И нашу Пеструху собаки съедят!.. Беги скорей в сарай!..
Начальник круто обернулся.
– Что ты, мальчуган, сказал? – спросил он у Немченка.
Тот вылупил глаза, раскрыв рот, и поперхнулся. Начальник обратился ко мне:
– Что случилось? Чей ты, а?
– Свой, – скороговоркой ответил я, глотая слезы. – У Мишки закололи свинью, а ее собаки слопали в омете, а у нас в старновке телка…
Взглянув на отца, я вспомнил об угрозе и закричал, обливаясь слезами:
– Сейчас он меня увечить будет!.. Нету у нас телки, мы продали!
Мишкин отец, сидя на снегу, качался из стороны в сторону, причитая, мой отец упал становому в ноги, Мотя зарыдала, мужики оцепенели.
С размаху начальник ударил отца кулаком по скуле. Желтая перчатка на руке его лопнула. Отец ткнулся головою в порог и застонал. Зверем бросилась на станового Мотя, вцепившись в рукав. Ее ударили по голове, она свалилась рядом с отцом, но, вскочив, метнулась снова, а ее опять ударили; сестра опять упала. Начальник пнул отца в живот ногою, и он скрючился, скуля, а мать полезла на чердак.
– Караул!.. Душегубство!.. Спасите!.. – кричала она и с четвертой ступеньки шлепнулась на пол.
…Когда начальники уехали, Мишке вывихнули ногу и возили в город поправлять, а я с неделю ходил кровью на двор за Пеструху.
X
Я лежал в постели. Мать поила меня грушевым отваром, на живот клали пареную бузину; отец четвертую неделю сидел под арестом за подати.
– Легче? – спрашивала мать.
– Легче, – ответил я, глядя в сторону. – Почему ты за меня не заступалась?
Мать потупилась.
– Я боюсь его, – ответила она.
В промерзлые окна смотрит февральское солнце; льдинки на стеклах горят синими и желтыми огнями, по спущенному концу толстой шерстяной нитки, положенной на подоконник, стекает в черепок вода.
– Когда он перестанет меня мучить? – спросил я, помолчав.
– Не знаю… Когда вырастешь большой… Его ведь тоже били…
– Это не указ. – Приподнявшись на локте, я шепчу, замирая от страха: – Если б умер он…
Мать смотрит на меня испуганно и тоже шепчет:
– Брось… Отец ведь он тебе!..
Но горечь, что скопилась в сердце, кружит голову, подталкивает: хватая мать за шею, я опять шепчу:
– Мы лучше б жили, верь мне!.. Я пахал бы, Мотя помогала, а ты дома с курами да с разной рухлядью… Я не бил бы вас… Зачем?..
Мать молчит, прижавшись к моему плечу.
– Или вот что: мне уйти куда-нибудь… Подальше, чтоб не знал он.
– Ванечка!..
– Мы с утра отплакались все разом, – говорит Немченок. – Отец нас матом, а мы – в голос… Отец говорит: «Надо давиться», – а мать говорит: – «Добрые люди скотинку прячут, где получше, а не давятся…» Отец корову и жеребенка свел в овраг, а большую свинью, говорит, девать некуда и заревел: «Черти, говорит, сожрут ее, а не мы», – а мать говорит: «Бог милостив, Лексеич…»
Наклонившись к уху, Мишка шепчет:
– Отец свинью-то все-таки зарезал… Не паливши, понимаешь, в омет ее… На куски да в омет… Идем, я покажу…
Начальники пошли обыскивать наш двор, а мы с Немченком – за сарай, в ометы.
– Сюда, сюда! В среднем! – кричал Мишка. – С того краю!
Увязая по живот в снегу, он бормотал:
– Сейчас я покажу тебе, где наша поросятина лежит, сейчас ты, друг, узнаешь.
Но, завернув за угол, Мишка завыл:
– Глянь-ко-ся-а!
Четыре здоровенных собаки, раскопав дыру в соломе, жрали мясо. На снегу алели пятна крови, в стороне крутились белопегий поджарый щенок и три вороны, из соломы торчала обглоданная кость.
– Тятя-а! – взвизгнул Мишка, постояв с минуту. – Тятя!
Несясь вихрем по деревне, так что только развевались из-под шапки льняные волосы, Немченок что есть силы голосил:
– Собаки, тятя!.. Свинью, тятя!.. Только косточки, тятя!..
Стоявшие у крыльца мужики в недоумении обернулись, а отец Немченка тут же, на снегу, присел.
– Что ты, оглашенный! – цыкнул староста, хватая метлу.
– Собаки… съели! – выпалил Немченок, растопырив руки.
– Э-э-е… что ты мелешь? – едва сумел промолвить отец Мишкин. – Что ты, бог с тобой?.. Окстись!..
– Ветчину сожрали! – кричал Мишка. – Говорила мать: прячь подальше, – не послушался, – и он заплакал, сморщив по-старушечьи лицо.
– Головушка ты моя горькая! – схватился за волосы Мишкин отец: по бледным щекам его покатились слезы.
Трясясь, я неожиданно для самого себя завыл, глядя на отца:
– И нашу Пеструху собаки съедят!.. Беги скорей в сарай!..
Начальник круто обернулся.
– Что ты, мальчуган, сказал? – спросил он у Немченка.
Тот вылупил глаза, раскрыв рот, и поперхнулся. Начальник обратился ко мне:
– Что случилось? Чей ты, а?
– Свой, – скороговоркой ответил я, глотая слезы. – У Мишки закололи свинью, а ее собаки слопали в омете, а у нас в старновке телка…
Взглянув на отца, я вспомнил об угрозе и закричал, обливаясь слезами:
– Сейчас он меня увечить будет!.. Нету у нас телки, мы продали!
Мишкин отец, сидя на снегу, качался из стороны в сторону, причитая, мой отец упал становому в ноги, Мотя зарыдала, мужики оцепенели.
С размаху начальник ударил отца кулаком по скуле. Желтая перчатка на руке его лопнула. Отец ткнулся головою в порог и застонал. Зверем бросилась на станового Мотя, вцепившись в рукав. Ее ударили по голове, она свалилась рядом с отцом, но, вскочив, метнулась снова, а ее опять ударили; сестра опять упала. Начальник пнул отца в живот ногою, и он скрючился, скуля, а мать полезла на чердак.
– Караул!.. Душегубство!.. Спасите!.. – кричала она и с четвертой ступеньки шлепнулась на пол.
…Когда начальники уехали, Мишке вывихнули ногу и возили в город поправлять, а я с неделю ходил кровью на двор за Пеструху.
X
Я лежал в постели. Мать поила меня грушевым отваром, на живот клали пареную бузину; отец четвертую неделю сидел под арестом за подати.
– Легче? – спрашивала мать.
– Легче, – ответил я, глядя в сторону. – Почему ты за меня не заступалась?
Мать потупилась.
– Я боюсь его, – ответила она.
В промерзлые окна смотрит февральское солнце; льдинки на стеклах горят синими и желтыми огнями, по спущенному концу толстой шерстяной нитки, положенной на подоконник, стекает в черепок вода.
– Когда он перестанет меня мучить? – спросил я, помолчав.
– Не знаю… Когда вырастешь большой… Его ведь тоже били…
– Это не указ. – Приподнявшись на локте, я шепчу, замирая от страха: – Если б умер он…
Мать смотрит на меня испуганно и тоже шепчет:
– Брось… Отец ведь он тебе!..
Но горечь, что скопилась в сердце, кружит голову, подталкивает: хватая мать за шею, я опять шепчу:
– Мы лучше б жили, верь мне!.. Я пахал бы, Мотя помогала, а ты дома с курами да с разной рухлядью… Я не бил бы вас… Зачем?..
Мать молчит, прижавшись к моему плечу.
– Или вот что: мне уйти куда-нибудь… Подальше, чтоб не знал он.
– Ванечка!..
Другие электронные книги автора Иван Егорович Вольнов
Последний отзыв
книга нужная