Восставшая против нормы

И в грудь ее противника уперлись острия обеих рапир.

Тот шутливым жестом поднял руки.

– Сдаюсь!

Эдельвейс со смехом стянула маску.

Кеннет бросил взгляд на маску Эдельвейс. В детстве, когда он занимался фехтованием, таких масок с силовым полем в качестве защищающего лицо щитка не было. Такое он видел впервые. Эта модель фехтовальных масок производилась и поставлялась в Империю Секретной Федерацией.

– А эта маска вам не велика? – с интересом спросил он.

– Да нет, конечно, – ответила Эдельвейс, введя тем самым автопереводчик в ступор: искусственный интеллект не знал, какой из вариантов ответа следует выбрать: подтверждение или отрицание.

– У леди Эдельвейс долихоцефальная форма черепа, – взялся выполнять обязанности переводчика Кронин.-Если смотреть в фас, то лицевая часть черепа у нее узкая, но если смотреть в профиль, то видно, что затылочная часть черепа вытянута в длину, и поэтому маска такого размера ей в самый раз.

В доказательство своих слов он двум руками собрал в хвост и приподнял над затылком волосы оторопевшей Эдельвейс, наглядно продемонстрировав всем присутствующим, что форма головы у нее действительно необычная.

– Такая форма черепа у славян встречается редко, но характерна для Западной Европы, – продолжал свои объяснения Кронин. Начав что-то рассказывать, он, как всегда, не мог остановиться.

– Ну, это не удивительно, среди моих предков были ингерманландсие финны, – как ни в чем не бывало заявила Эдельвейс, сделав вид, что ситуация ее нисколько не шокирует. Похоже было, что она даже польщена таким вниманием с своей персоне.

– И, кстати, -продолжал Кронин, – поскольку эта маска оставляет открытым основание черепа и шею, вы рискуете, совершая во время боя разворот перед противником, получить опасный удар вот сюда…

Выпустив волосы Эдельвейс, Кронин ткнул пальцем в основание ее черепа и продолжил:

– Вас могут серьезно покалечить, а то и убить.

– Оружие противника соскользнет с моих длинных волос, – Эдельвейс не стала говорить, что как только она впервые оказалась в замке Аиды, то сразу же получила в свое распоряжение артефакт, создающий защитное силовое поле, повторяющее контуры ее тела. Так что увечья ей не грозили и маска вообще не была нужна, но посторонним об этом знать не полагалось.

– Вы ошибаетесь, – Кронин всерьез воспринял ее шутливое заявление. —Вот если прикрепить к вашей маске конский хвост, как на касках французских драгун 19-го века, дело другое. Но человеческие волосы – совсем не то, что конский волос. К тому же при резких поворотах даже конский хвост по инерции будет отлетать в сторону и тогда откроются следующие зоны поражения…

И Кронин пустился в длительные объяснения по поводу того, куда может прийтись опасный удар, периодически подкрепляя объяснения прикосновением указательного пальца к означенным участкам на шее и плечах Эдельвейс. Кеннет заметил, что к словам Кронина, вытянув шеи и приоткрыв рты, прислушиваются еще несколько фехтовальщиков, которые даже подошли поближе, чтобы лучше видеть и слышать его пояснения.

– Кронин, представьте, что вы в музее, – вполголоса обратился к Кронину Кеннет, когда Эдельвейс отошла в сторону, слегка оглушенная количеством обрушившейся на нее новой информации.

– В каком смысле? -удивился тот.

– В смысле, что экспонаты руками не трогайте! Вы что, хотите, чтобы вам пришили сексуальные домогательства? В Империи с этим еще строже, чем в США!

– Я – врач, мне позволено, – с чувством оскорбленного достоинства ответил Кронин, забыв, что в Империи оказывать медицинскую помощь может только врач одного с пациентом пола. -А вот вы…

Он не раз замечал, как реагирует Эдельвейс, когда Кеннет умышленно нарушал ее личное пространство или прикасался к ней. Когда она выполняла работу на «Инвиктусе», Кеннет неоднократно нарушал ее личное пространство, подходя к ней ближе, чем это было необходимо. А иногда, словно невзначай, прикасался к ней.

Кронин еще тогда предупреждал Кеннета…

Разговор происходил в каюте Кеннета, без посторонних ушей.

– Вы бы поосторожнее, капитан, – предупредил Кеннета Кронин. – Не зная местные обычаи, прикасаться к чужой женщине… Смотрите, не перейдите границу.

– По-моему, Эдельвейс не против. Похоже, она настроена дружелюбно, даже улыбается…

Кронин покачал головой и не стал рассказывать про одного своего пациента, который решил погладить чужую бойцовую собаку.

– Зачем вы погладили чужую собаку? – спросил его Кронин после операции, во время которой кисть руки пришлось собирать из кусочков.

– Но она же мне во всю пасть улыбалась! – ответил пациент.

Кронин понимал, что капитан действует так, будучи уверен, что Эдельвейс не имеет ничего против небольших вольностей и даже относится к ним благосклонно. И вот тут капитан ошибался. Он не замечал того, что Кронину было заметно со стороны.

– Главное – это язык тела, а не лица. Когда вы прикасаетесь к Эдельвейс, она чуть заметно сжимается. Это непроизвольная реакция. Однако при этом ее поза и положение головы и шеи характерны не для испуганного человека, а для человека настороженного, способного мгновенно перейти от обороны к нападению… Если бы вы видели, как она смотрит на вас, когда вы этого не видите! Смотрит так, как будто прицеливается… На вашем месте я бы действовал осторожнее.

Но Кеннет был слишком самодоволен, чтобы всерьез отнестись к словам Кронина.

Он считал, что добьется расположения со стороны Эдельвейс, оказывая ей знаки внимании даже несмотря на то, что в действительности не только он ей, но и она ему совершенно не нравилась.

Кронина эта ситуация настораживала. Он недолго был знаком с капитаном Кеннетом, но уже заметил, какой тип женщин нравится капитану. Капитану Кеннету нравились женщины яркие, видные, занимающие высокое положение в обществе- актрисы, модели, общественные деятельницы. А Эдельвейс… Не то, чтобы она была неяркая в смысле внешности, нет, это не то слово. Каждый раз, когда Кронин ее видел, она выглядела так, будто сошла со страниц модного журнала.

Несмотря на миниатюрность, а может, как раз благодаря ей, Эдельвейс обладала точеной фигуркой и пропорциями фотомодели, и наряды сидели на ней идеально, будто сшитые на заказ. Но… Было в ней нечто неуловимое, делающее ее похожей скорее на мальчика – подростка, чем на девушку. Не на женщину мужского склада, а именно на мальчика. Что именно это было —внешность, пластика, манера двигаться и разговаривать или просто внутренняя сущность? Скорее всего, и то, и другое, и третье. Пожалуй, она могла бы сделать карьеру актрисы-травести… Но ведь травести тоже бывают женщинами яркими, а Эдельвейс почему-то всегда напоминала Кронину мышку. Тихую серую мышку. Тихую и незаметную.

Как-то, войдя в отсек, он даже ее не заметил, хотя она сидела за терминалом прямо напротив двери. Тихая, исполнительная и незаметная… Такая никак не могла понравиться капитану. Но хуже всего было то, что и капитан явно не понравился ей. А это, с учетом его поведения, могло привести к конфликту. Тем более что именно в фехтовальном зале Кронин заметил то, что раньше даже не приходило ему в голову. Характер человека может открыться с неожиданной стороны как раз во время фехтования, и именно это сейчас и происходило.

Тихая, незаметная в повседневной жизни Эдельвейс в фехтовальных поединках оказалась совсем не так покладиста и уступчива, как во время работы на борту «Инвиктуса». Она была не просто азартным человеком, она была человеком решительным, способным идти на риск, она сама навязывала противнику агрессивный стиль ведения боя, часто шла в атаку и не боялась ответных атак и пропущенных уколов и рубящих ударов.

Кронин подумал, что после увиденного лично он в присутствии Эдельвейс всегда был бы настороже. А вот Кеннет, похоже, не замечал опасности и был готов идти к своей цели напролом.

– А в соревнованиях вы участвуете? -спросил Эдельвейс Кеннет.

На лицо Эдельвейс, только что сиявшее от радости, словно набежала тень.

– За последние несколько лет в Империи не было смешанных соревнований по ренессансной рапире, – слегка нахмурившись, сообщила она. – А раздельные соревнования… Как вы заметили, на ренессансных рапирах занимается не так уж много женщин…

– Вообще-то я заметил, что из женщин вы тут одна, – тактично заметил он.

– Это сегодня я одна, но вообще-то есть и другие. Но нас, конечно, меньше, чем фехтовальщиков-мужчин. В соревнованиях по ренессансной рапире обычно участвует несколько десятков мужчин и всего четыре-пять женщин, но, несмотря на это, женщин выделяют в отдельную женскую группу. А я считаю, что деление фехтовальщиков по половому признаку – это откат на позиции 19-го века. Участвовать в подобных соревнованиях – значит поощрять отсталось и реакционные взгляды на место и роль женщины в современном обществе вообще и в спортивном зале в частности, -привычно отбарабанила Эдельвейс. Было видно, что эту речь она заранее подготовила.– Поэтому в раздельных соревнованиях я не участвую из принципа, – подытожила она.

«Похоже, мы нарвались на воинствующую феминистку, -с тоской подумал Кронин. —Бедный Кеннет!»

Довольная произведенным эффектом, Эдельвейс улыбнулась. Она не стала говорить, что именно во время спортивных мероприятий в отношении женщин наиболее ярко проявляется такое почти полностью изжитое в Империи отвратительное явление, как дискриминация по половому признаку.

…Это было всего три месяца назад. Городские соревнования по фехтованию на ренессансных рапирах, в которых должны были принимать участие спортсмены из разных клубов, были назначены на конец февраля. Эдельвейс сначала хотела записаться на эти соревнования, но что-то ее остановило. Неясная тревога, зародившаяся в подсознании, заставила ее в последний момент отказаться от этой соблазнительной идеи. Она решила довольствоваться ролью зрителя.

Это был ясный, морозный, солнечный день. В высоких сапогах, черной меховой шапке и купленной буквально на днях новой красной шубке, снятой прямо со стоящего в витрине манекена, Эдельвейс шла по расчищенной в искрящемся на ярком солнце снегу тропинке к арендованному для проведения соревнований зданию. Короткая красная шубка с широкими рукавами-буф, расширенными книзу и присборенными чуть выше запястий, с высокими рифлеными трикотажными манжетами и широким отложным, тоже присборенным воротником, собранным объемными складками вокруг шеи, была перехвачена на талии красным же кожаным ремнем с серебряной пряжкой, а короткий подол был присборен пышными волнами вокруг бедер. Увидев эту шубку в витрине, Эдельвейс сразу поняла, что эта дорогая необычная вещь предназначена именно для нее. Это была настоящая, шитая, а не напечатанная на 3D принтере вещь, поэтому стоила она дорого. Хорошо, что по случаю праздничных дней ей сделали скидку…

В душе Эдельвейс гнездилась тревога и легкое чувство досады от того, что она отказалась от участия в соревнованиях. Теперь она сожалела об этом отказе и корила себя за малодушие. Однако вскоре она поняла, что поступила правильно и что предчувствия ее не обманули, а нерешительность сослужила добрую службу, избавив от неприятной ситуации, при которой перед ней стояла бы дилемма: или согласиться на унижение, идущее вразрез с ее моральными принципами, или пойти на открытый скандал, в результате которого ей, скорее всего, пришлось бы уйти из секции. То, что она увидела в зале, вызвало у нее такое возмущение, что она едва сдержалась, чтобы не устроить скандал немедленно…

Несмотря на то, что женщины являлись полноправными членами спортивных клубов и принимали участие в учебных боях во время тренировок, а также платили одинаковые с мужчинами взносы за участие в соревнованиях, их, вне зависимости от возраста, спортивных достижений и опыта участия в соревнованиях не только объединили в одну отдельную группу, но и поставили эту группу на самую дальнюю дорожку в глубине зала. А вот нескольких мальчиков-подростков, фактически детей, распределили в группы со взрослыми мужчинами, среди которых, наряду с новичками, были и очень сильные и опытные бойцы. Эдельвейс не видела в подобном делении на группы никакой логики. Она поняла бы, если бы фехтовальщиков разделили на группы по росту – в фехтовании длина конечностей имеет большое значение, – или хотя бы по опыту участия в соревнованиях. Но делить фехтовальщиков по половому признаку! Это же, черт возьми, не баня, а фехтовальный зал!

Возле той последней дорожки в глубине зала, на которую «задвинули» женщин, вдоль стен стояло всего четыре стула, и таким образом стульев было даже меньше, чем самих участниц соревнований, не говоря уж о потенциальных зрителях, словно устроители и не предполагали, что смотреть на женские бои вообще кто-то придет. И они не ошиблись: кроме Эдельвейс, зрителей возле последней дорожки не было.