Наша самая прекрасная трагедия

В рекордно короткие сроки, я вышел к Хайдеггеру навстречу, оставив папу одного в доме. Но далеко идти не стал. Зная по какому маршруту он будет идти, я выбрал лавочку поудобнее, сел и с невозмутимым видом стал его дожидаться. Это было нелегко – мои глаза грозились в любую секунду закрыться и погрузить меня в сон. Странное чувство, когда находишься на границе между сном и явью, с трудом отличая одно от другого. В такие минуты погружаешься в себя и перестаёшь замечать всё вокруг. Я пропустил тот момент, когда Хайдеггер подошел ко мне и сел рядом.

– Привет, ты чего такой убитый?

Я взглянул на него сквозь полузакрытые веки. Мой внешний вид должен был говорить куда больше, чем слова. И всё равно, я выдавил из себя ответ:

– Да так, встав из могилы, забыл, что должен привести себя в порядок и выглядеть как живые.

Вскоре, он силой поднял меня с лавки, где я уже собирался прилечь, и потащил меня в сторону дома. Я кивнул консьержке, что незнакомец со мной – свой и мы поднялись на нужный этаж, вошли в квартиру. В коридоре нам повстречался папа, но сразу уразумев, что к чему, он предпочёл сделать вид, что не заметил гостя и поспешно ретировался по каким-то своим выходным делам. Выглядел он как-то странно, обеспокоенно, будто всё утро у него шалят нервы. Я обратил бы на это больше внимания, если бы не усталость, которая даже после продолжительной прогулки, всё ещё напоминала о себе.

В моей комнате он достал обещанное пиво. Со стороны это выглядело вполне безобидно – ну, мало ли, захотелось парню выпить – не в одиночку же. Но зная Хайдеггера, я догадывался, что выпивка в его руках – это всего лишь предлог для чего-то намного большего. Скорее всего, он к нему даже не прикоснётся – так, слегка пригубит. Напитки легче водки, как я понял, для него – просто вода.

К пиву я не спешил притрагиваться. Две банки на столе так и стояли, как символическая плата Харону за переправу на ту сторону реки. Иное дело, не другой берег интересовал Хайдеггера, а сам перевозчик. Видимо, во мне есть что-то, что притягивает к себе сумасшедших всех мастей и калибров.

– Так, зачем ты здесь?

И о чудо, он взял банку с пивом и сделал из неё глоток. Но затем, поставил обратно и, забегая наперёд, навсегда забыл о её существовании. Он стал рассказывать мне историю о том, как неделю назад провёл время на реке Каменка вместе с турклубом университета. Он и меня звал в этот поход, но я отказался и, как выяснилось вскоре из его повести, не зря.

3. Хайдеггер

Это был день нашего первого выступления перед публикой.

Я всё время чувствовал на себе чужие взгляды, которые точно были брошенные неслучайно. Всё было продумано до мелочей – и взгляды публики на артистов, и переживания актёров – всё было предсказано задолго до этого. И всё равно от страха и восторга подгибались коленки.

Помимо концерта, мы взяли на себя так же главные роли в одной юмористической сценке про олимпийских богов. Гоголь играл Аполлона, я – Зевса, Андрей – Гермеса, а Штефан – бога студенчества. Мы втроём были «преподавателями», а Гёте – не прилежным, но смышленым учеником на пересдаче экзаменов у сильных мира сего, но не смог с ним справиться, а за свои шалости и хитрость был вычеркнут из списка богов и забран зловещим Военкоматусом. Хотя, окончания имён на «-ус» – это скорее римская грамматика, чем греческая, но в рамках этой простой истории такие ошибки сценаристов незначительны. Вот и весь сюжет, в ходе которого идут шутки о студентах, преподавателях и про то, как тяжело нам жить вместе под одной крышей.

Чтобы мы больше походили на своих персонажей, несколько ответственных девочек из студсовета принесли из дома старые простыни, которые мы, раздевшись до пояса, должны были надеть, наподобие древних греков. Мы-то и прорепетировать нашу сценку смогли всего пару раз, и слова запомнили плохо; а к подобным переодеваниям я подавно не был готов. Но моё личное мнение по поводу всего происходящего и в этот раз осталось никем не услышанным.

У меня были не самые лучшие предчувствия, граничившие с паранойей. Мне, как идущий по пустыне путник нуждается в утолении жажды, нужно было успокоить нервы. Переодевшись в покрывала, мы дружной толпой отправились в курилку, что была в туалете на пятом этаже. Ещё никогда это место, служившее точкой сбора курильщиков всех групп колледжа и университета, а так же некоторых преподавателей – не становилось временным пристанищем четырёх олимпийских богов.

Туалет был одним из тех, в которых ни у кого не возникнет желания разглядывать стены или задерживаться внутри кабинок надолго. В ней было всего одно маленькое, квадратной формы окно, располагавшееся возле двух сломанных раковин на уровне лба – в него можно было увидеть футбольное поле, если хватит роста; а если нет, можно было разглядеть кусочек синего неба, как тюремному заключённому во время прогулки. Это поле в окне – стало для нас символом курения, почти таким же, как надписи на пачках сигаретами. Суть, заложенная внутрь этой картинки, мало кому ясна – нужно было хоть раз побывать здесь. Если ты олимпийский бог, а имя твоё Зевс – то кому, как не тебе придумывать символы. Хотя, в мифах о нас и так сказано уже слишком многое. Был только Штефан, бог студенчества, о котором не существовало ни одного мифа и которому только предстояло придумать свой – о себе, о нас, про людей и полубогов вокруг, со своими собственными, личными символами.

Я сделал всего пару тяг, а затем, у меня полностью отпало желание курить. Глядя на тлеющую меж пальцев сигарету, я думал, до чего же в нелепом положении оказались мы – четверо парней в простынях на голое тело в университетском туалете на перекуре. Вот-вот, и слабенький огонёк дойдёт до фильтра – сигарета выкурена почти без моего участия. Я бы мог наблюдать этот процесс в мельчайших подробностях, если бы время от времени не бросал взгляды на Штефана, ожидая, пока он сам повернётся ко мне. Я сказал ему:

– Кажется, совсем немного осталось до концерта, – я перевёл взгляд на Аполлона с Гермесом, – но на самом деле, в запасе у нас – целая вечность.

Иногда, слова сами находят выход. Вот бы самому понимать смысл всех сказанных мною фраз. Я снова посмотрел Штефану прямо в глаза и спросил:

– Ты помнишь историю, которую я рассказал тебе вчера?

Конечно же, он помнил – прошел всего один день. Я заглянул к нему с пивом, которое, разумеется, пить не стал. Мне хотелось поделиться с кем-нибудь своими наблюдениями и этим кем-то оказался Штефан, хотел он того или нет. Всё началось с его слов: «Зачем ты здесь?».

– Эту историю, – начал я, сидя на его кровати, пока Гёте внимательно вслушивался в каждое моё слово – ну что, удачи ему в этом, – я успел рассказать многим, но каждый раз – по-разному, отрывками. Я хотел бы, чтобы ты услышал её целиком, от начала до конца, если забыть о том, что любая человеческая история, рассказанная полностью, должна заканчиваться смертью.

Общение с Гоголем привело меня к тому, что теперь я говорю такие фразы: двусмысленные, манерные и непонятные. Но мне нравится его способ рассказывать истории. Теперь, моя очередь усыпить слушателя потоком слов, невнятных по отдельности, но вместе составляющими прекрасную мозаику человеческой судьбы.

Я пригубил пива из банки, поставил её обратно и долго не вспоминал о её существовании.

– С чего бы мне начать…

Мысленно, я вернулся в нашу туалетную курилку. Штефан уточнил:

– Ту самую историю о том, как ты на несколько дней отправился в поход с турклубом?

– Да, отличная была поездочка. Жаль, что тебя не было с нами. Впрочем, тебе бы там вряд ли понравилось. Сейчас узнаешь почему.

– Не могу дождаться.

Для начала, наше путешествие было не совсем походом. Это слово сразу навевает мысли о длительных переходах с тяжеловесными рюкзаками на плечах и стремительной смене локаций. А мы, по сути, всё время провели на одном и том же месте. В сорока километрах от Никополя есть чудесная земля, где вода стекает по скалам, а невиданные просторы теряются в зарослях высокой травы. До реки Каменки мы доехали на автобусе, спустились вниз, к скалистым уступам у самого его подножия, где и разбили лагерь, прямо у маленького водопада. Раньше, вся эта территория была дном этой реки, но за тысячелетия, она стала мелководной. Легко было представить, как одно небольшое наводнение возвращает воде отвоёванные у неё землёй территории. Возможно, это произойдёт века спустя после нашей смерти. Так или иначе, мне было приятно думать о нашей поездке как о дум-туризме на минималках.

В туалете роль пепельницы играла жестяная банка «Бычков в томате», и с ней она справлялась лучше, чем у нас получалось изображать из себя греческих богов. Я раздавил окурок об кучку из других бычков от сигарет, уже лежавших в ней. Глядя на Штефана, я пытался прочесть его мысли. Да, его внимание полностью занимал не я, не река из моей истории, а только концерт. Для меня – это всего лишь забава; для него – намного больше, чем для всех нас вместе взятых.

В сотый раз я стал прокручивать в голове калейдоскоп событий, произошедших за те несколько дней. Каждый раз, я рассказываю совершенно другую историю – невозможно повторять её раз за разом одинаково, по крайне мере, у меня это точно не получится. Вчера, я рассказал Штефану её лучший вариант. Теперь, мне хочется, чтобы он вспомнил его во всех подробностях, будто я рассказываю эту историю вновь и вновь. Время в курилке – самая непостижимая материя. За несколько мгновений, он способен пережить те три дня на реке так, будто всё это время находился там со мной.

Надпись на скале неподалёку: «Здесь курили дурь Орджин и Курфджи». Не знаю, кем они были и правильно ли я прочитал их имена, но подозреваю, что время они провели неплохо. Да, люди с древних времён, в поисках истины, приходили к реке, и находили её разными путями. Человек продолжает искать её, но возможно, он просто забыл где.

В обед, когда лагерь был поставлен, а ветки и камни уже образовали костёр, я сказал всем собравшимся, что этот маленький водопад на реке, обширные равнины и голые скалы – лучшее что я видел за последнее время. Фотограф, сидевший рядом со мной и потягивавший крепкий чай, ответил, что если это правда, то жизнь у меня серая и тоскливая, и от такого её качества мне следует поскорее избавиться. Я ничего не ответил, но подумал, что необязательно она такая уж и скучная. Просто мир вокруг настолько прекрасен, что перекрывает собой всё остальное. По крайне мере, пока что-нибудь не отвлечёт моё внимание, пока не начнутся первые трудности и проблемы. Но тогда ещё, пока я пил чай, сидя на скалах, забредя туда, где меня не найти тревогам и любовался рекой – не было ничего важнее этого.

Я почти успел забыть, что всё это время провёл в курилке-туалете на пятом этаже.

– Ну что, ребят, пойдём, что ли, ещё раз прорепетируем там, – предложил Гоголь.

– Нам бы разыграться лучше, – напомнил Штефан.

– А как? Барабаны уже перенесли в зал – стоят там теперь, красуются.

– И без них можно попробовать.

– Долго нам ещё осталось?

– Ещё полчаса.

Двое моих знакомых, Денис и Дима, с которыми мы были в походе, взяли с собой всё для приятного, душевного вечера. Задолго до отъезда, мы договорились с ними скинуться на что-нибудь попить. Свою двухлитровую бутылку я потребовал уже через три часа, как мы приехали – когда я сделал для лагеря всё, что от меня требовалось и пообедав. Сразу после этого меня начала одолевать скука. Я оказался предоставлен самому себе, на этом красивом, на маленьком клочке земли. Знакомая мне по городской жизни тоска нагрянула внезапно, но вполне ожидаемо. А я до сих пор не научился справляться с ней самостоятельно.

– Эх, Штефан, – сказал я ему, рассказывая об этом, – выведи на моём надгробии эти слова: «Он не смог справиться со скукой». Лучшей эпитафии не сможет придумать никто.

Не помню, было ли в моей жизни что-нибудь хуже этого ада в раю. Пиво было отвратительным. Но кого это волнует, особенно тогда, когда кружка только опустев, наполняется вновь? Уж точно не меня; уж точно не тогда. Наверное, я сделал бы это вновь – возможно, чуть более осторожнее. Хотя, какая тут может быть осторожность?

Штефан стал разыгрываться на аккордеоне, а мы тем временем пытались вспомнить свои слова в сценке. Послушав нас, Гёте сказал: «Что-то – лучше, чем ничего». Продолжая тему эпитафий, я задумался над тем, чтобы высечь эти слова на его надгробии – что ж, что-то – действительно лучше, чем ничего.

Концерт уже начался. Времени у нас оставалось мало. Глава студсовета и её заместитель читали на сцене стихи, другие участники показывали свои нелепые номерки. Чем ближе подходила наша очередь, тем я с Гермесом и Аполлоном волновались всё больше, повторяя свои слова снова и снова – сложно было это объяснить, будто за малейшее отклонение от текста всех нас ждала смертная казнь. Единственным, кто сохранял хладнокровие и меньше всех проделывал бессмысленные нервные движения, был Штефан. Свои слова он выучил чуть ли не сразу, хоть их и было больше, чем у нас всех вместе взятых. Сложно было не уважать его, глядя, как он спокоен и целеустремлён. Но за то время, что мы знакомы, я многое успел о нём узнать. Боится и переживает он сильнее любого из нас. Но внешне он всегда неприступен, его голос хорошо поставлен, а русские слова он произносил так, будто говорит на родном языке, так же свободно и чувственно. Но он чаще молчит, чем говорит. И слушает он всегда внимательно, ни разу не перебив собеседника. Сейчас – в точности, как и вчера, когда я рассказывал ему свою историю.

– Самый худший способ исчезнуть, – говорю я, – это выпить. Особенно это плохо, когда тебе необходимо скрывать своё присутствие от окружающих. Меняется всё вокруг, особенно время, которое окончательно сходит с ума. Четыре часа могут пройти как двадцать минут; и эти же двадцать минут вполне могут показаться четырьмя часами – всё зависит от внешних и внутренних условий.

Именно благодаря этому эффекту, опьянение похоже на сон разума – и часто бывает, что ему снятся кошмары. Алкоголь забирает души тех, кто влюбляется в него. Само существование таких людей сводится к постоянной подпитке, как лампе, чтобы гореть, нужно масло, а костру дрова. На самом деле, я редко получаю от этого процесса хоть какое-то удовольствие.

– Ты, правда, можешь не верить мне, Гёте, думать, что я заливаю, но когда я пью пиво или, тем более, чего покрепче – я всегда страдаю. А в тот раз – мне было плохо вдвойне.

Хуже всего, когда пытаешься сделать вид, будто с тобой всё в порядке, хотя какое там. Я помог своей однокурснице и снял на её телефон видео, как она плывёт по реке на байдарке – возможно, лучшее из видео, которые я когда-либо снимал. Я не преувеличиваю. Тогда, мне казалось, что я понял всю суть плавания. Судно движется по течению, следует его ритму и сливается с ним. Течение воды в реке воздействует не только на лодку, но и на самого пловца. Учитывая то, что весь мир тогда точно тёк перед глазами, я сам будто очутился в реке, и хоть стоял в стороне, был един и с ней, и с рекой, по которой она спускалась.