Наша самая прекрасная трагедия

– Посмотрите друг на друга: мы пережили эту ночь, а значит, здесь остались лишь самые стойкие. Это была лучшая вечеринка, не помню точно, правда, что за эти двадцать четыре часа успело произойти, но уверен, чем бы оно ни было, окончание его было таким, каким должно было. И за это, нам стоит поблагодарить наших двух именинников, из-за которых здесь собрались ещё вчера незнакомые люди, и которые оказались сейчас среди нас, самых стойких. Я не знаю и не могу знать, каким будет для вас этот очередной год жизни, но с таким началом – он просто не может оказаться скучным. Мы собрались ради вас – такие разные, но единые в одном: нас объединяет то, что нас убивает, но делает жизнь переносимой. У всех нас одна и та же воля – веселиться. И у тех, кто слышит это – эта воля сильнее, чем у всех остальных. Я желаю, чтобы она никогда не покидала вас, с каждым годом становилась всё сильнее и чтобы в самом конце слава о вас обошла все континенты и долетела до других планет. Выпьем же за это до дна всё, что только у нас осталось и продолжим вечеринку – пусть для нас она не кончается никогда…

В один миг, после его речи, у Штефана вдруг сел аккумулятор – секунду назад ещё работал, а теперь нет. Он, вероятно, продолжил бы свою речь, но вместо этого внутри него что-то решило, что пора прикрыть лавочку и закончил он так красиво, как это вообще возможно было при нынешних обстоятельствах. Он упал, а все вокруг подскочили на ноги. Да, красота требует жертв – а что их не требует?

Не бывает таких каникул, которые не оставляли после себя след, который чувствуешь потом, как минимум, ещё несколько недель. Для того их придумали, чтобы новый учебный семестр казался приятнее, чем он есть на самом деле. Отдых от отдыха. Хотя, когда разговор идёт обо мне и моём колледже, слово «учебный» звучит как насмешка. Я хочу туда два раза в неделю и больше, чем на шесть часов, три из которых провожу в курилке, не задерживаюсь. И всё равно этого, обычно, хватает, чтобы устать, впасть в угрюмое настроение и проклинать эти несчастные два дня, в которые я еженедельно прохожу по одному и тому же маршруту к огромному зданию с перепутанными коридорами. Вовсе не важно, что ты учишь – намного важнее с кем. А таких одногруппников, как у меня, я врагу не пожелал бы.

Я уже знал, как пройдут эти четыре месяца до лета – чтобы предсказать их, не нужно быть ясновидящим. Со Штефаном и Хайдеггером мы будем видеться редко – и почти всегда у кого-нибудь из нас дома. Иногда, если повезёт, будем собираться, чтобы сыграть что-нибудь, но так, как было осенью, уже не будет никогда. А всё остальное время, я проведу один – так, будто всю жизнь этим и был занят.

Однако всё пошло не по плану. Вот и хорошо.

В инстаграме на мою последнюю историю ответила девушка, о которой я уже давно не вспоминал. У нас завязалась сначала дружеская беседа без содержания и смысла, которая затем переросла в спор, а в конце, сам не знаю как, мы договорились встретиться, при условии, что я возьму с собой одного из своих друзей, а она приведёт свою одинокую подругу. Пытаясь выяснить, что же всё-таки произошло, я стал перелистывать ленту наших сообщений, но не увидел ничего: ни следов тёмного волшебства, ни угроз, ни убеждений, а лишь одну женскую харизму, которая даже меня свела с ума и заставила поддаться её требованиям. Чёрт, да она меня даже одеться заставила так, как сама того хотела. И я согласился. Взамен за мою верность, она обещала поцелуй. Ну, разве не чёрная магия?!

На следующий день я проснулся рано и сразу же набрал Штефана. В нём я не сомневался – он был именно тем, кто мог помочь мне справиться с роковыми девушками. Сразу, как услышал его голос на том конце, я пересказал ему вчерашний разговор со своей подругой и объяснил, как сильно мне нужна его поддержка. Никогда не думал, что дойдёт до такого. Это был последний день января, я боялся, что Гёте будут на него свои планы и он найдёт повод, чтобы отвертеться. К тому же, ему сейчас тоже тяжело, особенно после всех тех событий, которые произошли в наш с Хайдеггером день рождения. И действительно, мне пришлось уговаривать Штефана. Я обещал ему небо и звёзды, своё сердце и честь, бесплатный кальян, выпивку и свою безмерную благодарность, которую заслужить могли лишь избранные. На миг воцарилось молчание. Штефан боролся с собой, понимал, что лучше бы ему отказаться, не вмешиваться в мои дела. Но согласился. Закончив вызов, я прикрыл глаза, сжал правую руку в кулак и сказал просебя: «Да!».

Уже через полчаса мы встретились и направились туда, где мы должны были встретить этих двух девчонок. С одной из них я познакомился ещё летом, несколько раз встречался в кальянной и вот, внезапно, мы вспомнили друг о друге. На ней было платье, а на её подруге – очки и джинсы с блузкой. Последняя сразу не понравилась мне; и Штефану, видимо, тоже. Несколько раз он переспрашивал у меня их имена, но так и не смог, или не захотел, их запомнить. Гёте выглядел так, будто вот-вот свалится на бок и уснёт. Чтобы этого не произошло, я старался занять его разговорами, а наши спутницы, тем временем, перешептывались между собой. Путь к кальянной изучен нами до доскональности: каждый угол, каждый поворот здесь вызывает в памяти тяжёлые, но счастливые воспоминания.

Зайдя внутрь, мы сели. Кажется, я никогда не бывал здесь в такое время суток. Курить совсем не хотелось и нашим девушкам тоже, поэтому, кальян полностью занял Штефан, который, как гость, сегодня ни за что платить был не обязан. Пуская в воздух кольца, он подглядывал за нами полуглазом. К тому времени, меня уже совсем не интересовало, чем он там занят. Всё внимание я полностью уделил своей подруге. Разговор у нас шел совсем вяло, почти всё время был занят не понятно чем. Затем, Гёте героически взял инициативу на себя. Он принялся рассказывать нам истории и случаи из своей немецко-украинской жизни: правдивые и вымышленные – одну от другой отличить было не так уж и сложно, не то, что у меня. Обычно, это я занят тем, что развлекаю всех своими рассказами, но на этот раз мы со Штефаном поменялись ролями и он с ней справился отлично, но, возможно, я всё равно справился бы с этим лучше. Вместо этого, я почти ничего не говорил, просто был, как случайный зритель, без которого вполне можно обойтись.

Через полтора часа мы оставили давно выдохшийся кальян и пошли гулять. Я пытался разрядить обстановку шампанским, которое прихватил с собой, но девушки выпили совсем мало и допивать пришлось нам с Гёте. Приблизиться не только телом, но и душой к девушке в платье было не так уж и просто. Пока я предпринимал один неверный шаг за другим, её подруга в очках смотрела на Штефана, но так, будто её интересует лишь то, сколько сигарет по дороге исчезнет из его пачки. О чём думал в это время сам мой немецкий друг, понять было сложно. Вид непроницаемый, на всё он смотрел с равнодушием, пряча свои чувства где-то глубоко в себе. Совсем не то, что я, который все свои пороки считает за достоинства.

Спустя час такой нелепой прогулки, мы сели в трамвай, чтобы проводить наших дам до дома. Проехав немного, Штефан хотел выйти неподалёку от остановки, откуда мог пересесть на автобус до своего района. Я остановил его, умоляя остаться, говоря, как тяжело мне будет без него. Скорее всего, ему просто стало жаль меня и он поддался. Покинув городской транспорт, я попробовал поцеловать свою подругу, но безуспешно. Тогда, я пригрозил ей, что напьюсь.

– Так давай, – сказала она, – ты всё равно будешь пить.

– Так я буду пить от горя. А после поцелуя – от радости.

Но и это мне не помогло. Мы ушли. В пачке Штефана оставалось ещё три сигареты. Он достал одну и протянул мне, вторую прикурил сам.

– Я думал, что ты бросил после того дня рождения, – сказал я, наконец, обратив всё своё внимание на него.

– Я тоже так думал.

– Да уж, – выдохнул я, – теперь можно и закурить. Я говорил тебе, что она обещала мне поцеловать меня, если я кого-нибудь приведу? Извини уж, что побеспокоил.

– Может, тебе ничего не досталось, потому что я не понравился её подруге?

– Вряд ли. Как это ты кому-то можешь не понравиться?! Это как подбросить монетку – пятьдесят на пятьдесят – либо произойдёт, либо нет. Вот, сегодня не произошло. Но у меня ещё есть в запасе время, так что, расстраиваться не из-за чего.

Он проводил меня до дома. Идти около получаса – всё это время, мы не жалея пили сидр, оставшийся у меня в рюкзаке. Мы не говорили про сегодняшнее, а думали о том, что будет через полгода и позже. Я признался ему, что уже давно ничего не писал, перестал жить как раньше, хуже стал чувствовать ритм, потому что мы давно не встречались сыграть что-нибудь. Когда сидр кончился, я сказал, обращая то ли к нему, то ли к себе, то ли ко всему свету сразу:

– Кто я? Печальный ли кусок мяса на кости или великий человек, которого запомнят как того, кто сделал многое для мира и искусства?

– Сам это придумал?

– Не обращай внимания, подобная рефлексия вырывается из меня постоянно. Я ведь остаюсь писателем. А моя работа – ткать из ниток слов полотно историй. Что я и делаю – всегда – даже когда просто гляжу в стену.

– А сейчас можешь?

Я рассмеялся. После такого количества выпитого сидра всё вызывало во мне только истерический хохот.

– А могу. Было, значит, два камня: один друг и другой, получается, тоже друг. Два друга было, вот… Один поехал на море, а там шторм. Его как в этот шторм затянуло, так он там и застрял, а другой, который тоже приехал потом, за корешок зацепился, и не смог его шторм затянуть, обился и стал одним другом довольствоваться. И вот, второй друг, стал старым, очутился в компании таких ветхих глыб, стоит, курит «Кемел» желтый, противный такой.

– Может, «Киев красный»?

– Да-да, «Киев», да и вообще, тем ещё смольным дедом стал он. А первый друг приезжает, гладкий…

– Как приезжает.

– Ну, на шторме берёт и приезжает к старому другу, а тот смотрит на него, и говорит: «Братан, как же ж это так?! Такой я рыхлый стал, вон, уже куски отваливаются, а ты такой гладкий, ровный, вообще не изменился». А дело в том, что море все углы первому другу подравнял, отшлифовал, намочил и всё такое. Что ведь там камню вода, там, соль?! «Я, бишь, хочу таким же быть» – всё говорит тому старый. А первый ему отвечает, в общем: «Я, братан, того, в море и в шторме глаженый. И ты тоже, давай, там, лучше бы в море шел, не боялся, пускался по течению, не цепляясь ни за что там, был бы сейчас таким же молодым и гладким, как и я».

– И что?

– ???

– Что дальше?

– А всё. Мораль такова: что было трагедией, может оказаться удачей, но это, того, от человека зависит.

Мы прошли мимо моего дома, напоминающего руины, заваленные горами прогнивших досок. Он сказал, что к себе домой доберётся как-нибудь сам.

– Последний день января ещё не кончился, а завтра нам в колледж. Встретимся там.

– Может быть, – на автомате ответил я и скрылся за изгородью.

Вечером, я ещё раз вышел на улицу и направился туда, где садилось солнце. Может, всё дело было в том, что местный торговец сидром разбавляет его спиртом, но мне чудилось, что я могу дойти до места, где оно садиться и шагнуть ещё дальше – туда, где солнце не светлое, а чёрное; и жизнь идёт не в тупик, а дальше – так далеко, что исчезает всё, что тревожит разум и отравляет мысли.

По дороге меня чуть не сбила машина. Я рассмеялся и пошел дальше, переваливаясь с ноги на ногу.

Глава 9 Февраль

1. Штефан

Будто человек, сидящий на карантине, я ушел в самоизоляцию, запер себя в крепости собственной комнаты. В этой бетонной коробке с обоями, разрисованными в цветочек, я отдавался поочерёдно всем страстям, которые только способен испытать человек. За короткий, но невообразимо глубокий промежуток времени я пережил историю человечества – от начала и до самого конца. Историю, миллионы раз пересказанную по-разному, и когда уже нельзя было сказать ничего нового, я сделал это ещё раз, написал её движениями тела в ограниченном пространстве и направлением мысли в беспредельной вселенной. Играл музыку с помощью света, проникавшему сквозь настежь распахнутые окна, так соблазнительно заманивающих к себе, подстрекающих выбежать во двор и бежать, пока ноги не повалят на землю, а затем снова встать и направиться ещё дальше. Я фотографировал звуки падающих предметов в момент их неотвратимого касания с поверхностью пола, стен и потолка. На свой аккордеон я снял фильм, а на камере сыграл великолепный вальс. Как нелепо для меня прозвучал бы тогда вопрос: «Где ты?». Разве это так важно, какая улица за окном, город, страна, континент или планета? Это выглядело бы как издевательство. Космонавта, затерянного в звёздах, никто не спросит рядом с чем его можно найти. Но в случае со мной есть одно существенное различие – прекрасное и печальное как кисло-сладкий соус: в отличие от выброшенного из ракеты исследователя, я могу вернуться. Моё заключение, мои путешествия вглубь себя и музыкальные фильмы – всё это звучало для меня как возвратные глаголы, то есть те, которые совершённое действие направляют на того, кто его произвёл. Я заточаюсь, вмуровываюсь в стены. Говорят, что человек познаёт себя лишь тогда, когда его лишают свободы. Но её у меня было больше, чем у кого бы то ни было – в любой момент я мог перенестись в старую, пока ещё живую реальность, в город, который я, как и любой другой в этой стране, я смог бы описать без слов, а с помощью одних только жестов, слёз и смеха. В свободе перемещения больше рабства и зависимости, чем в моей комнате, ограниченной четырьмя углами. Пока я в ней, за своей работой – мир, в котором я нахожусь, безграничен. Город – сам по себе как переменная в уравнении, как х, у или z; и он всегда поделён на ноль – ноль ожиданий, ноль надежд, бесконечность результатов. И даже самая маленькая частица в этой математике может быть размерами со Вселенную; самая простая людская жизнь не уступает масштабами всей человеческой истории. Это верно, по крайне мере, для двоих, стоящих по разные концы повествования – для того, кто слушает и того, кто говорит.

Пока я развлекался абстрактными действиями и вещественными мыслями, Гоголь с Хайди выпивают у меня под окном. Они пришли не вместе, заранее ничего не спланировав, а каждый сам по себе. Гоголь надеялся вытащить меня наружу. Но он не дурак и быстро понял, что так легко ему это не удастся. Тем не менее, далеко уходить не стал. В конце концов, мы всё равно выпили вместе: он снаружи, а я внутри; он ниже, а я выше. Затем появился Хайдеггер. Он как старый актёр, борец с вывихнутым плечом, всё реже и реже стал появляться в главах моей истории и мыслях. Ему следует смириться, что главные роли ему уже не сыграть. Хотя, чудеса случаются в самый неожиданный момент. Кто знает, что ему ещё предстоит совершить. Даже забытый, всё равно, талант может придать силу их голосу, который снова услышат все, а эхо навеки застынет в коридорах истории. Но ему вовсе не нужно было этого. Только сейчас я смог его понять. Он существует в себе, как и музыкальные фильмы во мне. Нам, как людям с одинаковыми болезнями, было о чём погрустить вдвоём.

Я снова не спал всю ночь, а на утро будто бы заболел всеми недугами сразу, но только без самой боли в общепринятом её значении. Меня ничто не беспокоило, хоть в голову и пытались проникнуть тревожные мысли, я держался стойко. Мама, когда мы встречаемся с ней, говорит, что я должен вернуться в колледж. И я пойду туда, сделаю всё так, как она того хочет, хоть и вовсе не разделяю её мнения.

Моё недолгое самовольное заключение в комнате не пошло на вред психическому здоровью, как предполагал папа, всё время пытавшийся отправить меня в магазин за покупками. Наоборот, по тёмным, полупустым коридорам колледжа я шел свободнее, чем раньше и всё время хотелось выпятить грудь вперёд, расставив руки, как человек, с радостью встречающий тёплый ветер и дождь после знойного дня. Я мало с кем говорил, только со старыми друзьями. Мне не нужны были пустые разговоры ни в былые времена, ни теперь, когда я вернулся. Мысли были важнее слов, произнесённых вслух и самое главное, что никому до этого не было дела. Уже казалось, что я смогу быть счастливым здесь. Но затем вспомнил, что осталось совсем мало времени до моего отъезда. Жаль, что такое ощущение постоянного возвращение к прежнему печальному себе не избавиться, как грязь смывается с тела после душа. Но такой способ должен существовать. И я буду его искать, пока хватает сил.

Я надеялся, что в этом мне помогут мои старые друзья, с которыми мы давно уже встречаемся только лишь затем, чтобы обсудить старые времена. Мы снова стали ближе друг к другу и всё это вело к тому, что наша группа вот-вот должна была возродиться. Поспособствовать этому должен был намечающийся в планах и много раз обсуждённый в тесном кругу студсовета «День открытых дверей». По форме, он представлял собой официальную часть длинной минут двадцать, которую периодически разбавляют краткими паузами, в которых студенты танцуют, поют и смотрят бездарно смонтированные ролики. Это был последний проект нашего старого главы, после чего, он уходил в другую жизнь, уже с дипломом. Но покинуть свой пост тихо и незаметно, он не собирался, а потому этот «День открытых дверей» должен был стать самым лучшим за последние пятнадцать лет, которые существует колледж. Не прямо, но убедительно, он призвал нашу группу, а точнее, меня, к участию. И он знал, что если я за что-то возьмусь, то добьюсь результатов. В этом я был похож на него.

Я ждал, я верил, что после этого наша группа… нет, не «воскреснет» – для этого, сначала, нужно умереть, а до такого состояния, увы, никто из нас и все мы вместе пока не дошли. Намного уместнее здесь было бы воспользоваться словом «пробуждение», «das Erwachen». Сон – вот, что случилось с нами в последнее время. Как это всегда бывает, после долгой ночи человек всё равно открывает глаза и видит свет. А пробудившись, мы хоть и вернёмся к тому, чем занимались до того, как впали в после новогоднюю зимнюю спячку, но делать это будем совершенно по-другому. Ведь и мы теперь совсем не те, что были раньше, ещё месяц или два назад. За это время с нами произошли такие изменения, что в строгом смысле, они даже не дают нам право называться старыми именами. Конечно, мы их оставим за собой, только теперь будем подразумевать под ними нечто совсем иное. К «Гёте» теперь мысленно будем прибавлять приставку «new», а «Дворец Альтеркультур» или просто «ДА», название нашей группы в инстаграме, ютубе и так далее, будет исполнять и выкладывать свои песни так, что они меньше всего будут походить на старые ролики и исполнения. Актёры останутся прежними, изменится только содержание их ролей.

Старые новые друзья приняли моё предложение без особого энтузиазма, но и не сказали ни слова против. Я собрал их вместе, мы выпили, а затем, я всё им рассказал, выделяя слово «выступление» высокими интонациями. Можно было подумать, что наше коллективное бессознательное говорит нам: «Я не против, хоть и не за, но готово согласиться на любой движ, кроме голодовки; всё, что угодно, лишь бы не стоять на месте и не страдать». Но мысли о нашем общем разуме у меня на трезвую голову не возникают никогда, поэтому я просто дал им пройти мимо, как всем остальным своим думам. Важен был лишь тот факт, что обросшие паутиной шестерёнки вновь начинают крутиться и двигать механизм нашего творчества, хоть и полностью изменившегося, но не потерявшего своего направления и предназначения.

Моя роль, как и в прежние времена, включала в себя практически все обязательства, которые только могут возникнуть при решении организационных моментов. Так как мы выступали перед девятиклассниками, многих из которых притащили за уши, как арт-директор, только к одному из пунктов нашего бомб-списка я отнёсся серьёзно и решил уделить ему внимание больше всех остальных. А именно: костюмы, в которых мы покажемся впервые перед нашей молодой и впечатлительной публикой, и преподавателями в юбках. Мне нужно было нечто, что удивило бы первых и не вызвало бы бурного негодования со стороны вторых, а заставило бы последних удивиться. Не самая лёгкая задача – не по специальности, но по способностям, принимающая форму азартной игры и вызывающая в воображении самые немыслимые формы и образы.

– Обычно, я за словами в карман не лезу, но сегодня мне придётся сделать исключение, – сказал я троим своим напарникам по группе за кальяном и пивом, – я, правда, растерян, друзья мои. Но сейчас постараюсь придумать что-нибудь. А точнее, постараться вспомнить, как подобные проблемы решили бы те, кто страдал всеми творческими муками задолго до нас.