Наша самая прекрасная трагедия

Глава 7 Декабрь

1. Штефан

Башня стояла среди безымянных серых дворов в конце тёмного переулка. И остаётся только во всех этих уродствах найти гармонию, свою эстетику. Как странно, когда нам неуютно становится в подъезде без запаха плесени. Для человека, этот город слишком маленький, чтобы исчезнуть в нём и достаточно большой для желания взмыть к небесам.

Зима уже здесь, но мало что изменилось: по-прежнему у выхода из дома первым встречает ветер, снег забыл о существовании этого города, целыми днями может не показываться солнце, а в парках настоящий рай для любителей кладбищ.

Теперь, работают и папа, и мама – она занимается языковыми курсами, чтобы заплатить за квартиру. Сложно сказать, получится ли из первой женщины в моей жизни хороший учитель немецкого языка. Её украинский уже довольно неплох – ничем не уступает моему, а вскоре, она даже сможет поправлять меня во время наших разговорах. А если она и забывает какое-нибудь слово, то легко сможет вместо него произнести похожую по значению фразу на немецком – и ей это только в плюс, ведь это её работа. Бывает, встречаются люди, с которыми ей сложно найти общий язык – чаще всего это бывает с блюстителями русской речи. Прожив здесь полгода, ей всё равно не понятно, как в этой стране может жить столько людей, говорящих на непонятном, странном, грубом языке, совершенно им несвойственным.

Наша новая квартира была и теснее, и холоднее, не смотря на постоянно отопление. Сам дом разваливался на глазах. Раньше, я и представить не мог, как во временных постройках, возведённых полвека назад, могут жить столько людей и считать это естественным. Но теперь, я сам живу в доме, каких не найти в Берлине даже в самых отдалённых районах. Иногда, я вижу, как куски от старых кирпичей осколками летят вниз, угрожая однажды упасть людям на головы. Этого нам никогда не понять, сколько бы лет мы не провели в этой стране. И всё равно, мы постарались (и я особенно) сделать это место пригодным для жизни, превратить нашу квартиру в семейную крепость, наш дом. Было бы странно, если бы хоть одна деталь в нашей новой квартире не напоминала нам о старом мире – нашем берлинском жилье, откуда мы самим себя изгнали, оставили без хозяина. Если присмотреться, то эти две квартиры были во многом похожими, но всё-таки разными. Зря мы так старались, свой старый дом нам построить здесь не удастся – для этого пришлось бы переделать весь город.

Чем холоднее за окном, тем жарче становится в колледже. Начинается сдача зачётов. Я собираю оценки по всем предметам от разных преподавателей в свою зачётную книжку, как коллекционер марки или монетки в специальный альбом. Думал, это будет куда труднее, особенно учитывая то, что я, в лучшем случае, посетил лишь половину из всех занятий, не смотря на свои старания быть преуспевающим студентом. Но нет: преподавателям не на что жаловаться и один за другим, я собираю урожай оценок, как фермер пшеницу во время жатвы. Остальным, почему-то, приходится напрягаться, прикладывать нечеловеческие усилия ради хоть каких-нибудь оценок и ходить с такими натянутыми от нервов лицами, что если бы не постоянные сигареты в перерывах между парами, а то и во время, они давно бы уже лопнули. А вот некурящие выглядели совсем неплохо – почти как я, не узнаю уж, почему.

Возможно, причина в том, что я просто не пускаю к себе в разум многое, что заполняет современную жизнь – просто не люблю, когда башка забита всякой ерундой. Настоящая битва происходит в головах – будь то войны сверхдержав или студенческая сессия в колледже. Поэтому, там, под черепом, всё всегда должно быть в порядке. Как и тело, и одежду, мозг нужно мыть и чистить, пока он не заблестит. Не скажу, что в этом – секрет моих побед, ведь поражений у меня куда больше, но это одно из тех немногих вещей, благодаря которым я по-прежнему существую на свете и стою на ногах. Жаль только, что всё, что пожелаешь, из головы выбросить невозможно. Как бы часто я не пытался очистить свой разум – некоторые вещи так плотно засели в памяти, что от них не избавиться и носить с собой их приходится каждый день, словно камень на горбе. Они со мной, куда бы я ни пошел, как бы быстро ни двигался.

Не люблю я говорить о себе ни с кем, даже с собой. Мне больше нравится говорить о других. И как хорошо, что всегда найдётся, что сказать. Меня окружают воистину удивительные люди, которые хотят того же, что и я, а именно, прославиться, заявить миру о себе и хоть не на долгий миг изменить его. Другим кажется, что я больше их достоин обсуждения хотя бы потому, что я родился в Берлине – городе, потребляющем самое большое количество антидепрессантов в Центральной Европе. Нет, мне кажется, что как бы я ни отличался от остальных, сколько бы ни успел сделать за те немногие прожитые годы, я всё равно слишком зауряден, чтобы выделяться из толпы. И мне это нравится. Приятно быть заурядным, когда вокруг столько незаурядных людей. Я окружаю себя лишь лучшими из лучших, но ни за что не хочу становиться таким же как они. Мне нравится серый цвет – он смотрится неожиданно уместно среди буйства красок, особенно если подобрать нужный оттенок. Я держу своих друзей близко, но всегда соблюдаю дистанцию, чтобы не перенять у них ни одно из их качеств. Быть небанальным – как ни что иное в этом мире, опасно для жизни.

2. Гоголь

Однажды в тёмном углу кальянной, в которой сидели я, Штефан, Хайдеггер и Андрей, тема беседы из бессодержательной светской болтовни сменилась на вопрос о бессмертии.

Поднял его Хайдеггер, гитарист нашей рок-группы и мой лучший друг. Он очень любил Хортицу, делавшую наш город хоть в чём-то самым в Европе. Самый большой остров на реке. Он стоит уже десятки миллионов лет. И что было бы, спрашивает он, если бы все мы жили так долго и знали друг друга.

Хайдеггера, в отличие от остальных, заботила учёба в колледже, а недавнюю сессию он сдал лучше каждого из нас. Хотя, кто знает, чего уж такого он в ней нашел. Несмотря на это, наш гитарист постоянно мелькает то в одной, то в другой компании – не общих знакомых у нас было куда больше, чем общих, а количество параллельных жизней, которые вёл этот странный парень, было не перечислить. Я хорошо знал Хайдеггера-гитариста, Хайдеггера-студента и ту его часть, что была алкоголиком, которая корит себя за это, а в худшие свои дни пишет стихи. Глядя на него, я не сомневался: помести этого человека в любую историю и он найдёт в ней место для себя – качество, почти не встречающееся у прочих людей, способных сыграть лишь второстепенные роли. Он не был номером один в нашей группе, но и с этой задачей он справлялся отлично. В остальных же местах, он был лучшим. И всё-таки, когда он заговорил о бессмертии, я попробовал представить его в будущем и не сумел. Казалось, он ничего не хотел от этой жизни и всё, что он делал, было простым лекарством от скуки. Сейчас он учится, играет, пьёт… а после всего этого? Такой общительный, найти место для себя он сможет лишь вдали от людей. Казалось, только таким он может стать – отшельником – тем, на кого меньше всего походил сейчас. Странно, но всё движется именно в эту сторону – навстречу своим противоположностям. Хайдеггеру легко говорить о бессмертии, но даже собственное будущее для него – искусство лёгких касаний, загадка за семью печатями.

Хайдеггер умеет останавливать время и быть в нескольких местах одновременно – ничем иным невозможно было объяснить то, как он успевает проводить столько времени с нами, с учёбой, с алкоголем и при этом три раза в неделю гулять по Хортице, которую так любил, и которая была для него символом вечности. Другие любили Хортицу, считая её колыбелью украинской государственности; Хайдеггер же нет. Он считал, что она не принадлежит одному народу, а является одним из сокровищ мира. Он был настоящим чародеем – такими я их представлял в отличие от других – людьми с десятью руками, шестью ногами и сорока восемью часами в сутках.

Мы недавно закончили репетицию, после чего заскочили в кальянную, где и произошел этот разговор. Через неделю заканчивался старый год и начинался новый, и кто знает, что он с собой принесёт. Все столбы с объявлениями были завешаны афишами, приглашавшими провести новый год вместе с ними, но всем известно, что лучшие места не нуждаются в рекламе, о них знают и так. Обычно, эта кальянная не отмечала новый год, но в этом, она решила провести такой эксперимент и подыскивала музыкантов. И тут, на удачу, появились мы. Мы согласились, чтобы гонорар нам выплатили кальянами и теперь нам долго ещё не придётся думать, где курить и что. Мы обсудили репертуар и остановились на нескольких каверах на популярных в этом году песнях в андерграундной среде. Плюс, мы исполни одну песню собственного сочинения. Работы было много, но мы не торопились, позволив себе расслабиться, посидеть и поговорить – конечно же, о всякой чепухе, например, о бессмертии.

Хорошо, если мы вчетвером никогда не умирали, говорит кто-то, успели бы записать миллион миллиардов песен и играли бы их – свои, а не чужие, и никогда не позволил бы себе исполнять каверы на кавер. Хоть голова у меня и раскалывалась от количества перенесённого дыма, я всё же поднял её и внёс свои пять копеек в этот разговор:

– Нам самим бы это быстро надоело. Нет ничего хуже, чем осознавать, вечность какого бы то ни было явления и это ничем нельзя было остановить. Сейчас нам хорошо, мы в кальянной после репетиции, как древние люди после охоты. Мы стали одной семьёй. Но будь все мы бессмертными – нам бы ничего не хотелось, мы рассорились и вечно враждовали бы друг с другом. Можете не верить, но всё было бы именно так. Бессмертие – ничем бы нам не помогло, а лишь уничтожило бы всё, к чему мы так стремимся. Оно не сможем сблизить нас, не поможет добиться цели; а вот смертность на это способна.

Во время курения кальяна, один занят тем, что вдыхает и выдыхает дым, передавая его по очереди; так же и с разговорами – никому нет охоты перебивать другого или долго о чём-нибудь спорить, ведь слова это лишь способ занять время, пока кальян движется по кругу. Это как чаепитие, только лучше, только для другого общества.

Ещё пара не таких занимательных реплик и тема бессмертия угасла, так ни к чему не приведя – каждый остался при своём, но и получил для себя нечто новое. Кальян расслабляет всё, даже мысли, поэтому спор не может затянуться надолго. И, тем не менее, именно разговор о бессмертии в тот раз впервые подтолкнул нас к мысли, что мы не всегда будем вместе. До этого, эта простая истина доселе не приходила к нам в головы. Мы не обсуждали, а лишь подумали об этом все вместе, одновременно, в сопровождении воцарившегося на несколько минут молчания. Это было ясно, как свет электрической лампы. А затем, мы стали говорить о чём-то другом. Все рок-группы, рано или поздно, распадаются; а дружба, бывает, просто исчезает – не обязательно, но почти всегда. То же самое, без сомнения, ждёт и нас. Наша группа – такое же мимолётное явление, как прекрасное алое небо во время заката и после того, как солнце село. Вот только, когда и как это произойдёт – не за один день, конечно, но мы так или иначе начнём исчезать из жизней друг друга. Уедет Штефан, исчезнет Гёте, куда-нибудь обязательно пропаду и я. Отсутствие интереса куда губительнее заурядной физической смерти. И больше всего, меня пугало не наше, а моё собственное будущее – гуще непроглядного тумана, без единого просвета, который хоть намёком позволил бы понять, что ждёт меня впереди.

Мы попросили перезабивку – раз одного кальяна на четверых оказалось не достаточно, то мы будем заказывать, пока нам не хватит.

– Как я люблю повторять, счастливым в этом стране можно быть только в одном из двух условий: либо ты пьян, либо накурен, – сказал я.

– Либо идиот, – добавил Андрей.

– Вы оба не правы, – возразил Штефан, хотя шланг в это время находился у него в руках, что не давало ему право открыть рот для чего бы то ни было иного, кроме как вдыхание и выдыхание дыма, – счастливым можно быть, когда забываешь, где находишься, к примеру, во время игры или медитации. Когда я играю, для меня ничего не существует: ни этой страны, ни своих вчерашних мыслей о завтрашнем дне, ни завтрашних о вчерашнем.

– Ты либо говори, либо кури!

Со стороны может показаться, что тема наших разговоров слишком философская, глубокая, абсолютно неподходящая к выбранному месту и кругу. Но могу возразить: каждому человеку свойственно иногда произносить речи более умные, чем он сам и поддерживать разговор, произнося правильные мысли по теме, в которой он абсолютно не сведущ. К тому же, разговоры о бессмертии интересовали нас не больше, чем заядлым баскетболистам интересны разговоры о футболе и вели мы их исключительно ради того, чтобы не сидеть молча, слушая ужасную музыку, игравшую из колонок на весь подвал, где расположилась кальянная. Кто угодно мог начать разговор на любую тему, и она встретила бы и поддержку, и желающих высказать своё мнение на этот счёт, которое, иногда, звучит так, будто произносит их не двоечник из шараги, а учёный, посвятивший поднятому вопросу всю свою жизнь. Чтобы это наваждение рассеялось, достаточно послушать чуть подольше, пока вдохновение не иссякнет и говоривший не скажет то, чего все ждут от человека его склада ума.

С кальянами мы немного переборщили – спустя два часа, меня начало немного подташнивать. К тому времени, Хайдеггер, душа нашей компании, успел куда-то испариться вместе с Андреем – другие тусы у них в планах на вечер, всё с ними ясно. Остался только я со Штефаном. То ли делать ему было нечего, то ли действительно было мало того, что мы уже заказали, но он взял себе ещё один кальян. С меня уже было достаточно – для зимнего дня я хорошо погулял и начал думать о том, чтобы пойти домой и лечь спать. Но тогда, я упустил бы шанс поговорить с Гёте и решил остаться. Я взял шланг и стал жадно вдыхать и выдыхать дым, хоть уже и не был на это способен. Неизвестно, как долго ещё это могло продлиться.

– Я слышал, вы с родителями переехали в новую квартиру. Как оно? – спросил я.

– Наша новая квартира на первом этаже. Иногда даже может возникнуть чувство, что живёшь в отдельном доме, – он сделал паузу и взял у меня кальян, – почему-то, после твоих слов я вспомнил, как поднялся на самый верхний этаж и вышел на балкон. Закурил, хоть это было явно лишним, учитывая выделения заводов, что находятся совсем неподалёку. Даже от курения не получаешь никакого удовольствия, когда видишь то же, что и я. Помню, как мне быстро это надоело, я затушил окурок и бросил его вниз. Как видишь, от немца у меня осталась только половина, да и та ведёт себя как местный житель.

– А где это? – спросил я.

Он назвал район.

– А что за виды с балкона последнего этажа?

– Панорама на Город заводов: десятки труб, чёрные тела цехов. А ещё на автомобильную дорогу, ведущую к ним и исчезающую вдали. А чуть справа: деревня, частный сектор, крестьянский район, не знаю, как правильно его назвать, не нахожу слов, может, я ещё не так много их знаю. А так, всё с домом в порядке, хотя список жалоб можно составить бесконечно длинный. А зачем спрашиваешь?

– Да просто спросил. Кажется, я уже знаю, где ты живёшь, можешь не говорить, я как-то был там. Этот пейзаж ни с чем не спутаешь. Знаешь, мне давно уже кажется, что мы с тобой очень похожи.

Кажется, я выглядел странно в тот момент, говорил какие-то непонятные вещи. Но я верил, что не смотря на все мои чудачества, так внезапно во мне проснувшиеся, Штефан всё равно сможет меня понять. Мне нужно было поговорить – у меня начался тяжёлый, дикий период. Летом, когда мне казалось, что жить больше не для чего и мне было трудно справиться с самим собой, вот как сейчас, я приходил на пляж, брал у девушки на баре стакан пива, на вкус всегда будто наполовину разбавленного мочой, и пил его, не обращая внимания на привкус, глядя на воду, на людей, отдыхающих в реке, загорающих на песке. Просто наблюдал, будто с самого начал в этом и было моё предназначение. Говорил «спасибо» лёгкому ветерку в жаркий солнечный день. Это помогало. А вот, когда настала зима, стало намного труднее находить смысл в одном только себе. Холода, конечно, означали так же бесконечную череду вечеринок с друзьями и калейдоскоп тёплых воспоминаний ветряной и дождливой весной, которые обязательно перемешаются в памяти и я не смогу вспомнить, что следовало за чем. Зима – это долгие ночи с кальянами и сменяющими друг друга компаниями и квартирами, мелкие кризисы, однодневные, а подчас, и сиюминутные депрессии.

Впасть в зимнюю спячку, подобно некоторым животным, я не могу, а как бы этого хотелось. Наверное, поэтому я самому себе кажусь таким странным – я просто жду весны, когда можно будет проснуться, а сейчас мой дух окунулся в долгий метафизический сон. Летом – он воскреснет, а меня уже здесь не будет – я верил и готовился к этому. Лучше времени для ухода не найти.

Итак, пока зима и не думает кончаться, мне нужен постоянный собеседник, чтобы не проводить свободное время за компьютерными играми, которые так любит моя мать и которые гробят мои мозги и чувства или, ещё хуже, литературой, убивающей мою душу и нервы. А Штефану, как легко догадаться, не было чем заняться. Как оказалось, наш иностранец больше всех подходил мне. Может, между нами и не было так много общего, как сам я ему сказал; зато точно было нечто, не считая рок-группы, что сближало нас, заставляло держаться вместе.

Не обращая внимания на его реакцию, которая была достаточно холодной, чтобы держать рот на замке, я начал рассказывать ему какие-то свои короткие истории из жизни: выдуманные и реальные события, приукрашенные фантазией и фантастические с реальными людьми. Без всякой на то причины, это было сродни копания в барахолке мыслей. К примеру, я рассказал ему о своей недавней поездке в Днепр:

– Мне приходилось ни на миг не расставаться с ощущением полной готовности ко всему: к дождю, к гопстопу на следующем углу, к любви с первого взгляда, к безумной пьянке со случайными незнакомцами, к падению пианино прямо на меня с девятого этажа – ко всему. Ни секунды не расслабляясь, мой отдых становился тяжёлой работой, путешествия принимали облик вынужденного бегства, а прогулки по центру города и окраинам превращались в бесцельное бродяжничество. И так, готовый ко всему, мне приходилось мириться с мыслью, что в этот раз, видимо, так ничего и не произойдёт.

А затем, сам же перепрыгивал на другую тему, вставляя случайно всплывающие у меня в памяти шуточки из жизни Хайдеггера и Андрея. Что и говорить: личным жизни наших друзей были нашим общим достоянием. Да и вообще парни обожают сплетни куда больше дворовых старушек. А затем, я снова начинал говорить о себе. Бедный Штефан, наверняка он раздумывал над тем, как бы поскорее отсюда сбежать, скрыться, исчезнуть, лишь бы не находиться рядом со мной. А ведь он даже не догадывается, зачем он мне нужен, ведь говорю я исключительно о себе и о вещах, которые я наблюдал. Да, я действительно так загорелся, что если бы Штефан сейчас провалился под землю, хоть мы уже и были в подвале, то я продолжал бы говорить о чём-то, даже не замечая пропажу собеседника.

Мы оставили кальян недокуренным и вышли на свежий воздух с металлическим привкусом. Штефану действительно нечего было делать и мы пешком побрели в мой район. Так, за разговорами о наших репетициях, мы почти подошли к моему дому. Не смотря на поднявшийся ветер и беснующийся мороз, я вовсе не горел желанием заходить внутрь. С наступления зимних каникул приходилось слишком много времени проводить дома. Я не мог смириться с этим – не теперь. Любые места казались мне лучше, даже мрачные тупики вечерней Антарктической улицы.

В ближайшем киоске, я купил одну сигарету и закурил, присев на полуразвалившейся лавочке в одном из проходных дворов. Пока я придумывал, с чего бы такого ещё начать нас странный, превратившийся в монолог сумасшедшего разговор, он сидел молча и всем своим видом показывал, что задумался над чем-то серьёзным. Даже если оно и было так, я решил прервать его мысли и начал разговор первым:

– Андрей рассказал, что тебе понравилась одна девушка…

– Scheisse, и кто его только за язык всё время тянет?!

– Он рассказал, какая, – продолжал я, радуясь, что сумел обратить на себя внимание Штефана, – мы с Хайдеггером знаем намного лучше Андрюхи, кого именно ты встретил в тот день. Мог бы поговорить об этом сначала с нами – мы бы точно никому бы не разболтали.

Я жадно затянулся сигаретой до самого фильтра, а затем бросил окурок под ноги и затушил подошвой ботинка.

– Значит, все вокруг всё знают, одному мне сказать забыли.

– Её зовут Настя, но это ты уже знаешь и так. Если что, то я знаю, где она живёт.

Он повернул голову в мою сторону. Ничего не сказал, но по его взгляду всё и так было ясно.

– Где-то в твоём новом районе, а может даже в твоём доме или соседнем – всё может быть, тебе очень повезло. Я знаю это, потому что был пару раз у неё в гостях, точнее, на ночёвке. Меня она знает уже давно, как и я её, но уступаю эту девушку тебе – можешь не благодарить за информацию, это так, дружеская поддержка.

Какое-то время мы просидели в тишине. Я принял типичный гоголевский вид – надменный и самоуверенный. Даже Штефан перед ним не устоял и рассмеялся. Разрядив обстановку, я спросил у него: