Наша самая прекрасная трагедия

Я выглянул в окно на детскую площадку. На балконе я простоял несколько минут и не мог поверить своим глазам, но в данном случае они меня не обманывали. Если перестать двигаться вперёд, на время забыть все страхи и остановиться ненадолго, чтобы оглядеть вокруг, то Город мертвецов окажется вовсе не таким, каким я его себе рисовал всю свою жизнь. Здесь низкая арендная плата, тихий район, хорошая инфраструктура. Сюда начинают приезжать молодые люди из города. В последние годы всё вокруг проснулось от долгого сна и стало оживать, как говорит моя бабушка. У каждого двора есть свой собственный сад – вот бы увидеть его весной, когда всё вокруг здесь цветёт, а воздух свежий – не то, что в грязном заводском центре. Здесь редко что-нибудь происходит. В таких уединённых местах рождается собственная жизнь. Несмотря на отсутствие работы и необходимость каждое утро, а затем и вечер, проводить час, а то и больше, в автобусе или за рулём автомобиля, плюсов в такой изоляции намного больше, чем минусов. Достаточно выглянуть в окно, увидеть детей, беззаботно играющих во дворе, а за ними поле, природу, вдохнуть свежий воздух. У меня много общего с жителями Города мертвецов, который отныне я перестану так называть. Мне хорошо известно, что значит жить в уединении и иметь при этом всё для полноценной жизни, ни в чём не чувствуя себя обделённым.

Конечно, здесь есть и свои проблемы, из-за которых этому месту так же далеко до рая, как до луны. Неподалёку от дома моей бабушки расположились самодельные сараи, наподобие табора бродяг и заброшенные дома советской эпохи, по ночам превращающиеся в притоны для тех, кто не сумел найти для себя места где-нибудь ещё. Но не смотря ни на что, это место, да и весь город в целом, открылся для меня в новом свете и вряд ли я когда-нибудь стану воспринимать всё как прежде. Домой я возвращался обойдя все закутки Города цветов. Уже стемнело, автобусы ходят не так часто. Но возвращаясь в родные места, я не мог отделаться от ощущения, что потерял что-то в тех спокойных и прекрасных местах, которые открыл сегодня совершенно случайно, по прихоти судьбы. Не знаю, вернусь ли я когда-нибудь туда ещё раз, но если это и произойдёт, то сделаю я это с переполняющей сердце радостью, без капли страха и сомнений.

4. Альберт

Когда-то моим главным врагом была рутина. Я любил приключения, а пешую ходьбу больше любого автомобиля, хоть ими я и занимался большую часть своей жизни. Смотреть по сторонам мне нравилось больше, чем вперёд, в одну точку. Да, когда ты можешь рассмотреть пейзажи, сидя за рулём, поездка становится красивее; но далеко с таким водителем не уедешь. Сейчас, рутина стала для меня чем-то, без чего нельзя представить себе жизнь. Лучшее, что человек может сделать в старости – это жить в мире со своим прошлым, со всем, что он когда-либо совершил, и не пытаться изменить настоящее, для этого есть молодые. И мы должны позаботиться о них.

Отто давно не волнует то, что его сын всегда возвращаться домой раньше него. Обычно, отцы беспокоятся о том, где пропадают их дети по вечерам, но у моего брата, занятого до одиннадцатого часу ночи, есть дела и поважнее. Только его мать волнуется за него и каждый раз упрекает за то, что он не думает ни о них, ни о себе, но слова её звучат слабо, неуверенно, им не хватает аккомпанемента из грубого мужского голоса, который придал бы словам матери веса и убедительности. Но вместо этого она сравнивает собственное дитя с сыном какой-то из своих новых подруг, которых у неё завелось не мало. На нашем родном языке она говорит теперь только с мужем, да иногда со мной, но редко, потому что нам особо не о чём говорить между собой и моём большом доме живём, как незнакомцы, жестокою судьбой сведённые вместе. Украинский язык – её новая слабость. Стоит Штефану похвалить её выговор и сказать, что она говорит на этом языке лучше него, в чём нет и доли правды, у неё сразу пропадает желание злиться.

Отто пил чай с сахаром на кухне, а я – с варением. В это время, мы слышим, как в дом заходит кто-то – не кто иной, как Штефан. Накануне, у нас был с братом серьёзный разговор, который многое изменит в наших жизнях. Теперь, когда всё решено, мы ждали одного лишь Штефана – ему предстояло узнать обо всём последним. Я не мог предвидеть, чем всё это обернётся, но уже чувствовал неладное. Я знал, что если сын с отцом за день обменялись хоть парой фраз – это был хороший день, почти праздник отцов и сыновей. Даже я, за то недолгое время, что мы живём вместе, стал мальчику ближе, чем отец, хоть и не мог соперничать с ним. Я предложил Отто сам обо всём сказать племяннику, чтобы часть его гнева обрушилась и на меня в первую очередь, но он отказался – не моё это дело, я понимаю. Он перехватил сына в прихожей, не давая ему дойти до своей комнаты, избежав встречи с ним. Первое, что Отто сказал Штефану, было:

– Слишком холодно. Ты не можешь ходить так. Заболеешь. А медицинскую страховку в этой стране ещё не изобрели.

Слышится смех – одинокий смех.

– Не поверишь, изобрели.

– Всё равно, я куплю тебе новую куртку. Я знаю, мы с тобой не часто говорим о моей работе, но теперь, хочу сказать тебе, что не смотря на грабительскую зарплату и рабские условия труда, спустя полгода, я, наконец, добился результатов.

– Ого, как много времени тебе потребовалось.

– Всё идёт хорошо. А будет ещё лучше! Садись, я хочу тебе кое-что рассказать. Точнее, мы оба хотим.

Наверное, только тогда он заметил и свою мать, стоявшую у холодильника ледяным постаментом и смотревшую на него не как всегда. Она держала руки скрещенными на груди и не двигалась, не издавала ни звука, только смотрела и ждала.

– Уже полгода мы пользуемся гостеприимством твоего дяди Альберта, – начал он, – он хороший человек и во многом помог нам. Но он уже пожилой человек и выбрал не самую лучшую страну, чтобы состариться. Злоупотреблять его щедростью мы больше не можем. Дядя Альберт уже давно принял решение сдавать эту квартиру, доставшуюся ему много лет назад, а сам с твоей тётей переехать в другую, поскромнее, на окраине города. Самим нам пора вылететь из гнезда и упрочить свои позиции в нашем новом доме. Мы вместе с мамой и дядей Альбертом нашли отличную квартиру ближе к центру города – не такую просторную как эта, но всё же ту, которую мы сможем себе позволить и которую будем называть своим домом. Мы всё обсудили. У нас есть неделя на то, чтобы собрать вещи и въехать в новые апартаменты.

Я стоял в стороне, но пристально следил за всем происходящем. После слов своего отца, Штефан стал пристальнее вглядываться ему в глаза.

– Вы всё обсудили? – спросил он.

– Да.

– И давно?

– Начали несколько недель назад – тогда всё не было до конца ясным, но сегодня, мы решили окончательно. Да, об этом ты узнал последним и меньше всех имел право голоса. Мы собирались всё обговорить днём, но ты где-то был, а мы не могли до тебя дозвониться. Так что, прости, мы решили всё без тебя.

– Могли бы подождать немного, зачем так торопиться?

– Дядя Альберт нашел семью, которая будет снимать у него эту квартиру. Вариантов у них много, поэтому, он попросил нас обговорить всё как можно скорее.

– Послушай, всё это больше касается нас с мамой, чем тебя – твоё присутствие здесь временно, мы об этом уже говорили, – мягко продолжал Отто, – летом, ты сможешь вернуться домой, в Германию, и остаться там. Все эти решения касаются только нас, потому что мы вернуться не сможем. Это для нас всё – навсегда.

– Вы будете приезжать ко мне в Берлин?

Его мать открыла рот, но так ничего не сказала, будто нужные слова застряли где-то у неё в горле. На вопрос Штефана, казалось, такой простой, так никто и не ответил.

– Я задал вопрос.

– Это не лучшая идея, – сказал Отто, – да, мы можем иногда приезжать, но вряд ли сможем делать это каждый месяц. Лучше, ты приезжай к нам, когда сможешь. Впрочем, там виднее будет – что говорить о таком сейчас?!

– С чего вы вообще взяли, что это касается только вас? Почему вы решили, что я должен обязательно вернуться в Берлин?! Может, эта страна станет и моим новым домом – мы ведь сейчас даже не говорим на родном языке. Так что, хватит принимать решения, думая только о себе.

Ни у кого не нашлось слов для ответа. Все были так поражены сказанным, что сомневались, правильно ли поняли слова своего сына. Их молчание говорило больше любых фраз.

– Ну, довольно этих глупостей, – решился, наконец, Отто, – ты – немец; и останешься немцем навсегда. Это большое несчастье – жить в чужой для себя стране. Когда дядя Альберт покинул Берлин и приехал сюда – знаешь, как ему было тяжело? А как было тяжело всем нам, когда мы узнали о его решении? Твоя бабушка, я – никто не хотел с ним общаться, видеть, даже думать о нём не хотели. Только дедушка, по началу, отправлял ему деньги, но тоже, без всяких слов. И теперь, когда он устроился здесь, он совсем уже забыл о том, что он немец. У немцев, как и у украинцев, может быть только одна родина на всём земном шаре, где бы они ни находились. Ты должен жить среди немцев – только там твоё будущее, твоё счастье.

Видимо, Отто совсем забыл о том, что я тоже нахожусь здесь. Но что-то в словах Штефана задело его за живое, и он продолжал, не замечая ничего и никого вокруг:

– Я удивлён, что мы вообще подняли эту тему. Разве ты не живёшь здесь уже полгода и не видишь, что это за страна?! Как ты можешь думать о том, чтобы хотеть здесь остаться? Радуйся, что тебе так повезло, что ты родился в Германии – многие украинцы могут позавидовать тебе только по одной этой причине. Тебе есть, куда бежать отсюда, а им – нет. Ты не обязан называть эту страну своей родиной, потому что это не так; ты никогда не станешь своим среди чужих, как не стал даже дядя Альберт за столько лет. Посмотри, как я работаю – я трачу последние силы и здоровье, чтобы обеспечить тебя и мать. Я работаю, чтобы у нас была квартира здесь; работаю, чтобы мой сын мог вернуться на родину, что нам уже не удастся. Я не хочу, чтобы мой сын жил среди чужаков. И ты ещё говоришь, что «можешь» остаться?! Да сами твои друзья украинцы посмеются над тобой, когда услышать подобное!

Он так разгорячился, что последние несколько фраз сказал по-немецки, а я, уже машинально, перевожу их на ставший мне вторым родным русский язык.

Штефан выдержал небольшую паузу. Но я чувствовал, что ему есть, что сказать. Он стоял прямо, ждал, привлекал к себе всё больше внимания.

– Ты, – начал он тихо, – закончил?

– Мог и не начинать – здесь и так всё понятно. Ты бы проклял меня за то, что я не напомнил тебе, кто ты есть и где твоё место. Родители отвечают за своих детей. Я совершил много ошибок, которые теперь не исправить, но уж сломать свою судьбу я тебе не дам. Ты ведь ничего не знаешь о мире и жизни. И я надеюсь, я всё делаю для того, что тебе не придётся узнать о них в чужой, разваливающейся стране на краю света.

– Какая разница?! Я могу здесь жить и всё равно стать достойным человеком. Когда я только приехал сюда, мне и вправду было сложно – я был напуган, эта страна казалось мне ужасной, настоящим адом. Но стоит приглядеться к ней повнимательнее, перестать замечать только всё самое плохое, познакомиться с её обитателями – и её уже совсем не трудно полюбить. Моя Германия всегда будет со мной – я её не забуду; но и здесь я смог бы чувствовать себя своим, как дома. Как дядя Альберт. Он тоже не знал, в какую страну едет – но его вела любовь. И он полюбил этот край так же, как это смогу и я. Да, она не идеальна; но это вовсе не значит, что мы можем просто относится к ней как к пустому к месту – именно в ней сейчас мы живём и это наш дом. Все недостатки – это лишь повод для нас сделать её лучше, а вместе с ней, измениться самим.

Стоит отдать должное Отто – он выслушал Штефана до конца, ни разу не перебив. Он молчал – и это было самым страшным. Я ждал худшего. Но он лишь покачал головой и сказал тихим, почти поющим голосом:

– Из тебя получится хороший мальчик, Штефан. Вот только не знаю, какой из тебя выйдет мужчина.

Штефана разозлился на отца за такие слова. Дальше, всё пошло по наклонной. На что рассчитывал Отто – думал, что ему дадут закончить такими словами разговор, который он начал?! Они оба уже не могли говорить на по-русски – храм этого языка, такого хаотичного, ещё первозданно дикого, нужно возводить годами, бережно относясь к каждому гвоздику и ложбинке. Очень малому числу иностранцев удавалось использовать его в напряжённых, эмоциональных моментах. Поэтому, оба они, отец и сын, перешли на родной немецкий язык. И обрушились друг на друга волной грубостей и оскорблений, от которых вянут уши, и хуже всего, становится тоскливо на душе. Всё закончилось тем, что Штефан ушел в свою комнату наверх, громко стукнув дверью напоследок. Отто остался стоять там, где стоял. Мама Штефана пристально взглянула на мужа. Последние слова их ссоры были обвинениями в адрес Штефана – он назвал его курильщиком.

Уже на следующий день мою квартиру оккупировали чемоданы и всевозможные сумки со сложенными вещами. Дожди стихли, но ноябрьский ветер не давал забыть о себе – достаточно только выглянуть наружу, как тут же ветер сдувает с ног. Штефан, которого и до того нельзя было назвать бодрым и оптимистичным, казалось, совсем угас. И в последние дни осени ему было так же страшно и одиноко, как в первые этого лета.

– Да уж, видок у тебя такой, Штефан, будто ты переезжаешь не в соседний район, а на какой-нибудь газовый гигант, где гравитация в одно мгновение разорвёт тебя в клочья, – постарался я пошутить в разговоре с ним.

Я боялся, что обидится на меня, перестанет замечать и разговаривать, а при встрече отводить взгляд. Думал, он не сможет понять, почему я вынужден сдавать эту квартиру – но нет, он вёл себя как обычно дружелюбно по отношению ко мне.

Он посмотрел на меня, нахмурив брови, скорее, от общего настроя, чем от моей шутки – по крайне мере, мне хотелось в это верить.

– В жизни встречаются вещи и пострашнее, – продолжал я, – и ты их сам недавно устроил, поссорившись с отцом. Он, конечно, сам молодец – не знаю, что нашло на него в тот вечер; но на самом деле, он думает обо всём вовсе не так – уж поверь, я знаком с ним дольше тебя. Я ждал, Штефан, что ты окажешь умнее и сдержаннее его.

Он снова ничего не ответил, а лишь склонил голову и стал разглядывать свои пятки, вовсе тех не замечая. Мне было трудно держаться так, как обычно, ведь всё эти события происходят в моём доме, вернее, в том, который я когда-то называл своим.

– Ну же, чего ты, не расстраивайся. Помнишь, что я сказал тебе в июльское рождество? «Человечеству всегда семнадцать лет». И если бы ты не совершал ошибки и не шел время от времени на поводу у собственной глупости – то это значило бы, что и человечество может быть идеальным, правильным, безгрешным подростком. Вот только таких не бывает.

– Я ведь смогу приходить к тебе?.. Время от времени?

– О, конечно. Только позвони мне перед тем, как соберёшься, а то кто знает, что ты можешь там увидеть, – рассмеялся я.

– Штефане! Негайно допоможи батьку! – закричала мать Штефана, указав на вещи, которые ещё не были убраны.

Я обнял его и больше ничего не говорил. Всегда легче, когда прощание проходит тихо. Эх, Штефан, Штефан – куда заведёт тебя судьба?..