НеСказка

– Кали Дурга! То же оборотень – медведь! Не человек! Ату его, братья!

Лают собаки. К небу ползет луна. Я вспоминаю, когда и откуда пришел. Без глотка зверобоя ушел на верную смерть. Раздирают ладони – когти. Тело трясется. Шерсть покрывает лицо и спину. Задираю звериную шею, оголяю клыки. Рев из груди сотрясает землю.

Кто-то кричит: «Помогите».

НеСказ 3. «СимБа»

Случилось это о ту пору, когда родился О?дин что Одиссей. Я делами своими уж было занялся: пусть и Солнцеликий, но крыс да мышей ловить – прерогатива. Промышлял днем охотой. Ночью спускался под землю. Да Оком одним приглядывал за порогом аномальной зоны. И вот однажды мать Джея нашего принесла в дом котенка нового.

Где откопала – молчит. С виду – плешивый, никчемный, нечистый, как черт. Отмыли, а тот – первого снега лучистее. Даже Барс Нежный от зависти гложет усы. А уши, хвост и носки на лапах не отмываются. Окрас на них затмевает цвет дыма сивого, как у ТинПу. Маска серая на лице, как у енота мифического. В общем, в шоке семейство от огарка такого мистического. А глаза… Тут даже я забыл буквы местного языка. Как небесный звенящий колокол после грозы, расписан следами молниями. Понял – парень не из простых. Но не видно ни зги среди красоты ослепительной. Отлавливаю вредителей. Время расставит все по своим местам. Присмотрю за ним.

Однажды уж солнце за край закатилось – случись притащиться гостю. Дверь сносит с петель, стучится, кряхтит. Эка невидаль – без предупреждения под луною ломиться в аномальную зону. Все на исходных. Впускаем, ба! То НеВещий Олег. Вот если бы вспомнил себя, перестал над женой глумиться да брюхо растить, – был бы могучим, как издревле. Ну, а так – призрак былого великого звания.

– Хомяка схоронить у вас мне надобно.

Тут Джей с матерью поперхнулись, переглянулись. Кукухой потомок двинулся. Огород-то попутал с погостом. Угостили болезного чаем да молоком. Объяснили, что неуместно. Тот на своем стоит, сидит, вернее. Сала развесил. С места не сдвинется, покамест не выроет яму для грызуна. Даже я тут, признаться, задумался о здоровье ума.

– Мы, конечно, тебе соболезнуем, но почему здесь-то? Не в своем дворе, не в родительском?

НеВещий достал коробку с трупом и держит бережно. Будто то не хомяк, а товарищ его по складкам тела.

– То был любимый питомец жены моей. Пусть не знает. Скажу, что сбежал, не лишу надежды.

Джей мой выдохнул и отвечал.

– Стоило, прежде всего, подумать, чем на сей порог ступать. Надежду-то здесь и принято оставлять. Ну, да поздно уже, пошли. Только сам хорони. Я тебе не проводник.

Вооружив фонарем и лопатой НеВещего, ждет уже целый час.

Возвращается тот вспотевший, изнемогший весь, по пояс в земле.

– Ты хомяка хоронил, аль жирафа?

– Да я поглубже его закопал, чтоб коты не нашли. Они у вас лютые, – на меня оглянулся.

В следующей жизни за такие слова станет лютиком. Я улыбнулся. Мелькнула мысль в уме его грустная – отголосок поступка. В задумчивости потомок Невещий исчез в ночи.

Дни шли, тянулись недели. Пострел новый юный совсем поспел, осмелел. Озорство обратило подростка – в буйного. Ну, думаю, жди беды.

Повадился он все охотиться да ловить в огороде мелких птиц на границе зоны. А сам заглядывается в небеса на тех, что крупнее. Да сцапать не смеет. Преподаст ему жизнь урок. Так и есть.

Утром, смотрю, бежит оголтелый к стае. Прыгает на компост – они там питались. Хватает чайку за хвост. Та – в небеса. Клювом балласт за ногу вздернула да вознеслась. Красавец на землю – в обмороке. А клюв-то речной был острый. Вспорол ногу до кости коту. Инфекция. Температура, уколы и привет, агония.

Жалко юродивого, страдает. Хотя, говорят, молодость все прощает. Пользуясь правом Бога, иду в подземелье – проводить в путь последний. Бегают мыши. Под поступью-то боятся, снуют. Но не до охоты тут!

Стоят, смотрю, на границе они с хомяком. Тот не ползком, а колесо, что при жизни любил, да крутит. Так неспешно вдвоем и идут. Оголтелый на лапах, грызун – центрифугой. Крадусь в тени следом. Так и проследую до того света.

Хомяк говорит:

– Что ж ты, дурак, на чайку с лапами голыми. У тебя под боком Солнцеликий охотник. Спросил бы совета.

Фыркнул юнец:

– Да больно он важный, с приветом.

Хомяк тормознул, да как запищит!

– Враг твой – ГОРДЫНЯ, мой мальчик. Вот и пропал ты ни за что.

Лицо в серой маске склонил оголтелый набок. Грустен взгляд его от того, что так мало по?жил.

– Да не тужи, – сжалился проводник щекастый. – Путь в лабиринте подземном опасный, но шанс выйти – есть всегда.

Отправились вместе со мной на хвосте они – в царство Дуата[11 - Загробный мир, управляемый Богом Анубисом].

Колесо заклятое крутит хомяк. Из-под спиц выпускает искры. Так под вспышками двое выискивают тропы из тупиков.

Вдруг откуда ни возьмись – крот!

Червяка заглотил, принюхался да шипит:

– Кто такой тут смелый ступает по моему тоннелю?

Оголтелый пригнулся, не знает, что делать.

Хомяк берется за дело:

– Здравствуй, Дух слепой, трудолюбивый. Вот провожаю охотника я на птиц. Прости, что ступили в твой коридор. Не знаешь, случайно ль, где выход?

Встал крот на задние в полный рост. Стал огромным, шерсть вздыбил черную, из лап вылезают когти.

– Просто так тут не стенают. Что за гордость пропал – путник твой признает?

Сквозь веки, наглухо по договору заглушенные, крот и мне будто смотрит в душу. Слышал я, с Богом имел он спор. Коль выроет столько бугров, сколько звезд на небе, – получит зрение. С тех пор и роет из воли к победе. Заодно очищает землю. Только злобы уж больно много. Видать, веками да поколениями накоплена.

– Ну, что скажешь, маска серая? – вместе с земельником[12 - Другое название крота] хомяк на кота взирает. Призывает к ответу.

Юный вздернулся, ухмыльнулся:

– Слепой крысе раскаяться до?лжно мне? Да кто он такой! Вот я – Кот!

«Эх, дурак», – я прицокнул. Весь род позорит.

Зашипел черный демон, как разозлился! Когтями в грудь юнца впился, трясет, изгоняет дурь:

– Слепота – пробуждение Духа! А раз такой умный, получай же не свет, но смерть!

Тут-то пасть крот разинул. Клыки, словно бритвы, вонзил уже было… Да вдруг хомяк бросается в ноги, пищит: