Дневник школьника уездного города N

Учителя в школе бегают как безумные. Кто-то кричит, что пора распускать учеников, кто-то возражает, типа мы не успеем подготовиться к экзаменам и не сдадим ЕГЭ. Мы, конечно, голосуем за карантин, но наше мнение никого не интересует. Это довольно обидно – в Москве, например, и в разных других регионах всех отправили по домам, а мы чем хуже? В знак протеста на выходе из школы кто-то прилепил картинку, сверху которой жирным красным шрифтом написано «КАРАНТИН?», потом ладонь в перечеркнутом красном круге, ниже «нет, спасибо я умру в» и фотография нашей школы.

Чтобы мы не мешались под ногами, нас заваливают всякими проверочными работами. Сегодня после трех контрольных подряд, Арину ударил припадок. Как только раздали листы с тестами, и по классу пронесся возглас «опять?!» она, не выдержав, завизжала: «Я больше не могу!» И убежала рыдать в туалет. Я и сам ни хрена не понимал из написанного на листочках, хотя это была всего лишь литература, а не какая-нибудь химико-физическая белиберда, типа той, что нам втюхивали в понедельник: они хотели, чтобы каждый из нас решил не меньше десяти задач по термохимии – я просто охренел от этого, выпал в осадок, и в течение двух спаренных уроков прятался под партой от обезумевшего мира. Только Миша смог что-то решить. Остальные униженно и оскорбленно потерпели фиаско. В конце урока физик стал собирать работы и удивленно воскликнул:

– Ой! Так это же университетский курс.

Он тут же ретировался, потому что под взглядами той половины класса, которая не издохла под тяжестью нерешенных задач, он едва не воспламенился. После трех дней, когда из нас пытались выдавить все полученные знания за последние семнадцать лет (точнее после случая с Ариной) учителя, наконец, поняли, что перегнули палку, и слегка ослабили вожжи – даже ничего не задали на завтра. Только поэтому я нашел в себе силы взяться за перо, то есть сесть за пишущую машинку, в смысле надиктовать Ворду текст… Последнее, конечно, неправда. Ворд пока не распознает русскую речь, а на английском я, к сожалению, не говорю. Да и чего уж греха таить: Ворд у меня пиратский.

Общение на переменах свелось к минимуму: мы едва успеваем обменяться парой фраз, когда уже звенит звонок и очередная контрольная гонит нас за парты. Единственно Миша утром в понедельник подошел и принялся извиняться за то, что наговорил в субботу.

– Да ладно тебе! С кем не бывает, – отвечал я.

Он продолжал просить прощения, говорил, что больше никогда не притронется к спиртному. Я кивал, успокаивал и заверял: все в порядке. В сущности, он ничего плохого и не сказал. Подумаешь, слегка спалился, что без ума от Саши. По пьяни и не такое можно выдать – уж я-то знаю…

– Вздор! – закричал я. – Все вздор!

Мы немного повеселились и отправились на уроки.

Хуже обстоит дело с Сашей. Мне действительно не мешало бы с ней поговорить. Но только что сказать? И как? Я до сих пор не понимаю «статус наших отношений». Она большую часть времени тусуется либо с Олей, либо с Мишей. Мы нечасто переписываемся в Вотсапе, и как-то невпопад. Она присылает мне какую-нибудь смешную картинку – я комментирую, и наше общение прерывается до следующей картинки. Потом все повторяется.

Наверное, лучше всего было бы дождаться Сашу после уроков. Например, сегодня. Она долго крутилась в раздевалке, и мне вспомнилось, как два месяца назад она вот так же задержалась, а я дождался ее и проводил до остановки. Тогда все только начиналось… Короче, я не смог сегодня сказать ей все, что должен. Я трус – я зассал. Быстро выскочил на улицу и, не оборачиваясь, скорым шагом направился к «пьяному углу».

Зато я случайно нагнал Аню. Она ждала зеленого светофора на пешеходном переходе напротив цветочного магазина. Я остановился рядом. Она улыбнулась и вытащила наушники. На перекрестке мне нужно было повернуть направо, ей идти дальше прямо. Я не повернул.

– Что ты слушаешь? – спросил я, когда светофор разрешил нам двинуться через дорогу.

– Сейчас или вообще?

– Сейчас и вообще.

– Сейчас – Queen, а вообще я люблю разную музыку: Роллинг Стоунз, Лед Зеппелин, могу иногда и Боба Дилана послушать. А ты?

Я понял, что допустил ошибку, когда завел разговор о музыке. Черт меня дернул спрашивать о вещах, в которых ни хрена не смыслю. У меня нет ни слуха, ни вкуса. Я слушал все подряд – от исполнителей советской рок-музыки, типа «Аквариума», до современных «Гречки», «Пошлой Молли» и Алены Швец. Но не мог же я в этом признаться. Она сочтет меня дегенератом с размытым музыкальным вкусом (коим я, видимо, и являюсь).

– Ну я всякое слушаю… То одно, то другое… – протянул я.

Мы подошли к остановке с зеленным козырьком. Аня села на деревянные сидения.

– А все-таки? Какая музыка тебе нравится?

«Так, Кирилл, – пронеслось у меня в голове, – скажи ей что-нибудь умное. Ты не должен показать себя идиотом». Я решил выпендриться.

– В последнее время я подсел на классику.

Наверное, с минуту мы молчали. Тишина – эта поганая сволочь – аж звенела у меня в ушах… Какую же тупую чушь я сморозил!

На самом деле никакой тишины не было: мимо проносились машины, гремели двигатели подъехавшего автобуса, мерзко пищал светофор, кто-то ругался матом на заднем плане, но в моей памяти этот эпизод сохранился именно так – будто нас вырвали из реальности, поместили в абсолютно безвоздушное пространство, и вакуум сожрал все звуки.

После долгой как бесконечная бесконечность паузы Аня сказала:

– Серьезно?

Сказала с таким удивлением, с ударением на втором слоге, что я чуть не подавился своим маленьким враньем. Но отступать было поздно. Как можно беспечней я ответил:

– Ага.

– И каких композиторов ты слушаешь?

Я почувствовал себя бедным зайцем, которого гончие собаки загоняют на королевской охоте.

– В основном иностранных… – проблеял я, уже не надеясь на спасение.

– Ну кого именно?!

«Давай, Кирилл, не тупи! Вспомни хоть кого-нибудь! Кто там был из известных? Моцарт… Точно – Моцарт! Нет… Моцарт – банально. Все знают Моцарта. Она по-любому спалит, что я балабол. Нужен кто-то другой… Кто?.. Паганини! Стоп. А он писал музыку или делал скрипки? Черт. Не знаю. Лучше не рисковать. Бетховен? Как собака из старого фильма. Точно – Бетховен!»

– Да вот недавно Бетховеном увлекся, – сказал я.

«Сейчас спросит про какую-нибудь дурацкую сонату или симфонию. Или что он там сочинял? Хоть бы она ничего не знала!»

– Круто! – воскликнула Аня.

Я облегченно выдохнул. Спасен!

Аня отправилась домой. Я, довольный произведенным эффектом, поплелся к своей остановке. Втайне я мечтал, что она примет меня за умного человека, бросит своего парня-идиота и… Дальше мысли обрывались.

Я так и не поговорил с Сашей. Может, если я такое ссыкло, что не могу найти в себе силы поговорить лично, стоит ей написать? Или это гнусно с моей стороны? Не знаю… Не знаю… Но до начала каникул я точно должен во всем сознаться.

20 марта 2020. Пятница

Пишу на ходу прямо в телефон. Мама снова на дежурстве. Отчим моего отсутствия не заметит. Я беспалевно пробрался мимо него. Еду к Тарасу на дачу отмечать окончание четверти. За окном городские улицы готовятся ко сну. В наушниках играет Бетховен (вдруг Аня про него спросит – мне будет что ответить). Кстати, еду к Тарасу только из-за нее. Она в инсте выложила сториз со своим парнем. Видимо, они помирились. Придется сегодня напиться.

Еще договорился с Сашей завтра встретиться. Скажу ей все как есть. Даже если будет похмелье или подцеплю этот дурацкий вирус, все равно пойду на встречу. Больше тянуть нельзя. Завтра-послезавтра напишу, как все прошло. Честно говоря, сам не знаю почему, но очень страшно.

Часть 3

30 апреля 2020. Четверг

Как быстро до неузнаваемости все может измениться. Судя по дате на календаре, прошлую запись я сделал полтора месяца назад, и за это время мир успел рухнуть в пандемию – коронавирус, родившись на рыбном рынке далекого китайского города, черной чумой промчался по Европе и Америке, захлестнув попутно Москву, обрушился на наш маленький город, карантином отрезав его от остального мира. А я… Я не писал так долго, потому что не мог писать. Не мог физически и морально.

По крайней мере сейчас я уже в состоянии разговаривать. Или что, вероятно, более точно – связывать слова в предложения, потому что первые два дня после случившегося – я их плохо помню – но мне кажется, я не произнес ни слова. Да и потом, честно говоря, в какой-то момент, я уверился, что писать будет уже не кому…

Ладно… Надо собраться и изложить все по порядку. Не уверен, что выйдет ровно, как в книгах. Может получиться сумбурно, сбивчиво, со смятыми в комок воспоминаниями. Они вроде еще свежи – я иду по горячим следам, но следы эти путаются, теряются, заводят в тупик. Более того, я не готов ручаться, что им можно безоговорочно верить…

Тогда, месяц назад, когда я ехал к Тарасу в загородный дом, меня терзали предчувствия чего-то страшного. К тому времени весь интернет полнился сообщениями из Италии о творящихся у них ужасах: тысячах зараженных каждый день, сотнях погибших от коронавируса, военных машинах, вывозящих трупы за город, потому что крематории больше не справлялись… Все это походило на сводки новостей из какой-нибудь «Войны миров Z». Может, из-за них мне казалось, будто и со мной вот-вот что-то случится. Или дело в ретроспективном мышлении? Вроде это так называется. Когда из настоящего смотришь в прошлое и находишь связи там, где их на самом деле нет, распознаешь «знаки судьбы», которые на самом деле ничего не значат.

Я ехал сначала в полупустом автобусе шестнадцатого маршрута. Потом пересел на двадцать четвертую маршрутку. Автобус катил по трассе «Ростов-Баку» мимо тянущейся к бурому небу двухсотметровой полосатой трубы завода, из которой валил густой дым, и четырех таких же труб поменьше. Возле памятника Кржижановскому автобус свернул к заводу. Там, на остановке, в раскрывшиеся двери влезли двое подвыпивших рабочих, видимо, задержавшихся после смены у пивного ларька. Один из них зло посмотрел на меня – я тут же отвернулся к окну – второй, проходя мимо, споткнулся и едва всем своим грузным телом не завалился в мою сторону. На следующей остановке у заводской больницы в автобус тяжело поднялась старушка с палочкой. Села рядом и всю дорогу бросала на меня осуждающие взгляды. Я пытался не замечать ее. Возле центрального рынка в автобус добавились женщина с ребенком неопределенного пола, который несколько раз указал на меня пальцем и что-то прошептал на ухо матери. Она кивала.

Все это кажется какими-то тупыми знаками судьбы. Но, скорее всего, ничего этого не было. Я просто пялился за окно, где мимо дороги проплывали билборды с рекламой предстоящих событий: выступлением известного московского комика, краевыми соревнованиями по боксу среди юниоров, открытием нового супермаркета. Кто бы мог тогда подумать, что всех этих событий не случится. В ушах гремел Бетховен. Я ведь хотел не ударить в грязь лицом перед Аней. Теперь это кажется таким смешным. Все мои сомнения, все до единого страхи и неуверенности – черт… как же глупо.