Мы вернулись победителями

Юля и Рома остановились на небольшом мосту через канал, глубиной не больше полуметра, усеянный кувшинками, какой соединял второе Суздальское озеро с третьим, самым крупным.

– В детстве мы часто гуляли здесь с отцом. Я помню, мы видели нерест щуки: несколько хвостиков плавали рядом с охранявшей их матерью. А зимой канал промерзал насквозь, и по нему ходили лыжники.

Юле тоже было что вспомнить. Она любила эти места. Мама часто говорила, как им повезло жить в городе рядом с озерами и парками, всегда есть куда сходить и никогда не бывает скучно. Зимой, прогуливаясь по тем же местам, что и большинство детей с ближайших окрестностей, Юля видела моржей – людей, нырявших в вырубленную во льду прорубь. Юля всегда закрывала глаза, когда взрослые мужики поднимались с купели по лестнице. Они ныряли голышом, выйдя из общественной бани.

Перегнувшись через перила, Юля и Рома видели свои отражения в темной воде. Над ними плыли густые облака и скрывались под кувшинками. Обычно в отражении собственный вид кажется куда приятнее, чем вживую: изъяны фигуры сглаживаются, кожа выглядит упругой и чистой, но не сейчас, сейчас по одному только выражению лица можно было судить о том, что Юля и Рома видели куда больше, чем должны в своем возрасте.

О чем они мечтали до войны? Выучиться на какую-нибудь профессию, ходить в университет и быть частью студенческой жизни – взрослой, ответственной, во всяком случае, больше, чем это было в школе.

Плевок Ромы разбил эти мечты. Лица разошлись кругами и стали еще более неприглядными.

– Пойдем? – спросил Рома. На одном месте было невыносимо находиться.

К третьему озеру вела тропинка между старым деревянным забором, за каким виднелись крыши домов, и каналом. Юля посмотрела вперед и увидела, как над дорогой, по какой им придется пройти, нависают серые, в паутине, кроны деревьев, образуя туннель, куда не проникал солнечный свет.

– Ты знаешь, что это за дрянь? – спросила Юля, вглядываясь в коконы ветвей.

– Черемуховая моль, – ответил Рома. – Эта такая бабочка. Ее личинки отложили еще в прошлом году, и только сейчас они превратились в гусеницы и поедают листву. Выглядит жутко, но для человека они не опасны.

Юля посмотрела на Рому. Он всегда был таким умным? Вероятнее всего. Может ли война вообще сделать кого-то умным?

Юля не узнала своих чувств: всякий раз, когда она вспоминала школьные годы, ее одноклассники представали перед ней как фигуры на шахматной доске. Юля знала, кто на что способен: спортсмены, ботаники, одиночки, выскочки. Общаясь с ними в компании, Юля никогда не знала их на самом деле. Каким предстает человек в кругу сверстников? Пытается показать себя с лучшей стороны, выделиться. Каким он является на самом деле? Это можно узнать только в личном общении, и то, что видела Юля в Роме, удивляло ее. Рома не был умником, который вставляет свои пять копеек в любой разговор, он не пытался быть лучше, чем есть на самом деле, это и привлекало Юлю. Рома был похож на нее: раненный, искалеченный и живой.

С дерева свисала гусеница. Юля отвлеклась на размышления и уткнулась прямо в нее. Серая тварь, напоминавшая червя с несколькими парами конечностей, повисла между глаз Юли и скатилась на кончик носа.

Юля не успела понять, что произошло, как закричала и замахала руками:

– Убери! Убери ее!

Рома среагировал мгновенно: остановил Юлю, взяв ее за плечо, и сдул с носа гусеницу. Девушку переполняла тревога и собственная непредсказуемость: она и забыла, как люди ведут себя в подобных ситуациях, они боятся, кричат, становятся беспомощными. Юлю накрыли эмоции, чертова железная кочерга подкосилась на ветке, и девушка упала на колени. Разряд тока прошел от культи до самых ушей. Слезы брызнули с большей силой.

– Ты как? С ногой все в порядке? – Рома опустился к Юле и старался успокоить.

– Нет, – говорила она сквозь зубы. – Нет, – повторяла Юля ледяным голосом. – Ее нет.

Боль захлестнула, Юля бросилась на плечи Ромы и разрыдалась. Она слишком долго хранила эти чувства. Юля искала, зачеркивала и снова искала того, кто сможет разделить с ней всю ту боль, что копилась последние три года.

– Я не… – слова терялись в слезах Юли. – Ненавижу себя. Ненавижу все это.

Плечо Ромы взмокло. Он не находил, что ответить. Это и не требовалось. Юле, да и самому Роме, нужно было плечо, чтобы выплакаться. С глаз Ромы тоже текли слезы, он гладил Юлю по волосам, таким мягким и вкусным, с запахом хозяйственного мыла, по спине, какую он мог полностью обхватить.

– Я тоже, – сказал Рома в ответ чувствам Юли. – Не знаю, как с этим жить.

Юля громко всхлипнула, а затем произнесла так, чтобы услышал один Рома, больше никому она не могла доверить это:

– А я не хочу…

Рома крепче сжал девушку. Он не знал, что сказать, кроме: «Я тоже». Это была бы чистая правда, но он молчал. Не хотел, не был готов. Не сейчас. Сейчас все внимание должно было достаться боли, что наполняла Юлю. Боль Ромы никуда не денется. Она с ним навсегда. Он еще найдет время выплеснуть ее.

Через несколько минут, успокоившись, Юля и Рома поднялись. Он помог отряхнуться Юле. Та стояла как в анабиозе: признаки жизни сохранялись, при этом взгляд говорил о том, что девушка была где-то далеко, там, где нет ни чувств, ни войны. Рома обхватил Юлю за талию, девушка положила руку ему на плечо и захромала. Боли не было. Не теперь. Теперь Юле казалось, что нет ни ноги, ни протеза.

Когда они вышли к асфальтированной дороге, шум проезжавших машин вернул Юлю в реальность. Она наступала на обе ноги, переваливалась и с трудом удерживала равновесие, но шла и с каждым шагом все увереннее. Рома предложил выпить. На такие предложения не отвечают: «Я подумаю». Мысли только и крутились вокруг выпивки и того, как можно убежать от самих себя.

Они взяли по банке пива и опустошили их, не отходя от магазинчика, что был рядом с железнодорожной станцией «Шувалово». Старый вокзал из красного кирпича давно не функционировал и служил скорее декорацией, где время от времени, в прошлой жизни, снимали фильмы. Жизнь здесь и вправду существовала лишь на экранах.

Во второй раз Юля и Рома решили не мелочиться, взяли крепкую полторашку, теплую, горькую. Вернувшись к дороге, они пошли на третье озеро. По сравнению со вторым, где были широкие берега, являющиеся частью пляжа, на третьем, или Большом, Суздальском озере вдоль правого берега шла узкая тропинка, где с трудом могли разойтись двое. Берега зарастали тростником, в котором притаивались старые рыбаки, пытавшиеся выудить какого-нибудь малька из любой лужи, какая попадалась им на глаза.

Найдя укромное место, Юля и Рома уселись на берегу. Сделав по несколько глотков и выкурив по паре сигарет, они почувствовали тягу к разговору.

– Как мать? – спросил Рома.

– Ничего. Пытается быть нормальной, – ответила Юля.

– Что она делала во время войны?

– Какое-то время была няней в детском саду, потом потребовались люди на завод, шить одежду, она перешла туда.

Рома улыбнулся уголком слегка опьяневшего рта. «Вот бы нам так – думал он: – Захотел – перевелся в другое место».

Юля не стала больше скрываться:

– А твоя… – сказала она и посмотрела на Рому, чтобы тот продолжил сам.

– Почти сразу, как я вернулся, – начал Рома. – Я приехал домой поздно, было уже темно. Думал, зайду, разбужу ее. В кармане ладони потеют, теребят чертов ключ от двери. Захожу – никого. На столе записка: сынок, меня забрали в больницу. Дата. Адрес, – Рома закурил, прерывая речь. – Ну, я сразу туда. Она только после реанимации. Сказали, что пустят утром, на несколько минут. Я спал в коридоре. Утром увиделся с ней и все. На следующий день ушла.

Юля смотрела, как шесть, семь, нет, восемь утят плывут за матерью. Один заплыл в камыши, застрял. Пищит, и мать приплывает за ним. Раздвинула траву сильным телом и выпустила утенка.

Животный мир казался Юле простым: либо выжил, либо нет. Сегодня утенок выплыл из камышей, завтра – его схватит какой-нибудь коршун и унесет в гнездо, где заклюет, оставив не успевший опериться пух. Будет ли переживать мама-утка? Кто знает. В первую очередь, она будет переживать за оставшихся детенышей, пытаясь уберечь их от напастей. К осени они должны окрепнуть, чтобы осилить перелет в теплые страны. Следующим летом все повторится по кругу.

– Хорошо, ребят встретил, – продолжал Рома. – Вместе оно, знаешь, проще.

Юля знала. Если бы не мать, как бы она справлялась? Наверно, так же, как все, пыталась забыть, уйти, убежать. Но чертов протез не давал убежать далеко.

Выпили. Немного отпустило. Рома прилег на газон. Юля последовала за ним. Лежали втроем: Рома, полупустая бутылка крепкого пива и Юля. Свинцовые облака не пропускали лучи солнца. Вода негромко шумела, выплевывая на берег пену. Мысли носились из стороны в сторону, но никак не связывались воедино.

Повернувшись, Юля посмотрела на Рому. Тот лежал с закрытыми глазами и не видел взгляда девушки. Рома: каким он был в школе? Они с Юлей общались в одних кругах, но, кажется, редко заговаривали друг с другом. Тем не менее, Юля помнила, что Рома почти всегда сидел за второй или третьей партой, особо ничем не выделялся на фоне других. Играл и в футбол, и в баскетбол, и в волейбол – словом, во все то, что было на уроках физкультуры. Играл неплохо, был своим и среди ботаников и в кругу крутых парней и девчонок. Со всеми, и такой неизвестный. Знала ли Юля о нем что-то в школе? Ничего. Рома не был из тех, вокруг кого ходило много слухов.

Веки его дергались. Рома видел за ними что-то. Что-то большее, что было в реальном мире, новом мире, где им нужно было искать себя и как-то налаживать разрушенную жизнь.

На груди его лежали руки. Протез с тремя фалангами, подвижной кистью. Такой же был у Юли. С гравировкой «Made in China». Лучше левая, чем правая – подумала Юля. Не то, что ноги. Какую не оторви – на одной далеко не уйдешь.

Грудь Ромы размеренно поднималась и опускалась. Ноздри раздвигались. Живой – не уставала повторять себе Юля. Ей хотелось прикоснуться к нему, ущипнуть, погладить, прижать. Все то, что можно сделать с живым человеком – ей хотелось.

Рома открыл глаза и посмотрел на Юлю. Та успела сомкнуть веки, но Рома все же заметил движение ее головы. Теперь была его очередь.

Тонкие и в то же время густые белокурые волосы Юли вились на концах. Аккуратный нос. В меру длинные ресницы. Губы: нижняя чуть больше верхней. Тонкая шея с родинкой. Ключицы, прослеживающиеся под платьем. Грудь. Небольшая. Вернее, маленькая. Всегда стоящая. Аккуратные ореолы. Рома представил Юлю без одежды и почувствовал, как низ живота закипел. Возбуждение поднялось по грудной клетке и ускорило пульс, затем опустилось к талии и заставило Рому ощутить то, что после войны, казалось, погибло навсегда.

Пальцы Ромы подбирались к животу Юли. Плоский худощавый живот чувствовал то же, что и Рома. Он понял это на уровне животных инстинктов, потому что успел лишь несколько раз столкнуться с чем-то подобным в прошлой, довоенной, жизни. В этом было нечто прекрасное и в то же время пугающее. Не животные ли инстинкты заставляют людей стрелять друг в друга? Не из-за них ли жизни Ромы и Юли пошли под откос?