Тела

Гера приподнялся на локтях.

– А мама у меня верила. До последнего ходила на работу, а когда уже не могла, то практически ползла туда. С фабрики ее в крематорий в итоге и повезли.

– Если твоя мама была сотрудником фабрики, как ты оказался за территорией?

– Мама сотрудником была, а вот отец им не был. Он ушел и взял меня с собой. Мы нашли квартиру в более или менее приличном состоянии и обосновались в ней вдвоем. Отец натаскал различных книг из других домов и учил меня по ним. Поэтому, в отличие от некоторых, я хорошо представляю историю нашего отечества и могу сделать кое-какие прогнозы по его развитию.

– Что такое «отечество»?

Гера цокнул языком.

– Что и требовалось доказать. Знаешь почему я вас не люблю? – Гера сел. – Нет, не так, извини! Пойми, у меня лично к тебе неприязни нет, а вот к той системе, которая воспитывает таких, как ты, я отношусь крайне негативно. Вы не знаете собственной истории, у вас нет понятий о культуре, да и культуры уже никакой не осталось. Вы не люди, вы тела, которых подкармливают синтетическими продуктами, чтобы они сразу не сдохли, а успели потрудиться на благо высшего менеджмента анклава и Государства в целом. Вас не хотят спасти, вами пользуются.

– Это тебе отец внушил за годы отшельничества?

Гера улыбнулся.

– «Отшельничество» – какое длинное слово, целых пять слогов!

– Прекрати намекать на мою тупость! Может, я и не столько книг прочла, как ты, может, я и не очень хорошо представляю, в каком мире живу, но это не дает тебе права меня унижать!

Пожалуй, впервые за время наших немногочисленных диалогов Гера прикусил язык. В тусклом свете фонаря мне даже показалось, что он покраснел. Я решила немного смягчить обстановку, чтобы он все-таки рассказал мне о своем плане моего спасения.

– Ладно, расслабься, я не сильно обижаюсь.

– Я и не напрягался, – спокойно ответил Гера и снова отвернулся к стене.

– Куда мы идем? Я хочу знать.

– Мы идем к другим отшельникам, – ответил Гера в стену.

– Ты же говорил, что живешь здесь один.

Паренек развернулся, но на этот раз не стал вылезать из-под одеяла. Я видела только его серые глаза и белесые клочки волос на голове.

– В моей квартире я был один, пока ты не пришла. А в старом городе нас не то, чтобы много, но вполне прилично.

– Старый город? Это где?

– Это здесь. Все, что не входит в ваше понятие «территория жилого и рабочего анклава». Мы живем на больших расстояниях друг от друга, лишний раз стараемся не встречаться, только в очень крайних случаях. Знаешь ли, скопление людей проще вычислить, чем каждого по отдельности, поэтому главное правило жизни на неуставной территории – не подходить близко к другим отшельникам и не привлекать внимание комитета безопасности.

– Но вы же как-то общаетесь?

– Да, отец в свое время наладил контакт с некоторыми людьми. Он боялся, что, если я когда-нибудь останусь совсем один, мне может понадобиться помощь, поэтому и вышел с предложением создать такой своеобразный клуб взаимовыручки. На это согласились всего несколько человек, хотя в старом городе сейчас обитают достаточно много людей. Так вот, всего нас шестеро, мы знаем номера смартфонов друг друга и в случае чего, обращаемся за помощью к тому, кто находится максимально близко. Сегодня я воспользовался этой возможностью в первый раз.

– То есть ты никогда не видел этих людей прежде?

– Нет, но отец обещал, что в случае опасности или нужды им можно довериться.

– Куда мы идем.

– Туда, где нас уже ждут. Спи.

Гера выключил фонарь, и вокруг меня сгустилась чернота. Спала я плохо. Просыпалась от любого шороха, вздрагивала и потом долго слушала, как сердце бьется о ребра. Утром мы немного перекусили, съели по еще одной банке мясных консервов и пошли дальше. Погода становилась все лучше. Мне уже было очень душно в плотных рабочих штанах и колючем от пота шерстяном свитере. Гера заметил мои мучения и предложил надеть футболку с длинным рукавом, которую тут же достал из рюкзака. Я сразу согласилась. В ближайшем доме я переоделась, набросила свитер на плечи, и мы пошли дальше. Футболка оказалась мне почти впору. Несмотря на разницу в возрасте, мы с Герой оба были слегка хиловаты для своих лет и со стороны выглядели почти одинаково. Разве что лицом я была больше похожа на его старшую сестру.

На протяжении всего пути нас окружало лихорадочное нагромождение зданий. То встречался клочок с огромными высотками, протыкающими небо своими верхушками, то рядом с ними торчали обрубки длинных, словно гигантские железнодорожные составы, девятиэтажек. Пару раз я обратила внимание на совсем низкие постройки, насчитывающие всего три этажа. Двери общих входов по большей части были открыты, некоторые окна разбиты, рядом с домами валялись остатки мебели и разрушенные временем и непогодой предметы гардероба и интерьера. Благодаря щедрости майского солнца везде тянулась вверх зеленая, сочная трава с вкраплениями желтых цветочков. В анклаве клочок травы увидишь нечасто, там все забетонировано, и каждая дорожка и тропинка ежедневно моются специальным мыльным раствором, чтобы не допустить распространения инфекции. Наверное, именно поэтому, из-за моей привычки видеть под ногами серый бетон, зеленая трава немного пугала меня. Совершенно неизвестно, что может в ней прятаться.

– Тебе ничего не кажется странным? – вдруг спросила Гера.

– Ты о чем? – испугалась я.

– Нет, не волнуйся. Просто интересно, заметила ты или нет.

– Что я должна была заметить?

– Нет птиц. Здесь нет ни одной птицы. Ни бездомных кошек, ни собак, никого.

– А они должны быть? У нас в анклаве за всю свою жизнь я не видела никакой живности. Родители, конечно, мне рассказывали, что раньше у многих были домашние животные, но потом их запретил здравкомитет из-за возможности переноса всякой заразы.

– Ага, я об этом законе в курсе. У нас одно время жила ворона. Птица такая, серая с черными крыльями, достаточно крупная. Ну как жила… Скорее, часто заглядывала в гости. Мы прикармливали ее консервами. От овощей она воротила клюв. А потом куда-то пропала, как и все другие. Странно. Я пока не понял, куда они все делись.

– Ликвидировали?

– Вряд ли. Слишком затратно для здравкомитета тратить силы на каких-то птиц. Но, может, я и ошибаюсь.