Тела

– Ты один живешь?

– А ты видишь здесь еще кого-то?

– То есть ты питаешься этой картошкой, пьешь воду и тебе всего хватает? А откуда, кстати, воду берешь?

– Ну, конечно, сейчас я так сразу начну тебе все рассказывать. С чего бы это?

Гера хохотнул и скрестил руки на груди.

– Сколько тебе лет? – я не могла остановиться задавать вопросы.

– Шестнадцать. Кажется. Если родители не обманывали. А тебе сколько?

– Двадцать один почти.

– И, наверняка, большую часть жизни работаешь на фабрике. Я знаю, что вы там чуть ли не с пеленок ползете в это адище.

– Нет выбора, людям нужны лекарства.

– Да что ты говоришь! – Гера манерно всплеснул руками и улыбнулся. – Ладно, не будем об этом, а то придется выгонять тебя на улицу. Не люблю я вас, зомбированных.

– Каких?

– Неважно.

Гера замолчал и стал исподлобья меня рассматривать. Он скользнул взглядом по испачканному кровью рукаву свитера, по моим грязным штанам и остановился на лице. Видимо, выглядела я все еще не очень хорошо, потому что он уже более мягким тоном сказал:

– Пойдем покажу место, где тебе можно отдохнуть.

Он провел меня в другую комнатушку и показал узкую кровать с одеялом из многочисленных разноцветных лоскутков. Оно показалось мне очень красивым. Да и вообще комнатка выглядела ухоженно. На тумбочке стояла стеклянная ваза с искусственными цветочками, в углу находилось круглое низкое сиденье, похожее на цилиндр, а напротив него – большое зеркало на стене. Над рамкой окна сбоку висело черное полотно. Гера подошел к нему, взял за один угол и поднял, чтобы нацепить на крючки, идущие по верхнему краю рамы. Так он хотел полностью закрыть стекла. Небольшой уголок ткани соскочил обратно.

– Да что ж такое, все время падает.

До меня дошло, что за треугольник света я вчера видела. Гера точно так же пытался закрыть окно, чтобы снаружи не было видно включенных ламп. Этот непослушный уголок тряпки и спас меня.

– Ответь, пожалуйста, ты точно один живешь? – спросила я, присаживаясь на кровать. Она оказалась мягкой и невероятно уютной. А это чудесное одеяло все больше приводило меня в восторг.

Гера поморщился.

– Слушай, я никогда не вру, – ответил он. – Если бы здесь был еще кто-то, я бы ни за что не согласился чистить эту долбанную картошку сам на протяжении стольких лет. Уже обрыдло, ей-Богу. До сих пор регулярно руки режу до крови этими дурацкими ножами.

– Металлическими? – удивилась я.

Гера шумно вздохнул и вышел из комнаты. Минут пятнадцать я сидела на кровати и рассматривала комнату. Из того помещения, где я поела, доносился плеск воды и клацанье посуды. Сквозь мелкие дырочки в черных занавесях было видно дневной свет. Скоро опять начнет темнеть. От этой мысли мне стало немного не по себе. Я всегда чувствовала еще большую беспомощность в темноте. Я решила немного отвлечься и пройтись по помещению в надежде, что Гера не будет против. Спать, конечно, хотелось после ночи в страхе, но расслабиться сразу в чужом обиталище – такого я не могла себе позволить. В другой комнате тоже стояла кровать, но больше, чем та, которую выдели мне, там же был деревянный стол с бумагами и еще какими-то разукрашенными стопками, и небольшой шкаф без дверок. В шкафу висела одежда. Третья комната была заставлена деревянными и пластиковыми ящиками с землей, из которой торчали уже крупные ростки. Рядом стояли многочисленные бутыли с водой. Я незаметно выглянула в коридор. Гера сидел в пищевом отсеке и внимательно рассматривал какие-то микросхемы. Рядом с ним дымился странный прибор. Я все-таки осмелилась подойти ближе.

– Это паяльник, – сказал Гера, увидев, что я увлечена его манипуляциями.

– Ты техник? – опять я стала задавать вопросы. Но сдержаться было невозможно. Техников среди нас почти не осталось, и, если Гера один из них, это поразит меня до мозга костей. Люди, которые занимались ремонтом бытовых приборов, доставшихся нам от дедушек и бабушек, в девяносто процентах случаях просто их ломали. Они были своего рода шаманами: получилось починить – слава небесам, не получилось – так тому и быть.

Гера взял паяльник и с задумчивым выражением на лице потыкал им микросхему. Я внимательно следила за его движениями. Гера опять вздохнул.

– Слушай, я не могу так работать! Мне надо сдать заказ завтра утром, а ты мешаешь. Иди, посмотри что-нибудь в других комнатах, если спать не хочешь.

– Ты мне разрешаешь посмотреть комнаты? – переспросила я.

– Так уж и быть! У меня тут все можно трогать и рассматривать, только уйди быстрее, – и он замахал на меня рукой.

Я послушалась и пошла в ту комнату, где видела стол с бумагами. На нем лежали пачки старых журналов. Я видела подобные в детстве, хотя в наше время это большая редкость. Сейчас на фабрике мы работаем только с планшетниками – тонкими гибкими дисплеями с сенсорным управлением. С их помощью мы читаем новостные сводки, касающиеся сугубо фабричной жизни, отправляем статистические отчеты о недельной загруженности конвейерной линии руководству и делаем еще пару несложных операций для работы. Дома не у каждого из нас есть подобная техника. Как оказалось, общих уличных экранов вполне достаточно. Да, технический прогресс не сильно шагнул вперед, но говорят, что в высшем менеджменте фабрики, например, уже давно пользуются голографическими устройствами просмотра и ввода информации. Так что бумажный журнал – что-то совсем доисторическое.

На обложках журналов, которые я нашла у Геры, были написаны цифры 1961, 1963… Только через какое-то время я поняла, что это год выпуска, и опустилась на стул от удивления. Я никогда не держала в руках таких старых изданий. В них были странные картинки и странные слова. «СССР, передовица, космос…». На старых черно-белых иллюстрациях улыбались люди, они пожимали друг другу руки, сидели за большими столами, что-то обсуждали или слушали выступающих у трибун. Были картинки с полями какой-то светлой высокой травы, картинки с животными. Некоторых я узнала, это были коровы. Текст читался сложно, но что-то можно было понять. Люди на этих картинках строили новые дома, выращивали съедобные растения и скот, летали в какой-то «космос». Я не понимала, что означает это слово. Возможно, если бы в образовательном блоке давали чуть больше информации об истории, я не считала бы сейчас эти журналы чем-то невообразимым.

– Перекусить хочешь?

От этого вопроса я вздрогнула и осмотрелась. Гера стоял в дверном проеме. В комнатах уже был включен свет. Я так увлеклась стопкой журналов, что ничего не замечала.

– Да, хотелось бы, – ответила я и прошла в пищевой отсек.

– В этих зданиях очень маленькие пищевые отсеки, – заметила я вслух, усаживаясь за стол, где уже стояла кружка с желтоватым напитком.

– Бррр, – возмутился Гера, – это кухня, а не пищевой отсек. Кух-ня!

Он хохотнул, взял такую же кружку с тумбочки и сел напротив меня.

– Извини, я не знаю правильных наименований. В наших жилых блоках место, где едят, вернее, где ели раньше, пока не внесли поправку питаться только на территории фабрики, называют пищевыми отсеками.

– И это ужасно, – сочувственно отметил Гера, – потому что в пищевых отсеках потребляют пищу, а на кухне кушают, готовят вкусную еду и пьют вкусный чай.

Паренек приподнял кружку и звучно отпил из нее.

– Угощайся.

Напиток оказался странным. Сначала непривычно, а потом достаточно вкусно. Вкусно! Я даже и не представляла, что когда-нибудь употреблю это слово.

– Что это?

– Мята. Настоящий чай я при нашем климате вырастить не могу, а вот мяту и мелису пожалуйста.

– Климате? – зацепилась я за еще одно непонятное слово.

Гера сощурил глаза и молча уставился на меня.

– Я, конечно, в курсе, что с образованием у вас плохонько, но чтоб настолько.

Мне стало стыдно.

– У меня не было времени на обучение, мама и папа рано умерли и мне пришлось…

– … идти на фабрику и работать в поте лица на благо окружающих. – Закончил за меня фразу Гера.