Тела

– Я попал на эту фабрику в двенадцать лет, как многие из вас, – улыбаясь, говорил этот уже седой красивый мужчина и смотрел в преданные глаза подростков, сидевших среди основной массы работников. – В шестнадцать у меня диагностировали рак легкого, но я выжил. Я решил работать вдвое больше, чтобы успеть всеми силами помочь тем, кому нужна наша продукция. Каждый день в две смены на протяжении нескольких месяцев. Я отвлекся только на три дня: мне вырезали очаг болезни, провели химиотерапию и дали набраться сил. Мне казалось, что после этого я стал работать еще лучше. Иммуномодуляторы помогали не чувствовать усталости. За доблестный и старательный труд меня отправили в санаторную зону. И я могу честно признаться, что эти дни до сих пор остаются лучшими в моей жизни. Болезнь больше не возвращалась. От всей души желаю вам здоровья. Верьте в свои силы, друзья…

Мне нравились его рассказы. В них не было никакой полезной информации, но тембр голоса и добрые глаза делали свое благое дело. Филипп часто подходил к сотрудникам на конвейерной линии и общался с ними лично. Интересовался о здоровье, работе, семье. За восемь лет моей трудовой деятельности он ни разу не подошел ко мне. Сотрудников и без меня огромное количество. Да я бы и не смогла ему ничего рассказать. Семьи не было, болезни не было, на общественные лекции, посвященные современной фармацевтике, я не ходила.

Сегодняшний тренинг, как и все прежние, проводился в большом голубом зале. Мы уселись на мягкие маты, сплошь покрывавшие пол. В центре нас уже ждала женщина средних лет в белом брючном костюме – Маргарита Лаванзон. Она победно улыбалась.

– Друзья, начнем с гимна! – возвестила она, и в зал полилась густая музыка, расплескиваясь по стенам нестройным хором голосов.

Я пела вместе со всеми заученные слова и думала, чем заняться вечером. На лекции идти не хотелось, меня уже сильно раздражали лекторы, рассказывающие про историю становления Государства и великую миссию правительства в наше нелегкое время. Клубы по интересам я тоже перестала посещать. Вязание, плетение из бумажных трубочек, литературный кружок – все выглядело фальшиво и натужно. Да и посещали эти собрания сплошь пресные и безвольные персонажи. Оставалось опять бродить по улицам.

Гимн закончился, Маргарита затянула речь:

– Сегодня мы поговорим о расслаблении. Умете ли вы расслабляться, так как умею это делать я? – игриво спросила женщина, и зал дружно засмеялся.

Я посмотрела на нее с интересом. О чем она будет рассказывать?

– Итак, для начала давайте ляжем на спину…

Зал стал расползаться по круглому полу, занимая все свободное пространство. Я легла так, чтобы никто не мог меня коснуться.

– Возьмите ладонь ближайших к вам людей, – командовала Маргарита.

Я съежилась от неудовольствия. Опять. Ненавижу тренинги, на которых заставляют трогать других людей. Благо это происходит не очень часто, поэтому надо чуточку потерпеть. Я даже не посмотрела по сторонам, просто схватила две тянущиеся ко мне с разных сторон ладони. Одна была маленькой и теплой, видимо, принадлежала ребенку. А вторая прохладной и чуть влажной. Мозг мой сразу устремился к личной тумбочке рядом с конвейерной линии и стоящему в ней пузырьку с дезинфекционным средством…

Маргарита стала что-то рассказывать про мысленные образы, золотое свечение, биополе. Я заснула. Информация оказалась не такой интересной, как показалось мне изначально.

Странно, но в такое сложное время люди перестали тянуться друг другу. Казалось бы, общая беда должна была нас сплотить. А нам хотелось быть наедине в своих одиночных комнатах жилого блока. Конечно, были различные клубы, о которых я уже говорила, например, любителей игры на музыкальных инструментах, объединения неумелых, но отчаянно пытающихся техников, ковыряющих старые смартфоны в попытках создать что-то новое. Но они были очень малочисленны.

У меня уже год как отпали все увлечения. В свободные минуты я ходила по анклаву и заглядывала в окна жилых блоков. Мне было любопытно, как живут другие. К сожалению, окон, в которых каждый вечер горит свет становится все меньше, и оттого меня все чаще тянет к моей трещине в бетонной стене.

После тренинга мы вернулись на рабочие места. Сигнал старта линии опередил голос оповещения: «Просьба пройти в медицинский блок сотрудников под следующими номерами…». В списке значился и мой табельный номер – 1501. Я включила кнопку оповещения об отсутствии на линии сотрудника, чтобы за ней немного последили с камер наблюдения, и направилась в медблок.

Пока я шла по территории конвейера на больших экранах в разных частях фабрики появилось улыбающееся лицо управляющего. Он благодарил нас за труд и обещал по итогам полугодия отправить в санаторную зону, или как еще называли это место – оздоровительный лагерь, тех, кто работает в две смены. Многие из нас мечтали попасть туда. Особенно люди с заболеваниями. Они, пожалуй, больше всех старались наработать себе этот прекрасный отпуск. Говорили, что в санаторной зоне много деревьев, там можно гулять, любоваться цветами, есть более вкусную еду, нежели синтетическое мясо и генномодифицированные овощи. Там на протяжении всего времени здравперсонал окружал тебя повышенным вниманием и проводил полезные процедуры, там есть своя библиотека с интересными книгами и каждый вечер звучит живая музыка. Я хотела бы побывать там. Но здоровой, а не больной. И не в качестве донатора, конечно.

В медблок я пришла последней. Люди заходили по очереди и достаточно быстро выходили обратно. У каждого там было немного дел: пройти полное сканирование организма, которое занимало секунд пятнадцать, и сдать информацию о крови с чипа на наличие онко- или антионкомаркеров. В первом случае человека в этот же день отправляли встать на учет в больницу без вычета оплаты за рабочую смену. В этом отношении руководство отлично о нас заботилось.

Когда я зашла в медблок, здравофицер первой категории, миловидная брюнетка, кивнула мне в знак приветствия и попросила пройти сквозь сканирующую рамку. На экране высветился мой организм с отражением цветных значков на различных органах.

– Все в порядке, – коротко прокомментировала здравофицер и попросила сесть на стул для снятия показаний с чипа.

Сердце у меня заколотилось. До сих пор за много лет я не могла справится с этим страхом. Мысленно я говорила себе, что все будет, как обычно, и нечего волноваться. Здравофицер дала команду и кивнула в сторону небольшого металлического кольца, подключенного к компьютеру. Я закатала рукав рабочего халата и засунула в него левую руку, чтобы чип, чуть выпирающий под кожей, оказался в кружке зеленого света. Здравофицер нажала кнопку на дисплее и минисканер считал информацию о состоянии моей крови.

– Вытаскивайте руку.

Обработка данных длилась минуты полторы. В моей голове мелькали мысли о заболевании, о том, что сейчас мне объявят смертельный приговор и впишут в мою медкарту роковой диагноз. Чтобы успокоиться, я стала рассматривать комнату. Она была стерильно белой, почти как и все остальные помещения фабрики. В углу под низким потолком виднелся глазок наблюдения. Боковым зрением я увидела, что экран непривычно замигал зеленым.

– Что это? – голос у меня засипел, дыхание перехватило.

Здравофицер удивленно смотрела на экран. Наконец, она неуверенно ответила:

– Антитела к онкоклеткам…

Лицо у меня вспыхнуло.

– Нет, не может быть.

Это был даже хуже рокового диагноза. Это был просто апогей моих страхов!

Женщина попыталась изобразить радостную улыбку. Получилось у нее довольно мерзко.

– Поздравляю! Впервые за полгода именно наша фабрика подарит миру нового донатора.

Этот текст звучал очень фальшиво.

– Я прошу проверить меня еще раз.

Здравофицер явно не ожидала такой просьбы.

– Зачем? Сканер еще никогда не ошибался, тем более, что ваши данные уже получены центральным комитетом. Скоро они вышлют за вами бригаду. Мы их совсем немного подождем.

Здравофицер снова как-то гаденько улыбнулась и похлопала меня по руке.

– Так, ваши данные у них уже есть… – она смотрела на дисплей и вспоминала, что нужно сделать. – Через какое-то время они вышлют приказ нашей службе охраны… Подождите пару минут, я открою инструкцию, пункт 10.0.1. У меня же это впервые! – на последней фразе она задорно хохотнула. Это было похоже на короткий лай.

А меня в это время колотило дрожью во всем теле. Я смотрела, как здравофицер открывает на прозрачном мониторе раздел инструкции по работе с донаторами, и бросала короткие взгляды на камеру наблюдения.

– Можно я выйду? – мой вопрос звучал настолько резко, что здравофицер чуть вздрогнула от неожиданности.

– Куда? – спросила она и строго посмотрела на меня. Я попыталась изобразить самое послушное выражение лица и восторг от всего происходящего.

– В санблок, мне нужно облегчиться… – я изобразила глупейшую улыбку. – Знаете, я так разволновалась… Можно мне привести себя в порядок перед поездкой в здравкомитет. Иначе я просто описаюсь от радости.

Плотно сжатые губы здравофицера растянулись в длинную прямую линию.

– Конечно, дорогая. Только никому ни слова о нашей радости! Управляющий сам должен об этом объявить. Мы все счастливы за тебя.

– Ох, и я очень счастлива! – горячо воскликнула я и заулыбалась, как никогда в жизни. Даже щеки заболели.

Под радостным взглядом здравофицера я медленно вышла из медблока. По дороге в санитарный блок мне стало плохо, и закружилась голова. Меня стошнило на белую плитку рядом с унитазом. В помещении никого не было, в это время дня все послушно стояли на конвейере. Санблок тоже был без окон. Мне хотелось сбежать. Я очень старалась успокоиться и представить, что мое героическое лицо показывают на всех экранах анклава, меня поздравляет фабрика, лично Филипп, а потом забирают люди из здравкомитета и везут… а куда везут? Ни одного донатора в итоге, после всех многочисленных телепередач мы так и не увидели вживую. Что с ними делают? Момент размышлений был не очень долгим. Я вспомнила своих родителей, как они мучились от болезней, вспомнила соседку по этажу и то, как она рыдала, когда умер ее сын, в общем оживила в памяти все самые печальные моменты… и решила сбежать. С первого взгляда, нелогично. Но подумайте сами, ведь ничего не изменится, когда меня объявят донатором. Никто благодаря мне не вылечиться, нацию не спасут. А я просто исчезну, как все остальные до меня.

Холодная вода помогла прийти в чувства. Промокнув рабочим халатом мокрое лицо, я вышла из санблока и, стараясь держать себя расслабленно, направилась к своему рабочему месту. Никаких объявлений по громкоговорящей связи не было, значит, меня пока не искали. Я встала на линию и спокойно, хотя внутри все тряслось, стала искать инструменты в ремонтном ящичке. Наконец, в мою руку попал маленький лазер, необходимый для того, чтобы дистанционно отделять друг от друга слипшиеся или неразделенные автоножом пакеты с препаратом. В аптечке я достала органический пластырь, анестетик и дезинфекционный спрей. Все манипуляции нужно было сделать как можно более незаметно. Камеры наблюдения установлены повсюду. Я уронила на пол банку с мелкими деталями из ремонтного ящика и опустилась под конвейерную линию. Анестетиком я обработала руку и сразу же включила лазер на полную мощность. Зеленый луч с шипением впивался в мою кожу. То ли анестетик не успел подействовать, то ли его количества не хватило, но от боли меня бросило в сильный жар. Только спустя пару минут пытки я смогла вытащить из неглубокого разреза чип. Он был очень тонким и круглым, как маленькая кнопка на одежде. Окровавленной рукой я спрятала его в карман халата, локтем смахнула пот со лба, обработала рану спреем и стала вытирать руки влажными салфетками. Мне впервые пригодился органический пластырь. Эта штука выглядела как прямоугольный кусок кожи. Пластырь прилипал к пораженному участку и за сутки стимулировал регенерацию покровных тканей. Обычно даже рубцов не оставалось. Но пластырь из моей аптечки не был рассчитан на такой сильный порез, и потому довольно быстро из его мельчайших пор проступила кровь. Пришлось приложить к руке несколько одноразовых сеточек для волос и пониже опустить рукав халата.

Я вылезла из-под линии и быстро пошла в сторону выхода из сектора. Сердце стучало, в голове нарастала паника. Она кричала о том, что здравкомитет поймает меня на пороге, или сами работники внутренней безопасности не дадут мне выйти. Вдруг прозвучал сигнал. Сердце упало вниз, но шаги не замедлились. Только через некоторое время я поняла, что просто объявлен второй перерыв смены. Вокруг меня нарастала толпа. Многие из числа больных уже заканчивали рабочий день, здоровые шли на полдник. Вместе с другими людьми я свободно прошла сквозь рамку выхода. Я не могла пройти через нее без чипа, рамка бы среагировала на его отсутствие. Поэтому чип я держала рукой в кармане. Рамка считала чип и отметила время моего ухода с территории. Шагая вместе с толпой все дальше от фабрики, я не верила своей радости. Чип я выкинула. Очень надеюсь, что кто-то наступил на него и раздавил. Через несколько сотен метров, когда все разошлись по сторонам, я нырнула в безлюдный переулок и изо всех сил побежала на край анклава, к бетонной стене. Возможно, меня зафиксировали какие-то камеры. Но без чипа они не сразу меня определят.

Я забралась по обломкам разрушенного сарая, перепрыгнула через стену и остановилась. Там не было ни еды, ни тепла. Рука отчаянно болела, кровь пропитала тряпки и рукав. После небольшого облегчения, вызванного побегом, меня снова окутал страх. Они же все равно меня найдут. Но было уже поздно возвращаться. И я резко бросилась вперед, к заброшенным высотным домам.

В конце дня я уже смотрела на закат с четырнадцатого этажа какого-то делового здания. Вдали виднелся анклав. Над белой круглой фабрикой горели прожекторы. Отсюда не было понятно, мчатся ли по переулкам мобильные бригады с людьми из здравкомитета, разыскивают ли меня. Я решила, что план действий придумаю завтра. Сегодня, возможно, из-за сильной боли в руке и пережитой паники мне не хотелось ни о чем думать.

В закатном свете наш анклав напоминал темное круглое пятно с белой вставкой фабричного здания по самому центру. Государство долго приучал нас жить небольшими группками. Он насильно привязывал людей к рабочему месту плотно выстроенными жилыми блоками и возможностью нормально питаться только на фабрике. А я теперь сама стала тем кровоточащим куском, который обязательно загниет и сгинет вдали от выживающего общества…