Тела

Тела
Клава Дырда

2109 год. Человечество вымирает из-за раковой пандемии. Разрозненные остатки государств не могут создать нужного лекарства. Малочисленные люди почти не имеют прав на свободу перемещения. Они вынуждены жить в закрытых анклавах.Однажды все меняется, когда за разрешенную территорию сбегает человек, способный помочь появлению лекарства.

Тела

Клава Дырда

© Клава Дырда, 2020

ISBN 978-5-4498-9210-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Тела

«Выход за пределы анклава запрещен для его граждан. Пребывание на неуставной территории карается ликвидацией в бессудебном порядке»

Государственный Устав: Статья 2.

Желудок подступал к горлу от невыносимого бега. Паника гнала меня вверх по лестнице заброшенного здания. На четырнадцатом этаже я остановилась, просто потому что не смогла идти дальше. Дрожащие ноги повели меня вглубь широкого коридора. Я прошла в первую открытую дверь и больно шлепнулась на пыльный пол. Удар отозвался шумом в ушах, закружилась голова. Я закрыла глаза и постаралась успокоиться. Кажется, вокруг было тихо, если не считать моего собственного шуршания. Я открыла глаза и осмотрелась. Рядом на полу лежал перевернутый деревянный стол и несколько разбросанных бумаг. В углу валялась пара стульев. Своим вторжением в эту заброшенную комнату я подняла пыль, которая теперь медленно кружилась в воздухе и поблескивала белесой дымкой в свете огромного, во всю стену окна. За стеклом было видно наш анклав и гигантский купол фабрики, возвышавшийся над жилыми блоками, как величественный храм. Люди из здравкомитета, наверняка, уже пустили за мной бригаду. Прижав раненую руку к груди, я заползла в угол подальше от окна. Всего несколько часов назад по собственной глупости я попала в беду и теперь не знала, что с этим делать.

Тот день начинался обычно. Сирена разбила сон на мелкие кусочки. В комнате настойчиво зажглись лампы дневного освещения, призывая подниматься с кровати. Я с усилием открыла глаза и зажмурилась от яркого света. Нужно было вставать. За стеной тоже завозились люди. Единый сигнал поднимал всех на работу.

Поправив майку и одернув к низу обе штанины, я набросила на плечи серую мужскую рубаху в клетку и взяла с тумбочки зубную щетку, картридж с дезинфекционным раствором и полотенце. В коридоре уже выстроилась очередь к санитарному отсеку. Я замешкалась на пороге своей комнаты. Очень не хотелось подходить к этим людям. Последней стояла женщина лет сорока, с синюшными пятнами на лице. Ее лысая голова была обмотана длинным грязно-синим шарфом. Несмотря на весь свой неприятный вид, она явно пыталась хоть немного приукрасить себя – в ушах безвольно болтались тяжелые узорчатые серьги медного цвета. Женщина улыбнулась мне голыми деснами с остатками зубов.

– Доброе утро! Как спалось?

Ее дыхание вырывалось из груди и врывалось в нее с шумным свистом. Женщине явно было тяжело стоять на ногах.

Я сдержанно улыбнулась ей и все-таки встала в конец очереди.

– Доброе утро. – ответила я. – Как говорит наш Филипп на тренингах, сегодня лучше, чем вчера. Как ваше самочувствие?

Женщина, ее звали Надежда Кан, пожала плечами.

– Смотря с кем меня сравнивать, – она грустно улыбнулась, – Войнича, например, вчера ближе к ночи уже кремировали. А я, думаю, еще немного продержусь, ведь сегодня обещали дать аванс.

– Войнич был совсем плох… – Сказала я, хотя уже и не могла вспомнить внешность мужчины. – Он уже и не ел, и с постели не вставал. Вы выглядите намного лучше. Что возьмете на аванс?

Надежда никак не отреагировала на дежурный «комплимент».

– Врач рекомендует попробовать «Экстермию» из первой серии, говорит, она должна подойти мне по составу, да и цена приятная. Но сама я думаю взять «Морфиум» и успокоиться.

Надежда грустно улыбнулась, и ее измученная, но смиренна улыбка, заставила меня опустить взгляд в пол. До сих пор не могу привыкнуть и спокойно воспринимать больных. Поборов неловкость, я твердо ответила:

– Ну это вы зря. Сегодня мы начинаем запуск третьей серии «Экстермии». Попросите врача, чтобы выписал рецепт. Через меня она будет стоить на 10% дешевле. Всем работникам нашего сектора недавно повысили размер скидки.

– Спасибо. Только мне кажется, что, действительно, лучше взять «Морфиум»…

– Сколько курсов химии у вас уже было? Первая «Экстермия» не рекомендуется, вроде как, после восьми, я уже не помню, если честно. А новая разрешена даже после десяти курсов. По крайней мере, именно так написано на упаковке.

Женщина задумалась. В это время пришел ее черед идти в санитарное отсек, и она вежливо ответила:

– Знаешь, Элина, после десяти химий, уже надо смириться и просто запастись обезболивающими, – она снова обнажила осколки раскрошившихся от болезни зубов и медленно пошла умываться.

– Возможно, вы и правы, – я проводила ее грустным взглядом и осталась наедине со своими мыслями. Сзади меня подпирала очередь из сонных мужчин и женщин, которые, как и я торопились на работу. Я очень старалась не оглядываться назад. Надежда была, пожалуй, единственной соседкой, с которой я время от времени общалась.

Через полчаса мне и еще нескольким сотням жителей анклава под коротким номером Л11 предстояло отправиться по своим секторам на одну из крупнейших в нашем Союзе фабрик по производству медикаментов.

По последним сводкам СМИ, здоровое население материков составляет около тридцати процентов от общей массы жителей. И эти проценты стремительно убывают день ото дня. Однажды, чуть меньше века назад, на наш мир обрушился странный и страшный недуг. Люди без всяких на то причин стали умирать от многочисленных опухолей и внутренних кровотечений. Без возрастных, гендерных и расовых исключений. Из-за сильного сходства новой болезни с онкологией тот период вписан в историю как «раковая пандемия», пик которой длился всего около двух лет. Причину глобальной пандемии искали долго, но так и не нашли. Массовая истерия и миграция стерли границы между странами. Люди пытались сбежать из зараженных мест, хотя болезнь не передавалась ни воздушно-капельным, ни иным путем. Она странным образом возникала внутри организма. И мы ничего не могли с этим сделать. За несколько десятилетий болезни нас на планете осталось чуть меньше миллиарда

Сейчас май 2109 года, который я встречаю там, где родилась и выросла – в одном из малочисленных анклавов нашего вымирающего Государства.

Как и все прочие, каждое утро я собираюсь на фабрику, чтобы провести большую часть дня в труде на благо нашей нации.

Перед выходом из комнаты я замерла перед зеркалом, чтобы завязать не очень длинные светлые волосы в хвост. Серый цвет лица, худоба и впавшие глаза давали мне надежду на то, что все-таки болезнь настигла и меня. Совсем скоро я об этом узнаю совершенно точно – сегодня день моей диспансеризации. Если я окажусь права, меня наконец избавят от необходимости посещать наши чертовски занудные коллективные тренинги каждый день.

Спустя пару минут я уже шла по улице мимо однообразных жилых блоков к центру анклава, где возвышалось в своем величии громадное белое здание фабрики. Ее купол было видно отовсюду. Люди, как муравьи, сбегались к ней изо всех щелей бетонных узких переулков. Я встала в очередь на КПП, изо всех сил стараясь ни до кого не дотрагиваться. Каждый раз это получалось с большим трудом. Люди липли, как насекомые, терлись плечами, тыкались в спину, дышали в лицо, а я в это время задыхалась от омерзения. Столько разных удушающих запахов, столько липких влажных ладоней, столько падающих на меня со всех сторон чужих волос… А чуть в стороне от фабрики продолжал исправно выпускать в небо черный дым наш главный крематорий. Медленно двигаясь к КПП, я смотрела, как в высь уносится темный столб пепла и ни о чем не думала. В голове была приятная пустота.

И вот настал мой черед шагнуть через металлическую рамку пропускного пункта. В левой руке, под кожей, отозвался сигналом чип, и я оказалась внутри фабрики.

Каждый из нас чипирован. Этот обязательный порядок ввели чуть больше двадцати лет назад, я только появилась на свет. В левую руку вшивали гибкий чип, который собирал информацию о перемещении субъекта, о его приходе на рабочее место и отправлении домой, а также о том, жив он еще или уже нет. Родители рассказывали, что в первый год чипирования на большом электронном табло, расположенном на центральной площади, отображались цифры рождаемости и смертности на территории Государства. Это должно было воодушевить всех бороться за свое существование и, главное, лучше работать, перевыполнять план. Но эффект получился обратный, люди смирились с неизбежным и стали впадать в еще более беспросветное уныние. Табло убрали, и подобная информация впредь озвучивалась только на ежегодном выступлении главы здравоохранного комитета Правительства. Такие выступления мы обычно смотрели с общих экранов, расположенных на главной площади анклава. Это не было необходимостью, просто такая традиция, хотя в каждой комнате любого жилого блока есть небольшой личный экран для просмотра новостей, который включается по определенному расписанию вне зависимости от желания жильца. Других программ, кроме новостных, нам не показывают.

Оказавшись в широком коридоре, я прошла к первому фабричному кольцу и по привычке посмотрела на указатели, хотя и так знала, куда мне надо идти. До сектора Q во втором фабричном кольце я дошла за семь минут. Наша фабрика разделена на сектора для удобства формирования единого конвейера. Каждая конвейерная линия осуществляет свою операцию. Что мы производим? Препараты для химиотерапии. Сегодня запускается новая серия наиболее популярного продукта – «Экстермия 3». Это третья версия нашего бестселлера. Если верить сводкам новостей, именно наше Государство является мировым лидером по производству препаратов для устранения и профилактики раковой пандемии. И я даже немного горжусь, что вношу вклад в столь важное дело.

Моей задачей является обслуживание упаковочной линии. Я работаю на этом месте восемь лет. Да, мы очень рано начинаем работать, с двенадцати. Потому что нас становится все меньше, а производство, наоборот, увеличивает темпы. В фабричном гимне поется о ценности и силе двух рабочих рук, которые несут оздоровление миру. В награду эти руки получают лекарства, чтобы хоть немного продержаться в живых, или персональные баллы на чип, за которые можно приобрести, например, электронную подписку на ведущий фармацевтический журнал или еще какую мелочь. Мы почти не ходим в магазины, да их и не осталось. В нашем анклаве, к примеру, последний магазин хозтоваров закрылся недели три назад. Продуктовые магазины запрещены вовсе. Все что нам нужно, дает фабрика. Одежду. Еду. Общение. За преданность и ответственный труд фабрика кормит нас три раза в день синтетической едой. Из-за глобальной экопрограммы, принятой еще во времена пика «раковой пандемии», жаренное мясо запрещено, и поэтому я видела его только в старой кулинарной книге.

Ох, об этой книге я могу говорить часами. Если бы было с кем разговаривать, конечно. Мы с родителями часто рассматривали ее и представляли, каким вкусом могла бы обладать изображенная на многочисленных иллюстрациях еда. Баранина под мятным соусом, люля-кебаб со свежими овощами, борщ с пампушками – все эти слова до сих пор кажутся мне немного таинственными, волнующими и очень аппетитными. Хотя я и не знаю, что такое настоящий аппетит и возбуждение, вызванное запахом чего-то вкусного. Синтетика, заменяющая нам еду растительного и животного происхождения, выполняет одну единственную функцию – насыщать и тонизировать – только и всего. Никакой эстетики.

Кстати, о моих родителях. Их уже нет со мной. Сначала ушла мама – онкология, метастазы и еще куча скучных слов. За мамой, через пару лет, последовал отец – всего лишь воспаление легких. Соседи еще долго сокрушались, как нелепо выглядела его смерть на фоне всех остальных. В общем, когда я осталась одна, мне было четырнадцать. Все что у меня осталось от родителей – комната в жилом блоке и цветная книга про варварскую еду. С этой книгой под подушкой я засыпала и с ней же просыпалась. Я знаю наизусть все рецепты, а их ни много ни мало, а целых пятьсот штук. Иногда, когда мне становится страшно или грустно, я шепчу рецепты десертов. Мой любимый – брауни. Это слово можно смаковать во рту целый день, такое оно нежное и сочное…

Запустился конвейер, и я, как по щелчку тумблера, отключилась. В рабочие моменты мой воображаемый автопилот делал все за меня, в то время, как я думала совершенно о других вещах. Я снова думала о том, что сегодня по графику у меня должен состояться плановый осмотр в медблоке.

Каждый житель любого анклава, если не стоит на учете в центральной больнице по какому-либо заболеванию, должен раз в полгода проходить диспансеризацию на рабочем месте. Это один из пунктов в социальных гарантиях сотрудникам. А еще способ раннего выявления так называемого донатора, то есть человека, в крови которого есть антитела к онкоклеткам. Раньше считалось, что это врожденная мутация. Сейчас антитела могут появится у здорового человека и после тридцати, и после пятидесяти лет. Механизм образования антител только изучается.

Донаторов при обнаружении сразу изымают из общества. По официальной версии их отправляют в главный здравкомитет Государства для исследования. Пока это приоритетное направление в поиске противоракового лекарства. Именно мутировавшая кровь донатора может помочь в этом нелегком деле. На моей памяти в новостях транслировали об обнаружении шести таких человек. Каждого нового из них представляли, как государственного героя. Белозубые женщины в новостных блоках вещали, что последующее исследование продвигается намного лучше предыдущего. Сам донатор иногда говорил на камеру какие-то дежурные фразы о жертвенности и национальной миссии. А потом он просто исчезал, и о нем переставали говорить. Но мы все равно помним их всех. Каждое лицо, каждое имя. Именно они до сих пор дарят нам надежду на исцеление.

Что действительно делают с донаторами, никто не знает. Различные догадки по этому поводу слепились друг с другом в большой комок и переросли в таинственные, окутанные медицинским мраком и привкусом лекарств мифы. Кто-то мечтает стать донатором, потому что считает, что они живут в неизведанных землях долго и счастливо, а кто-то невыносимо боится каждого медосмотра, потому что уверен, что донаторов истребляют после проведенных опытов.

Все эти слухи не добавляют мне уверенности в завтрашнем дне. Перед каждым обследованием, начиная с двенадцати лет, я испытывала практически настоящие панические атаки. По началу я боялась, что меня могли разлучить с папой, если бы антитела все-таки нашлись во мне. Позже меня пугала банальная неизвестность. Теперь я даже не знаю, чего боюсь больше – положительного онкомаркера или наличия спасительных антител.

Сегодня осмотр был назначен на вторую половину дня, и мне ничего не оставалось, кроме как очень постараться, сфокусироваться на работе и отвлечься от страшных мыслей, чтобы снова не вызвать в себе истерию. Я вперилась глазами в конвейерную линию и стала представлять бетонную стену нашего пограничного забора, которая охраняла анклав от пустыни, расположенной вокруг него.

Однажды во время прогулки мой взгляд наткнулся на узенькую дырочку в одной из горизонтальных трещин этой стены. Сквозь нее было видно настолько мало, что воображение мое разыгралось буйно и радостно. Там виднелось высокое темное здание, а вокруг – пустота, сотканная из разросшейся травы и упавших конструкции линии электропередач. Несколько выходных дней подряд я смотрела в нее часами. Меня никто не мог видеть, ведь та часть стены находилась рядом с пустыми жилыми блоками, а значит, и камеры в этом квадрате были отключены. Как-то раз я задумалась и пошла вслед за бегущей трещиной. С каждым шагом она становилась шире и глубже пока не закончилась небольшим обвалом стены. Рядом стояла полуразрушенная невысокая постройка, похожая на технический сарай. Видимо, именно она при падении и разрушила часть бетонного монолита. Я взобралась по куче из обломков и перепрыгнула на ту сторону. Немного потоптавшись на пороге заброшенной части мира, я забралась обратно. У меня не было причины уходить. Там, снаружи, нет еды. Просто было приятно знать, что где-то у меня есть вход в иную реальность.

На конвейерной ленте появились первые пакеты с новой жидкостью. Я внимательно следила за процессом маркирования, быстро поправляла застрявшие пакеты, следила за тем, чтобы заготовки внешней бумажной упаковки не помялись при подаче с лотка.

Так прошло три часа рабочего времени. Сигнал объявил о начале перерыва. Мы толпой отправились на очередной тренинг. Нас заставляли ходить на тренинги. Их проводили специалисты из здравкомитета во главе с фабричным менеджером. С онкозараженными людьми дополнительно работали в больницах, с остальными – только на территории фабрики. У нас даже открыли релаксационный зал, где мы все вместе под медленную музыку «набирались сил для новых трудовых свершений». Только там с нами иногда и общался главный управляющий фабрики по имени Филипп Венц. Ласковым голосом он рассказывал о том, как складывался его идеальный трудовой путь.