Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик

– Я и сам бы не поверил, если бы не Мануил, – Иов старался, чтобы слова его звучали как можно убедительнее. – И остальные тоже подсказали.

– Ну, – мрачно поторопил игумен, начиная сердиться.

Иов вздохнул, затем – запустив куда-то под подбородок руку – вытащил на свет божий свою бороду, после чего обвел насельников тоскующим взглядом и вдруг несколько раз быстро провел рукой по лежащей на его груди бороде.

Немедленно вслед за этим на скамейке раздался сильный треск, и десятки электрических разрядов вспыхнули и погасли в бороде отца Иова.

От неожиданности отец наместник попятился и чуть было не сел на клумбу.

– Это что еще за фокусы? – спросил он, не понимая, что происходит.

– Электричество, – сказал с благоговением Иов. – Чтобы это понять, надо такую вот книгу прочесть.

И он показал размеры этой самой книги.

Монахи согласно закивали.

– Книга у нас, слава Богу, уже есть одна, – игумен подошел ближе. – Евангелие называется… А ну-ка. Давай-ка еще, если сможешь.

– Нет проблем, – сказал отец Иов, который в последнее время курировал старшие классы местной школы и многому от них набрался. – Сделаем в лучшем виде.

Потом он распушил свою бороду и несколько раз быстро провел по ней свободной рукой

Треск. Искры. Запах жженой бумаги.

– Однако, – протянул отец игумен даже с некоторым удивлением. – И давно это у тебя?

– С утра, – сказал отец Иов и добавил: – Прямо хоть в Академию звони.

– Зачем в Академию, не надо в Академию, – и наместник осторожно протянул руку к бороде духовника. – У нас тут такой народ, что без всякой Академии трусы на ходу снимут.

Окружающие скамейку монахи сдержано рассмеялись.

Чудо, между тем, продолжалось.

Стоило отцу духовнику слегка провести рукой по бороде, как множество электрических искр вспыхивали, словно далекие звезды. Одна большая искра, треща, обожгла игумену руку и быстро прожгла подрясник.

– Ай, – игумен отдернул руку. – Ты тут поосторожней со своими огнями-то. А то сожжете монастырь к чертовой матери.

Голос его стал похож на кусок наждачной бумаги.

– Мы осторожно, – сказал отец Иов, догадываясь вдруг по каким-то своим признакам, известным только одному ему, что у игумена вдруг сильно испортилось настроение. Причина этого, разумеется, сомнений не вызывала. Отец игумен завидовал, и завидовал он именно вот этой самой наэлектризованной бороде, которую нельзя было ни спрятать, ни запретить, ни отнять, так что оставалось только смотреть, как вспыхивают и гаснут перед тобой манящие искры, и чувствовать, как твое лицо становится все мрачней и мрачней.

В то время как настроение отца Нектария заметно ухудшилось, настроение отца Иова, напротив, вдруг заметно улучшилось, да так, что не было ничего удивительного в том, что его внезапно пронзила мысль, что мечта о настоящей бороде, которую он так таил долгие годы, вдруг стала реальностью! Было ясно, что такой бороды нет ни у старцев, ни у владыки, ни даже у самого Патриарха, который не упустил бы, конечно, случая покрасоваться перед членами Синода такой вот чудесной бородой.

«Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!» – с чувством прошептал отец Иов и перекрестился, чувствуя где-то совсем рядом присутствие Того, кто подвесил на небесах хрустальный свод и стреножил великого Левиафана, а теперь осчастливил отца Иова, сняв с него тяжесть, которую он носил много-много лет.

«На службе креститься будешь», – злобно сказал наместник, поднимаясь со скамейки, и чувствуя, как боль и обида готовы вот-вот захлестнуть его.

Но его, похоже, уже никто не слушал.

Глядя, как вспыхивают таинственные электрические искры, приходящие из ниоткуда и возвращающиеся в никуда, монахи словно забыли о существовании отца игумена, загипнотизированные волшебными искрами, которые, похоже, хотели им что-то важное сказать, но все никак не могли найти нужных слов.

109. Местная история. Гений Бозырева

Местная история Пушкиногорья не знает ни своего Тацита, ни своего Тита Ливия. И все же, время от времени, всплывают из небытия странные истории, которые вполне могли бы произойти в древней Греции или Риме, лишний раз подтверждая ту незамысловатую истину, что человек всегда и везде остается самим собой.

История же была вот какая.

В году этак пятидесятом приехал в Пушкинские горы сразу после распределения молодой специалист по фамилии Бозырев. Был он сведущ в комсомольских делах, поэтому довольно быстро пошел в гору, довольно скоро вступил в партию и занял какой-то значительный, по местным меркам, пост в районной администрации.

Поселился же он в деревне Савкино, по которой когда-то давным-давно любил гулять Пушкин, ничего, к счастью, не знавший ни про партийную работу, ни про райком, ни тем более про партийные взносы.

Время, между тем, шло, семья росла, и скоро Бозыреву стало тесно в его уютном, но небольшом доме. Как советский человек, к тому же, как человек партийный, он не пошел для решения своей проблемы каким-то сомнительным путем, но просто написал заявление, в котором описал свое печальное положение и попросил вышестоящие органы поставить его в городскую очередь на квартиру в Пушкинских горах.

И тут выяснилось, что по закону сельские жители не имели права стоять в городской очереди, – не то потому, чтобы удерживать их в сельском хозяйстве, не то по какой другой причине, но все мечты и фантазии Бозырева о собственной квартире рухнули в один час.

Для него настали тяжелые дни, и даже помощь друзей и поддержка семьи не приносили облегчения и не делали его боль меньше.

Однако мучения его длились, к счастью, недолго.

На одном из заседаний райкома неожиданно возникло предложение помочь товарищу Бозыреву в получении расположенной на территории Пушкинских гор квартиры.

Все гениальное, как известно, просто.

Посоветовавшись с друзьями, поразмыслив и полистав Административный кодекс, Бозырев продвинул в райком предложение – передать деревню Савкино, где он жил, – под непосредственную власть городской администрации – другими словами, лишить Савкино статуса деревни, а взамен считать его частью Пушкинских гор. Так Савкино стало улицей, принадлежащей поселку, а Бозырев – поселковым жителем, стоящим на законных основаниях в городской очереди на квартиру в Пушгорах.

Я хорошо представляю себе эту картину

Заседание пушкиногорского райкома. В сегодняшних темах – доклад о достигнутых районом успехах, международное положение и – в части «Разное» – квартирные затруднения гр. Бозырева.

– Есть еще один – последний – вопрос, – говорит Ответственный за идеологическое воспитание молодежи. – Вы все знаете нашего молодого специалиста, товарища Бозырева. Знаете и его тяжелое семейное положение, в смысле квартирного вопроса, конечно. Так вот у нас есть предложение, позволяющее, наконец, встать товарищу Бозыреву в общегородскую квартирную очередь. Прошу вас ознакомиться.

Далее идет знакомство с предложением.

– По-моему, это стоит внимания, – говорит Ответственный за техническое состояние машинного парка.

– Ну, все-таки деревня. Поймут ли нас? – замечает Председатель.

– А мы сообщать никому не станем, – говорит Ответственный за идеологию. – Почему мы должны кому-то рассказывать о наших внутренних делах? Это непорядок.

– Верно, – говорит Председатель. – Что ж, давайте голосовать. Да и по домам. Все-таки банный день.

Дальше история пошла по накатанной.

Бозырев встал в квартирную очередь и скоро получил в Пушкинских горах неплохую квартиру. Что же касается всех остальных, то прошло еще много времени, прежде чем местные жители догадались, что они живут теперь не в деревне Савкино, а на Савкинской улице, и сами они – уже не деревенские мужики и бабы, а самые натуральные городские жители, перед которыми открыты все пути.

110. Василевич