Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик

Машина дернулась в сторону и пошла юзом, но, благодаря небольшой скорости, почти сразу же остановилась. Дверь ее, судя по всему, слегка заклинило.

– Всем приготовиться, – сказал Сергей и для пущей убедительности постучал по заднему крылу «Газика».

Тут из кустов вышел отец Фалафель с палкой в руке, которую он держал наподобие ружья.

– Это ограбление, – сказал он и захихикал.

– Вы что, монахи, сдурели? – сказал шофер, открывая, наконец, дверь. – Совсем с ума посходили? А если б я не успел тормознуть?

Глаза его между тем подозрительно блестели.

– Но ведь успел же, – сказал Сергей, подходя к шоферу. – Ты кто?

– А ты кто? – спросил шофер, но, увидев в руке у одного из монахов красную корочку, сразу присмирел, однако, все-таки заметил, что первый раз видит у монаха чекистское удостоверение, что и в самом деле было довольно странно.

– Мы на особом задании, – сказал Фалафель и зачем-то показал пальцем в сторону Сороти.

– Машину реквизируем, и притом вместе с шофером, – сказал Сергей, похлопывая по капоту. – Будешь реквизированной технической единицей.

– Вот за это спасибо, – сказал шофер. – Глаза б мои на нее не смотрели. Поверите ли, только баранку целый день и видишь. Никакого досуга!..

– Будет тебе досуг, подожди еще немного, – сказал Сергей. – Сейчас поедем в ближайший продуктовый, а ты, Фалафель, останешься тут и будешь ждать подкрепления.

– Это у него, что ли, имя такое – Фалафель? – поинтересовался шофер, с интересом рассматривая Фалафеля.

– Это у него позывной такой, – сказал Сергей. – Требуется, когда он выходит на связь. Только чтобы об этом ни гу-гу.

– Понимаю, – сказал шофер и еще раз не без интереса поглядел на Фалафеля.

– Выпей-ка, сынок, перед дорожкой – сказал тот, протягивая шоферу складной пластмассовый стаканчик.

– Ты, что ль, не видишь, за рулем я, – неуверенно сказал шофер, но предложенный стаканчик взял и немедленно и деловито его осушил, не потребовав к принятому никакой закуски, что обличало в нем опытного человека.

– Вот это по-нашему, – сказал отец Фалафель, глядя на просвет через пустую бутылку. – Все бы так пили, так другая страна была бы.

– Стой-ка, – отец Сергей заглянул в кабину. – Это что тут еще у тебя за подозрительная фляжечка?

– И ничего она не подозрительная, а чистый самогон, – ответил шофер. – Его в Захнино гонят. Целая, между тем, бригада. И хорошего качества, кто понимает.

– Мы-то как раз понимаем, – сказал Сергей, нюхая содержимое фляжечки. – Можешь не сомневаться. А вот понимаешь ли ты степень своей ответственности перед Родиной, это еще надо проверить.

И с этими словами он поднес фляжечку ко рту и опрокинул ее, издав при этом какой-то болезненный тоскливый звук, похожий на то, как если бы кто-то выключил включенную на всю мощность заставку Windous.

– Служу Советскому Союзу, – сказал шофер и отдал честь. Потом он взял из рук Сергея опустевшую фляжку, допил остатки и добавил:

– Если что, то говорите, что вы меня взяли в заложники.

– И скажем, – сказал Пасечник, потрепав шофера по плечу. – Можешь не сомневаться.

Потом Пасечник и шофер сели в машину и отбыли в неизвестном направлении, а Фалафель присел у обочины дороги, снял с себя обувь и задумался, предавшись нехитрой науке ожидания. А потом уснул.

108. Борода

Откуда взялась у отца Иова странная привычка поглаживать во время беседы свою бороду – этого, конечно, не знал никто. Достоверно известно было другое, а именно то, что сама эта борода была на редкость несимпатична, вызывающе вульгарна и совершенно не отвечала тем задачам, которые должна была исполнять борода монастырского насельника, напоминая о близости Божьей и предупреждая о неподкупной неизбежности Страшного Суда. Эта борода росла совершенно по каким-то своим законам, то давая в одном месте завидную густоту, то наоборот, производила нечто, напоминавшее игривую плешивость, просвечивая насквозь до самой кожи и при этом еще позволяя себе завиваться на концах, что выглядело уже совсем неприлично.

Единственное, в чем эта борода явно преуспела, была ее длина, которая – как говорили знающие люди – достигала аж до самого пола, – но и тут она выглядела далеко не комильфо, а скорее так, словно её хозяину приходилось просить милостыню или петь в подземном переходе.

«Если бы случился конкурс на худшую бороду, то твоя бы заняла первое место», – сказал как-то отец наместник, который сам был бородой не обделен и поэтому безбоязненно позволял себе по этому поводу всякие замечания.

Замечание это было, конечно, обидное, но еще обиднее были смех и хихиканье братии, которая почти открыто показывала этим глупым смехом свою зависть и заскорузлую – как говорил сам Иов – неприязнь, которые братия демонстрировала в отношении своего духовника.

Однако Бог и без нас знает, как вести нас от поражения к победе.

Кто внимательно читал святых отцов, тот, конечно, хорошо знает, что на чужом несчастии не въедешь не только в Рай, но и в свою собственную келью. Глядя на хихикающих братьев, отец Иов, как истинный христианин, не подавал вида, что его задевают их насмешки, твердо уповая на Бога и справедливо полагая, что смеется тот, кто смеется последним.

Так оно и вышло.

Господь не только утешил отца Иова, найдя новый источник радости и довольства, но и вдохнул в него некоторую уверенность, которой ему никак недоставало в общении ни с братьями, ни с отцом игуменом. Те же, кто подпевал и подхихикивал отцу Нектарию, остались, судя по всему, в дураках, позабыв, что Дух Божий дышит, где хочет, поднимая каждый день над нашими головами сияющий солнечный шар и не делая до поры различия между злыми и добрыми.

А дело было так.

Прогуливаясь как-то по монастырскому дворику и прячась от солнечных лучей, отец игумен вдруг наткнулся на сборище монахов, которые плотной стеной окружили скамейку, с которой раздавался и голос отца духовника, и другие знакомые голоса.

«Ну, давай, Иов, – услышал отец наместник голос отца Мануила, к которому присоединился голос отца эконома и голос самого отца Иова, который сказал: «И при этом совершенно не обжигает».

«А главное – не кончается, – сказал восторженный голос отца Маркелла. – Как это возможно, вот вопрос».

«Чудо», – сказал неизвестный голос и добавил: «Чудо и есть».

– Это что еще у вас тут за чудо? – сказал отец наместник, протискиваясь сквозь толпу и заставив нескольких монахов в страхе отступить. – Ну-ка, ну-ка…

Тесня и наступая друг другу на ноги, сборище расступилось, и отец наместник увидел сидящего на скамейке отца Иова, который поспешно засовывал что-то за ворот подрясника. Вид у него при этом был самый подозрительный.

– Ага, – сказал отец Нектарий, оглядывая присутствующих. – И как это прикажете понимать?

Так как все монахи, напуганные неожиданным явлением отца игумена, молчали, слово взял отец Иов, который быстро откашлялся и в двух словах попытался объяснить игумену причины этого сборища. А так как Демосфен из отца духовника был совершенно никакой, то и объяснение его было совершенно непонятно, неубедительно, а главное, подозрительно.

– Электричество, – сказал отец Иов, зачем-то показывая указательным пальцем на небо. – Такие вот разряды. Особенно если их наэлектризовать.

– Какое там еще электричество, – игумен с отвращением смотрел на отца Иова. – Вы зачем тут собрались, я спрашиваю?.. Или для вас закон не писан?.. Служба через полчаса, а вы тут по скамейкам рассиживаетесь!

Способность отца архимандрита начинать каждое дело с грубости и оскорблений была, впрочем, хорошо известна всем насельникам и никого не удивила.

– Так ведь это опыт, – сказал отец Мануил, о котором говорили, что он не так сильно робеет хамства Нектария, как остальные. – Между прочим, описан в учебнике физики для седьмого класса.

– И что? – сказал Нектарий, обливая монахов почти осязаемым презрением.

– Давай, Иов, покажи, – сказал Мануил.