Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик

– Тюхли… Тюхли, – бормотал наместник, отталкивая от себя чьи-то цепкие руки.

– А тяжелый, однако, – сказал один из толкающих наместника к ограде. – Центнер выйдет, да еще с гаком.

– И то, – говорил второй, тоже толкая наместника, но при этом еще слегка шелестя над головой Нектария невидимыми крыльями.

– Не меня, не меня, – молил наместник, не зная, как откупиться от незваных гостей. – Отца Иова возьмите, он духовник, да к тому же нерадивый, с женским полом любит общаться!

– Будет тебе женский пол. Погодь еще, – отозвался один из ангелов и совершенно не ангельским образом стукнул отца наместника по шее.

– Нет, нет! – кричал наместник, борясь с подступавшей к нему тьмой. – Оставьте, оставьте!.. Иова возьмите. Он в прошлую пятницу скоромное ел!.. Тюхли!.. Тюхли!.. Тюхли православные!

Возможно, он бы и хотел сказать что-нибудь вразумительное, понятное, утешительное, но вместо этого из груди его рвалось что-то непонятное, страшное, зловещее, – то, о чем не принято было не только говорить, но даже думать.

– Тюхли! Тюхли! Тюхли православные! – мычал и бился игумен, чувствуя, как ангелы Господни запихивают его в загон, из которого уже не было и не могло быть выхода. И тогда он закричал, и одинокий крик этот был слышен и в монастырском дворе, и в спящем Столбушино, и в далеком Пскове, до которого езды было не меньше часа… Он кричал и кричал, пока его сон, наконец, ни разлетелся на куски и не перешел в разряд воспоминаний.

Но, и уйдя, он по-прежнему пугал и страшил, этот нелепый сон, так что, очнувшись, наместник поначалу боялся даже пошевелиться и открыть глаза, и это длилось до тех пор, пока собравшись с силами, он не позвал, наконец, Маркелла, и, когда тот появился, велел ему немедленно налить грамм двести из стоящего в холодильнике прозрачного бутылька, а к нему – маринованного огурчика собственного изготовления, которые все называли не иначе, как «божественные

– Опять? – с сочувствием спросил Маркелл, подходя к ложу наместника с небольшим подносиком в руках.

– Сам видишь, – ответил хрипло отец наместник, садясь в кровати и принимая из рук Маркелла хрустальный стаканчик.

– Тюхли? – спросил Маркелл.

– Тихо, тихо, – сказал отец наместник, озираясь вокруг, словно опасаясь, что кто-то услышит то, что не следовало бы слышать простым смертным.

Потом он опрокинул хрустальный стаканчик и сразу повеселел.

– Свет не выключай, – сказал он, глядя за черный провал окна. – Пускай горит.

Потом закусил огурчиком, допил то, что оставалось в хрустальном стаканчике и, легонько простонав, рухнул на подушку и уснул. Но на этот раз без сновидений.

104. В воспитательных целях

Были у отца Нектария, впрочем, и явные недоброжелатели. Собирались после службы группками, что-то обсуждали, провожали отца Нектария косыми взглядами, не подходили к помазанию, если помазывал наместник, – одним словом, вели себя глупо, дерзко и вызывающе, на что отец Нектарий только смиренно вздыхал и говорил что-нибудь подобающее случаю, например, что тот, кто не уважает наместника, тот не уважает владыку, а кто не уважает владыку, тот не уважает самого Господа Бога нашего и потому будет гореть в геенне огненной вечно.

В ответ на эти смиренные речи недоброжелатели распускали об отце Нектарии всевозможные слухи и даже пожаловались на него преосвященному Владыке Евсевию, который – как и во всех подобных случаях – повел себя крайне мудро, то есть никакого ходу этому делу не дал, зато в воспитательных целях заставил отца наместника прочесть вслух одно из подметных писем, и не только прочесть, но и – как утверждали некоторые невоздержанные языки – заставил его это письмо съесть, отчего отец Нектарий был сильно некоторое время на владыку обижен да к тому же маялся потом животом несколько дней, давая своим недоброжелателям лишний повод позлословить.

105. Из подметных писем

«Видение отроковицы Елизаветы, бывшее в день Пресвятой Пасхи, сиречь первого мая две тысячи какого-то года, в Успенском Святогорском мужском монастыре, во время пасхального крестного хода»

Отроковица Елизавета, которую знают многие, стояла вместе со другими молящимися в ожидании крестного хода перед царскими вратами, когда вдруг услышала голос, сказавший: «Изберите из среды народа сего невинную отроковицу, для того чтобы она засвидетельствовала об увиденном перед лицом неверующих, слепых и растленных сердцем». И в тот же час после этого увидела Елизавета Ангела Господня, который показал на нее рукой и сказал: «Это она». Страх охватил непорочную девицу, в особенности тогда, когда она увидела, как два Ангела Господних вынули из тела наместника, отца Нектария, душу и, подняв ее в небеса, поставили перед Божьим Престолом. Тело же отца Нектария продолжало Божьей волей идти во главе крестного хода, так что никто из присутствующих не заметил этого великого чуда. Сама же Елизавета тоже была воздвигнута в небесную высь и остановилась возле самого Божьего Престола, где была напутствована одним из светозарных Ангелов, сказавшим ей: «Не бойся, чадо, но смотри и запоминай все, что увидишь». Сразу же после этого раздался страшный голос с Божьего Престола, от которого задрожали основания мира и замигали звезды небесные. И этот голос сказал, обращаясь к отцу Нектарию: «Скажи мне, наместник, какую пользу принес ты за время твоего наместничества в сей святой обители, какую пользу ты принес ее насельникам, инокам, монахам, трудникам и прихожанам? Какую пользу принес ты их душам, и какую пользу принес ты своей душе, которую я вложил в тебя?» Тут узрела отроковица Елизавета, что отец Нектарий побелел как полотно, задрожал и не смог открыть рот, убоявшись меры грехов и злодеяний своих. «Как! – вскричал гневно Господь, не дождавшись ответа. – Ты молчишь и не знаешь, что сказать? Как же ты осмеливаешься наставлять братьев и учить прихожан, а Господу твоему, Который призвал тебя и Которому ты поклялся служить верой и правдой, не можешь сказать и двух слов? Вспомни, – продолжал Господь, – разве, когда я вверял тебе эту святую обитель, не было ли в ней заведено помогать нищим, обогревать замерзших, утешать отчаявшихся, кормить голодных, ютить странников, не делая различия между богатым и бедным? Не было ли в ней заведено больше думать о ранах Христовых, нежели о мирском благополучии? Не царили ли в ней истинное братство и Христова любовь между насельниками и прихожанами? Во что же ты превратил это святое место, извратив его по своему образу и подобию!» – Услышав сие, душа отца Нектария не нашла ничего сказать, но задрожала и стала серой, словно пепел. Господь же продолжал: «Сколько раз, желая спасения тебе, Я посылал тебе то странника, то нищего, то калеку, чтобы ты отогрел, накормил и приютил их, помня, что сделанное для одного из малых сих сделано для Меня. Но с упорством, достойным лучшего применения, ты гнал их прочь. О, далекий от истины человек! Разве не пригибал Я тебя болезнями, не томил тебя сновидениями, не посылал тебе знамений, не увещевал тебя голосами? Но, видно, жестоковыйность твоя превосходит жестоковыйность распявших Спасителя. Так иди же от меня прочь, туда, где смрад и холод, потому что терпение Мое кончилось, а беззакония твои достигли предела». И с этими словами Господь и Вседержитель простер свою руку, и тотчас два огромных Ангела схватили душу отца Нектария и, подняв ее на огромную высоту, бросили в огненное озеро, где была тьма и скрежет зубовный.

Сразу же после этого исчез Божий Престол и Сам Господь, а вместо них один из Ангелов, приблизившись к отроковице Елизавете, сказал: «Знай и передай другим, что никакая сила на земле не сможет защитить ни отца Нектария, ни кого бы то ни было еще, если от него отвернулся Всемогущий Господь и Пресвятая Богородица. Запиши сама то, что видела и слышала, или пусть запишет это кто-нибудь с твоих слов, так чтобы все православные христиане знали, сколь велик и страшен Господь, что еще при жизни может отнять у человека душу и бросить ее в огненное пекло, самого же человека оставить так, словно он жив и здоров и пребывает среди людей. Так что всякий раз, когда кто-то посмотрит на отца Нектария или отца Павла, то вспомнит, что души их и в сей час пребывают в огне кипящем и неумолимом, тогда как тело находится на земле, и, видя это, тот час же прославит святое и страшное имя Господне, который не оставляет без последствий никакой грех и творит великие чудеса во вразумление всем человекам».

106. Общий сон

Общий сон случается довольно редко, может раз в полгода, а то и раз в году, а иногда и того реже. Его признаки чрезвычайно просты – стоит лишь двум-трем людям увидеть одновременно один и тот же сон, как любой здравомыслящий человек скажет вам, что это-то и есть тот самый сон, который мы называем общим, то есть таким, который снится сразу большому числу спящих, которые, в свою очередь, после пробуждения сопоставляют увиденное и решают, был ли этот сон действительно общим, или это всего лишь досадная оплошность, на которую не стоит обращать внимания.

Именно такой общий сон и был увиден всеми монахами Святогорско-Успенской мужской обители 16-го августа 2015 года в третьем часу ночи, о чем в журнале опозданий, посещений и нарушений должен был бы быть зафиксирован этот редкий случай, чего, однако, не произошло, поскольку страница, на которой, судя по всему, была сделана эта запись, была кем-то выдрана и навсегда потеряна для будущего историка.

А рассказать этому историку, пожалуй, было бы о чем. Шутка ли сказать – общий сон! Тут и свой собственный-то не всегда поймешь, что уж говорить об общем, то есть о таком, в который набивается знакомый и незнакомый народ и от которого, положа руку на сердце, можно ждать чего угодно, тем более что дело в этой истории шло о вещах совершенно несусветных.

А начинался сон буднично, обыденно, вполне сонно.

Снилось монахам, будто все они собрались на монастырском дворе, и при этом у каждого в руке был какой-то музыкальный инструмент, в то время как на самом дворе стояли пюпитры с уже раскрытыми нотами.

И все ждали только отца и благодетеля, который, как всегда, немного задерживался.

И все было бы, наверное, как всегда, чинно и мирно, если бы не этот самый Цветков, который не мог просто чинно стоять в ожидании игумена, а должен был болтать всякую ерунду, в которой не было ни капли правды. Так, например, он заявил стоящей рядом братии, что сегодня наш отец и благодетель не будет исполнять Брамдомский концерт, а исполнит Седьмой концерт для фортепьяно и гобоя с оркестром Иоганна Себастьяна Баха, о чем он сам слышал сегодня утром.

– Вот уж и неправда, – сказал отец Мануил, положив на плечо трубу. – Сегодня мы будем играть Пасторальные импровизации. Если кто хочет проверить, вот тут ноты. Пожалуйста.

Монахи зашумели.

– Что ноты, – сказал кто-то, – ноты можно переписать.

– Вот именно, – отозвался отец Фалафель, держа подмышкой скрипку. – Или подделать.

– Игумен говорил, что играть будем Девятую симфонию, – вспомнил отец Ферапонт, которого из-за контрабаса почти не было видно.

– Игумен скажет, – проворчал Фалафель. – Чья хоть симфония-то?

– Я же говорю – Девятая, – повторил отец Ферапонт.

– А-а, – сказал Фалафель. – Теперь понятно.

В это самое время на пороге административного корпуса образовался отец и благодетель, игумен отец Нектарий. В руке он держал огромную дирижерскую палочку.

– Ну что, тунеядцы, – загремел он, подходя к стоящим монахам. – Совсем уже от рук отбились?.. Или забыли, кому мы сегодня играем?

– А кому? – спроси Фалафель.

– Поговори у меня! – закричал игумен и, кажется, даже подпрыгнул от возмущения. – Только не ври мне, что ты это первый раз слышишь!

– А-а, – сказал отец Фалафель. – Вот, значит, оно что.

– Вот именно, – подтвердил игумен. – Самое натуральное.

Было что-то тревожное в его словах, будто кто-то собирался сказать тебе нечто важное, но только все никак не мог решиться и потому говорил всякую чепуху, чтобы только не выглядеть совсем уж нелепо.

Но еще тревожнее было появление над их головами огромного театрального балкона, который висел неизвестно на чем, привлекая внимание любопытных монахов, гадающих – кто там прячется наверху за закрытыми занавесками.

– Ну, вот, дождались, – негромко сказал отец игумен и закричал. – Становись!

В ту же минуту вокруг началось форменная суета, которая длилась до тех пор, пока все монахи не разобрали свои пюпитры и не начали настраивать инструменты, в то время как отец Нектарий взгромоздился на хлипкую эстраду и, подождав немного, поднял свою дирижерскую палочку, именуемую в музыкальном мире баттута.

– Неужели? – спросил с изумлением у пробегающего скрипача отец Иов.