Сталкер. Влюбляя тебя

– Зачем ты снимал? Ведь это был ты?

– А ты не помнишь меня в комнате?

– Нет, я запомнила только четверых. И по видеоролику с твоего ноутбука я впервые поняла, что был кто-то пятый, кто смотрел…, не трогал…, но не помог…

– Да, малышка, это был я. Но снимал не потому, что мне нравилось зрелище или хотел поиздеваться над тобой, или ещё какое дерьмо. Я с трудом сдерживался, чтобы не броситься на колени и не начать умолять вместе с тобой, чтобы они остановились. Вместо этого я спаивал тебя скотчем. Один из ублюдков принёс с собой едва начатую бутылку. И я вливал в тебя алкоголь силком. Хотел, чтобы сознание отключилось, тело расслабилось, и чтобы тебе было чуть менее больно и противно.

И снимал на камеру телефона, чтобы осталось хотя бы малейшее доказательство творимой жестокости. Я не собирался обнародовать видео или давать ему ход. Просто хотелось, чтобы у тебя был запасной вариант, на случай если ты решишь свидетельствовать против подонков. Едва они закончили, повезло что ты быстро отключилась и больше не представляла интереса для ублюдков, я вытолкал их из комнаты и гнал до самой машины. По дороге схватил какого-то более-менее трезвого пацана и посадил за руль. Наказав ехать в бар, где эти уроды обычно зависали. После нашёл Харпер. Обрисовал в двух словах. И закутав тебя в покрывало вынес из проклятого дома. Довёз тебя и подругу до первого попавшегося мотеля. Туда же вызвал доктора.

После скотча вырубилась ты основательно, поэтому доктор смог провести тщательный осмотр. Он выписал таблетки и рекомендации, которые я оставил Харпер. Остальное ты знаешь.

Эдриан замолчал. Молчала и я, перебирая пальцами браслет. А что тут скажешь? Я хожу к психологу, но до всепрощения мне как из Лос-Анджелеса дойти пешком до Нью-Йорка, через Долину Смерти без воды. Исход один – прощение сдохло в зародыше.

«Ох, прости малыш. Моё любимое Авокадо. Мама любит тебя, никто не умер, мама так шутит. У мамы дебильный юмор, примерно такой же, как у твоего папы». Ладонь инстинктивно поглаживала живот, пока я мысленно просила прощения за неосторожные слова.

Задняя дверь дома открылась, и недовольный Роберт показался в проёме:

– Дети, а ну-ка хватит сидеть на холоде, живо в дом, оба.

Признаться, именно этого пинка мне не хватало. Последняя часть разговора слишком тяжёлая, чтобы запросто переварить её.

– Я же говорила, что папа Роберт не любит опоздания к ужину. Пошли.

Не оборачиваясь, направилась к дому, полагая, что Эдриан последует за мной, но через десять шагов меня остановили, развернув в обратную сторону за плечи… В карих глазах плескались невыплаканные слёзы, а лицо исказило невообразимой мукой.

Вдруг Эдриан опустился передо мной на оба колена в мокрую грязную траву, не жалея роскошных дорогих брюк…, обнял руками под попу и уткнулся головой в живот. Мне пришлось схватиться за его плечи, чтобы удержать равновесие. Мелкий моросящий дождик накрапывал сверху, выражая солидарность в наших на двоих страданиях.

Вдруг его плечи мелко затряслись, но мужчина не поднимал глаз, а вскоре раздалось глухое:

– Прости меня, девочка. Прости, если сможешь. А если не сможешь, хотя бы не прогоняй. Я сдохну без тебя, Лили.

– Слово «сдохну» отныне тоже под запретом, – выдала я «умную фразу».

Зато мужские плечи перестали трястись, и он взглянул на меня карими глазами несчастной побитой собаки, а по щекам прослеживались влажные дорожки.

– Ты вступила в секту?

– Можно и так сказать, – я сама положила свои намоченные дождём ладони ему на щёки, стирая проступившие слёзы, и наконец решилась, – я беременна.

Это лицо можно только видеть, описать не получиться. Будто у человека когда-то давным-давно существовала детская тайная мечта. Желание было столь призрачным и неосуществимым, что он отчаялся и перестал надеяться на несбыточное. Как вдруг нежданно-негаданно Санта-Клаус положил детскую мечту в носок, висящий над камином.

Эдриан вскочил, сам обхватил меня за плечи и заглянул в глаза своими, вытаращенными в неверии и надежде одновременно:

– Ты беременна?! Я стану папой?!

– Одно я знаю точно – я стану мамой. А про тебя не знаю. Хочешь ли ты быть папой, готов ли. Что думаешь об этом…

После этого он снова рухнул на колени. Расстегнул моё полупальто и принялся целовать живот прямо через свитер, затем понял – что-то идёт не так. Задрал свитер, футболку под ним и тогда снова припал губами к голой коже. Зацеловал небольшой животик и Авокадо в нём. И, возможно, делал бы это ещё очень долго, но я заволновалось, чтобы ребёнок не подмёрз.

– Лучше это делать дома, в тепле.

После чего меня схватили на руки, и мы наконец отправились ужинать, вернее отправился Эдриан, а я гордо возлежала на его руках, довольная, что моё Авокадо не останется без папочки.

За ужином чета Палмер тактично избегала неудобных вопросов. А мы с Эдрианом и подавно. Ему надо было осмыслить новость о ребёнке и грядущем отцовстве, мне, как обычно, повезло меньше всех – разговор о прошлом не так прост, чтобы его можно было разложить по полочкам за один вечер. Особенно когда волноваться нельзя, материться нельзя, упиться в хлам текилой нельзя, планировать убийство тоже нельзя. Не хочу учить плохому собственного ребёнка с первых дней его жизни в животе.

Короче, мне нельзя абсолютно всё, и как справляться со стрессом в подобных строжайших условиях я не знаю. В голову приходит только одна странная мысль, посланная, судя по содержанию, чокнутыми тараканами: «Остаётся поступить также, как все взрослые люди. Сделать вид, что ничего не случилось. Вдруг поможет?». Других более умных и содержательных идей не поступило, пришлось принять эту за отправную точку.

Глава 12

После ужина мужчины скрылись в кабинете на приватную беседу, а мы с Мартой пили чай на кухне. Затем папа Роберт позвал женский коллектив в гостиную. Мы разместились на диване, Роберт в кресле, Эдриан посреди комнаты. Так, почему-то эта нехудожественная композиция мне совершенно не нравится.

– Лили, – начал Эдриан, делая шаг ко мне, после чего опустился на одно колено, – с самого начала у нас всё пошло неправильно. И я заслужил, чтобы ты вернула кольцо. За прошедшие месяцы много чего случилось, то, над чем я работал несколько лет и не успел сегодня рассказать.

Только не продолжение признаний. Мне и сказанного хватило с такой лихвой, что не знаю с кем поделиться «подарочком».

– Может не надо, – неуверенный писк никого не впечатлил, даже меня саму. Вместо этого мужчина вытащил из внутреннего кармана пиджака то самое кольцо, которое не так давно сверкало на моём пальце. И протянул его мне, зажав между большим и указательным пальцами ободок.

– Ты однажды меня укорила, что не хочешь никаких тайн и недомолвок. И я готов раскрыть перед тобой всё, о чём спросишь и захочешь узнать. Я буду каждый день просить прощения за то, что совершил и что не предотвратил. Об одном прошу, дай нам шанс. Не лишай нас и нашего малыша возможности стать нормальной семьёй. Я люблю тебя, люблю нашего ребёнка, которого ты носишь под сердцем. О большем я и не мечтал. Умоляю, сладкая, не прогоняй… И выходи за меня замуж.

Я молчала, все присутствующие тоже, видимо ожидая инициативы от меня. Но сегодняшний день – это перебор. Мне нужен перерыв, моему Авокадо нужен перерыв. Мой рот открывался и закрывался, но ни малейшего звука так и не вылетело.

– Ана, хоть я не твой родной отец и не знал, к сожалению, твоих родителей, – когда пауза неприлично затянулась, Роберт взял слово на правах хозяина дома, – но я могу с уверенностью сказать, что гордился будь у меня такая дочь, как ты. Твои родители вырастили достойную девушку. Эдриан вкратце поведал о том, что ты расторгла предыдущую помолвку. Но он заверил меня, как твоего названного отца, что сделает всё возможное ради твоего счастья и благополучия. Решать безусловно тебе и только тебе. Но своё мнение я озвучу, дочка. Все люди ошибаются. Никто не безгрешен на земле, так уж вышло. Но всю свою жизнь я следовал одному простому правилу, которому научил своих детей и которое поведаю тебе. Никогда не отворачивайся от того, кто искренне просит твоей помощи, никогда не осуждай того, кто встал на путь исправления, никогда не дели правду на свою и чужую, истина одна – она свята, остальное лишь наши оправдания и отговорки. Там ещё было про не верь предателю, но в вашем случае будет уместнее говорить о пути исправления, – под конец речи хитрый Роберт мне подмигнул.

Его слова растрогали меня до слёз. Не просто так с некоторых пор я называю родителей Линды не иначе, как папа Роберт и мама Марта. Но мне по-прежнему требуется перерыв.

–Извини, Эдриан. Я не могу решать сейчас. Слишком много всего. Первая помолвка была чрезмерно поспешной и возможно потому ещё более скоротечной. На самом деле замужество не та вещь, о которой я задумаюсь в ближайший год. Сейчас я хочу заниматься и посвятить себя только благополучному развитию Авокадо…, теперь уже нашему Авокадо.

–У нас появилось авокадо? – его неподдельное изумление покорило всех присутствующих.

–Ах, Эдриан, это наша милая Ана каждую неделю называет малыша тем фруктом, ягодой или овощем, до веса которого тот дорастает, – внесла необходимое уточнение Марта.

До мужика дошло не сразу, но когда дошло:

–Значит у нас с тобой растёт Авокадо, – одна бровь взметнулась вверх, а рука тёрла выбритый подбородок.

И я знаю, что странная для понимания окружающих, но малыш растёт в моём животе, значит и правила выдвигаю я.

–Именно так, на следующей неделе он вырастет до размера крупной груши.

–И на следующей неделе мы будем называть нашего ребёнка не авокадо, а грушей. Я правильно понял твою идею?

Я засмеялась, хлопая в ладоши, довольная тем, что до него дошло и он вроде не критикует по примеру всех остальных. Хотя может мне просто хотелось думать именно так, а не иначе.

–Что ж, – мужчина, хвала Иисусу, поднялся с колена и встал возле меня, протягивая руку ладонью вверх без кольца, – тогда Авокадо пора укладывать спать, чтобы он хорошенько выспался и благополучно дорос до размера груши.

Во-от как надо разговаривать с беременной женщиной! Оказывается, Эдриан прирождённый переговорщик. «Тебе повезло с папочкой!», – послала добрую мысль собственному животу.

Уснула я на удивление быстро, но беда в том, что посреди ночи, вскоре после полуночи, проснулась. Хотелось то ли пить, то ли есть. Сильного чувства голода не было, но некий дискомфорт помешал быстро заснуть во второй раз. Недовольная тем, что придётся спускаться в кухню, я, ворча старой бабкой, натянула махровый халат поверх хлопковой пижамы и пошлёпала вниз.