Одинокий голос в темноте

«И надо бы, но я так боюсь идти к врачу», – признавалась себе Эми. Она помнила, насколько сильным ударом для Лауры стала смерть матери, а если и дочь унаследует психическую болезнь – их семейному счастью окончательно придет конец.

Эми очень надеялась, что как только все проблемы в ее жизни решатся, то и разум перестанет играть с ней в свои жестокие игры. Но после последнего сновидения, она не могла уже быть уверенной в своем сумасшествии. Слишком много совпадений.

Сев на односпальную кровать, она взяла из ящика стола старый альбом с рисунками и открыла его. Вот их дом, вот отправившаяся на тот свет овечка по имени Долли (наверное, каждый овцевод называл хотя бы одну свою овцу именно так), а также много рыб. В детстве ей очень нравилось смотреть на рыбью чешую, переливающуюся в свете солнца. Однако единственный поход с отцом на рыбалку обернулся детской истерикой.

Улыбка родилась на губах сама собой. А потом Эми обернулась в сторону коридора, наткнулась на соседнюю закрытую дверь напротив своей комнаты. Та обветшала за все это время, и Гейл, кажется, даже подкрашивать ее не собирался, в отличие от белоснежной двери Эми.

Комната Ричарда.

«Его вещи, наверное, тоже никто не трогал, – проскользнула мысль. – Либо все отдали на благотворительность».

Она задумалась, как отреагируют родители, если блудный сын все же вернется домой. Может, сердце Гейла Томпсона смягчится при виде раскаявшегося любящего сына, а может, все станет только хуже. Эми была бы счастлива увидеть брата еще хоть один раз. В отличие от отца, она не имела таких категоричных принципов и была готова дать провинившемуся шанс. Вспоминает ли Ричард о своей семье? Может, он приходил, но передумал возвращаться, стоило только увидеть, что они научились жить без него?Словно старшего сына никогда и не существовало.

Эми перевернула страницу своего детского альбома для рисования. Очередная картинка – опушка среди редких деревьев. Яркий зеленый фломастер напоминал кислоту, готовую вот-вот разъесть бумагу, а изумрудно-голубое небо вышло слишком нереалистичным. Эми помнила день, когда зашла далеко от дома, чтобы порисовать на природе. Выводить на страницах просто зеленые холмы рано или поздно надоедало, то ли дело поле с красивыми цветами. Причем не такими изнеженными, как в огороде Лауры, а какими-то более настоящими, дикими, но прекрасными. Она хорошо помнила взволнованную и вместе с тем уставшую улыбку Ричарда, отправившегося ее искать, как он посадил сестру на велосипед и, не говоря ни слова, доставил обратно. Позже он признался, что очень сильно хотел выпороть ее за побег, но сдержался.

Следующая страница. Семейная картина. Отец возле лошади, мать около корзинки фруктов, Эми с карандашами в руках и Ричард с длинной палкой. А может быть, тростью. Или прут? Слишком мало деталей.

«Теперь сбежал ты. Мне тоже следовало бы тебя выпороть? – шутка не показалась Эми смешной, улыбка вышла скудной, а через пару секунд и вовсе увяла. – Ричард не мертв. Он далеко, но с ним все хорошо. Пусть возвращается, он уже достаточно себя наказал». Смерть лучшего друга наверняка сломала Ричарда. Эми не сомневалась, что тот случай – ужасная ошибка, нелепая роковая случайность. Не мог ее брат просто забить насмерть Коула.

С первого этажа послышался грохот от закрывшейся со всего размаху двери, а потом тяжелые переваливающиеся шаги, направившиеся в сторону лестницы.

– Эми? Ты там? Спускайся!

Эми тут же забыла обо всем тревожном и плохом. Как в детстве, только заслышав этот голос, она подорвалась с места, понеслась в сторону лестницы. Боль в животе умерила ее пыл, пришлось спускаться со всей осторожностью.

С распахнутыми объятиями ее ждал Гейл Томпсон. Он даже не снял свою любимую кепку, сразу пошел к дочери. Эми увидела его широкую улыбку и послала ему такую же искреннюю, ответную. Когда на плечах оказались эти мозолистые мужские руки, а в нос ударил четкий запах дешевой и запоминающейся надолго пены для бритья, она наконец в полной мере ощутила себя счастливой. Ну, почти. Где-то внутри все еще крылась тьма, от которой нельзя избавиться так быстро.

– Привет, пап. Давно не виделись.

– Да уж. Но повод ты выбрала такой себе, – он отстранил ее от себя, чтобы посмотреть в лицо. – Теперь все в порядке?

– Да, – не задумываясь, ответила Эми, за что получила похлопывание по плечу.

– Я знаю. Ты девочка сильная, тебя не так просто сломить. Пойдем на кухню, мама твоя пирог уже приготовила.

Он ушел, а Эми осталась, пригвожденная к месту. Гейл действительно думает, что его дочь не так просто сломить? Она вспомнила себя лежащей в слезах и крови, услышала собственные стоны в ушах. Если бы не странный голос в голове, Гейл сейчас бы нес цветы к ее могиле. Она не превратилась в суперсолдата, которого «не так просто сломить». Но Эми не стала говорить этого на кухне, прекрасно понимая, что не стоит так реагировать на простую поддержку. Кровавые подробности она приберегла, чтобы не портить никому аппетит.

– Ты поступила правильно, пойдя за Клариссой, – тихо произнес Гейл, смотря на Эми тем самым глубоким взглядом, который обычно гипнотизирует окружающих. – Нужно защищать то, что тебе дорого и тех, кто дорог. И мириться с последствиями своих поступков.

Эми кивнула головой. Очевидно, что последнее предложение было камнем в огород ее брата. Простым напоминанием, где кончаются границы дозволенного. Отец не стал сердиться за то, что она, вооружившись ножом, напала на своего потенциального убийцу. А может дело в том, что Саймон все же выжил. В любом случае сейчас, сидя пред ним, она заслужила искупление, которого не получить даже у священника. Эми чувствовала себя прощенной. В этой семье все еще есть место для нее. Какое счастье.

– Вам что, пирог не нравится? – решила перевести тему Лаура, когда все самое главное было обсуждено. – Я ведь старалась!

– Нет, мам, все хорошо. Очень вкусно.

– Тогда возьми еще кусок.

– В меня не влезет.

– Что не влезет – папа доест.

Гейл возмущенно вздернул подбородок.

– Я шавка что ли какая объедки со стола собирать?

Все засмеялись, потому что знали – Гейл всегда за всеми доедал. Мог даже съесть чужую порцию целиком, если задержаться и не прийти вовремя к столу. У него был поистине бездонный желудок… и при этом скудная жировая прослойка. Можно было только позавидовать.

Первый день в родительском доме прошел замечательно. Эми помогала по хозяйству, снова как в детстве проводила много времени с животными и позабыла обо всем. Такое времяпрепровождения не могло не подействовать исцеляюще на ее разум. Ближе к вечеру она вспомнила о Дереке. Оставив родителей перед телевизором, она накинула на плечи короткий плед, после чего вышла во двор. Ее встретила вечерняя прохлада, Эми подняла голову к небу и вздохнула всей грудью, а потом быстро выпустила воздух из легких.

Участок ее родителей находился в отдалении от остальных, хотя это и типично для Кеттлуэлла. Задний двор огородили низким каменным забором, который не закрывал прекрасный вид на природный пейзаж – огромное зеленое пространство, где кроме травы ничего нет. И так до самого горизонта, только с севера можно заметить редкие появляющиеся то тут, то там деревья, переходившие постепенно в небольшой лес. Для ребенка все здесь казалось скучным, но взрослые находили вид умиротворяющим, а жизнь – спокойной.

Эми взяла складной стул, стоявший у стены дома возле большого цветочного горшка с белыми гвоздиками, и села. Перед ней открывались бескрайние поля, уходящие в подступающую тьму. Солнца уже не было видно.

Дерек взял телефон со второго раза.

– Привет, милашка, как дела? Ты прости, что сразу не подошел, в душе был.

– Привет, все хорошо. Я приехала к родителям.

Дерек ненадолго замолчал. Всего одна короткая пауза.

– Это же далеко. Что-то случилось?

– Нет, – запротестовала Эми, не спеша рассказывать про записку, напугавшую ее, – я давно обещала приехать, а после произошедшего откладывать уже было невозможно. Иначе бы они сами ко мне приехали.

– Ах, вот оно что. Я, кстати, думал все, почему они не были в больнице.

«Потому что я им ничего не рассказывала, – подумала Эми. – Если бы Саймон умер, то они отказались бы от меня, как от моего старшего брата». Она не до конца была уверена в своей догадке, но не хотелось проверять. Несомненно, их случаи с Ричардом разные, но вдруг убийство – настолько непростительный грех в их семье, что даже попытка защитить свою жизнь того не стоила?

«Все сочувствуют жертвам. Неважно, кем ты была на самом деле…» – всплыли в сознании слова Клариссы.

Втайне от Дерека, размышляющего о пользе крекеров на ночь, Эми задалась вопросом, где граница между жертвой и мучителем. Если жертва возьмет нож и сама нападет на растерявшегося психа, кем она станет? Может ли она зайти слишком далеко, чтобы тоже приобрести статус «ненормальной»?

«Я. Все. Сделала. Правильно. Просто защищалась, разве это плохо? Так почему мне действительно так плохо?!« – Эми уже устала от игр своего разума, который пытался анализировать каждый ее шаг и поступок. Внутренний голос спрашивал, кто она такая, чтобы решать, кому вредить, а кому нет. Вдруг ее жизнь не стоила того, чтобы защищать ее таким образом? Если бы в котельной не было Клариссы, Эми не стала бы бороться за свою жизнь. Этот факт был очевиден, и он вдруг испугал ее.

– Дерек… – она перебила его, заговорив тихим и просящим тоном, – ты не стал относиться ко мне хуже после произошедшего? Я о Саймоне, – чужое имя она выговорила еле слышно. Оно шепотом соскочило с ее губ и растворилось в ночной темноте.

Дерек не томил ее своим молчанием, но удивление сквозило в его голосе.

– Конечно, нет. Почему ты спрашиваешь?

– Я взяла в руки нож. Против человека.

– И? – Дерек не понимал, в чем проблема. – Любой бы взял на твоем месте. Защищать свою жизнь естественно.

– Я знаю. Я не об этом.

– Тогда я тем более не понимаю.