Пришельцы из звёздного колодца

– Чужое платье? – спросила она у отражения, – Меня фасончик что-то не устраивает, да и личико ваше тупенькое и кукольно-глазастое не моё, как бы. А я, знаете, со своим лицом как-то и сжилась уже, да и к волосам своим привыкла…

Она стянула ремешок, невольно любуясь его искрящейся красотой, – он оказался набран из мелких пластинок и изгибался как змейка. Поясок выскользнул из пальцев в воду, заискрил, прежде чем утонуть, исчезнуть. После чего она скинула платье с себя, в воду, – Плыви, плыви алый парус! Пусть это будет гуманитарная помощь какой-нибудь обездоленной Лоролее, живущей где-то в измерениях, мне неведомых! – и тут…

О, ужас! Всё та же нагая старуха слегка подрагивала в водяном зеркале, поскольку вода струилась, искажая отражение.

– Это не я! Это колдовская поганка Рита скинула на меня свою старость, чтобы взамен облачиться в мою юную кожу!

Она панически бухнулась в глубину, поскольку берег круто обрывался сразу же, судорожно пытаясь задрапировать старое тело в ледяной водный шёлк. Только вода соскальзывала, не желая её таить. Никогда в своей жизни она не видела столь удручающей человеческой ветхости, поскольку на планете Земля давно уже не было такой вот старости. Но, видимо, из бездонного информационного омута родовой памяти, если не из коллективной памяти всего человечества, вдруг вынырнула сия одутловатая кикимора – жуткий архетип женского увядания и предельно возможного телесного безобразия.

– Я не хочу стареть! Я так мало жила в ослепительном мире любви!

– Умри! – шепнула ей Лоролея, опять сумевщая облачиться в то самое алое платье. – Я буду жить вместо тебя. Буду любить его вместо тебя, – и она засмеялась, дразня некрупными жемчужными зубками. На её запястье поблёскивала змейка – браслет. В волосах белый живой цветок с розовым донышком. – Мать Вода лишила меня женской доли, а ты её мне подарила! И теперь у нас с тобой будет одно счастье на двоих! Потому что я добрая, и частичку счастья оставлю тебе. Может, ты и красивее, стройнее, а я буду желаннее. На, держи! – и та, кто угрожала захватить её счастье, протянула ей тот самый цветок с розовато-телесным донышком, с полупрозрачными лепестками, – Тебе от меня гуманитарная помощь! Он же подарил мне целый букет этих надводных цветов, которыми Мать Вода украшает свои одеяния…

– Какая ещё мать вода? Иди ты, к своей матери, на самое дно!

– Я не умею плавать. А ты сама уже на дне…

Колышущийся зыбкий песок дна предлагал ей себя в качестве обволакивающей ласковой пелены и вечной колыбели, где она вместе с ним отвердеет и минерализуется в хрупкую опаловую окаменелость, как некая ящерица из пустынь Австралии, где находили временами их целые скелеты, полностью состоящие из драгоценных опалов.

– Разве не я остерегала тебя от подобного разворота событий? – от сосновых стволов отделилась высокая и такая же деревянно-равнодушная ко всему его мать Карин. Сумбур не удивлял, как вообще никого не удивляет нелепость происходящего в сновидениях, часто перемешанная с пронзительной, долго не забываемой ясностью.

– О чём?

– Обо всём. Ты играла в дурочку, и он поверил. В итоге предпочёл ту, кто сыграла умницу. Он же считает себя умником, хотя он дурак. Твоя искренность – дурость.

– То я искренняя, то я играю. Вы хотя бы определитесь для себя.

– Твоя игра и была твоей искренностью. Ты играла, как вечно играют дети, как играют утренние лучи, согревая камень, но сами они становятся добычей камня и глохнут в его неподвластной им структуре.

– Но ваши камни в ваших стеллажах и нишах, они играют и мерцают, улавливая в себя лучи, становясь драгоценными.

– Не твой случай! Мои камни – осколки иных временных эонов, иных миров, а ты выпала из того кристаллического Рая на современную Землю, где не полетаешь. В её атмосфере твои ангельские крылья просто увязли, как и ты сама.

И возникло глупое желание протянуть руки и растолкать то, что уже сбылось, окаменелые уже дни, чтобы отпихнуть их – неудачные, глумящиеся своей необратимостью, и дать место чему-то другому, что могло бы и сбыться. Но уже не сбудется…

Источник света, смысл её жизни, он ушёл. Он уже не давал живительных лучей убиваемому тонкому цветку – её душе, живущей в тени не сдвигаемого уже никуда валуна непоправимой судьбы. И напрасно почти бесплотные лепестки трепетали, дышали, мечтая о глотке украденного света, натягивали мукой бессмысленного стремления истончившийся стебель.

Пробуждение для страданий

Ксения металась вспотевшей головой по постели. И вдруг вскочила, будто кто её пихнул, выбросил из воды – мокрую. Она помотала головой тем же самым жестом искупавшейся собаки, сбрасывая с себя ошмётки страшного призрачного кокона, будто и впрямь успела необратимо состариться. Пора было заняться своим здоровьем. Хроническое нервное напряжение размыло её прежнюю и совсем недавнюю бело-розовую насыщенность в унылую блёклость. Реальная возможность утраты красоты вместе с угрозой утраты и здоровья являли себя как следствие утраты любви, утраты счастья. И если вернуть прежний порядок вещей, когда он, Рудольф, принадлежал только ей одной, всё вернется, и она станет прежней без врачей и экспертов по восстановлению психофизического равновесия.

Она включила кондиционирование. Жаркое утреннее солнце уже заливало комнату. Вечером она забыла включить режим защиты прозрачной панели стены от солнца. И тут же вспомнила, что сделала так умышленно, чтобы не проспать.

Декоративное дерево, выращенное мамой, стоящее в прозрачном контейнере у стены, поразило её своими почерневшими листьями и съёжившимися сердечками цветов, ставших сухими и ржавыми. Выходит, растение увяло, забытое ею, поскольку, чтобы так засохнуть нужно было время. Сколько же недель она не обращала внимания не только на него, но и на всё прочее вокруг себя? В досаде она потрогала почву у корней умершего былого чуда, ставшего растительной мумией. Ни капли живительной влаги. Из её ладоней на пол высыпалась пепельная по виду почва.

Вяло размышляя по поводу участи сгинувшего и уникального растения – сейчас или потом убрать его, она услышала низкий голос отца, что-то тихо бубнящий матери. Он был в доме, значит, у неё ещё есть время в запасе.

Вскоре она увидела взметнувшийся вверх блеск аэролёта за прозрачной панелью стены. Отец улетел туда, куда следом помчится и она, надеясь на то, что валун непоправимого удастся сдвинуть. И девушка протянула руки вверх, – навстречу уже набирающему ярость будущего дня светилу, моля не отпускать за пределы своей мощной гравитации сильного и неумного человека, всё губящего. Он сейчас уже топчется там, на космодроме, собираясь после того, как межпланетный челнок оторвётся от родной планеты, уносясь в бездну, где не будет Ксении, сбросить ей на плечи их общее прошлое, его двойную тяжесть ей одной.

Она вбежала в столовую и остолбенела, окончательно проснувшись, поскольку вспомнила, что не мог отец разговаривать с мамой, ведь мама в медицинском Центре, а отец говорил по связи, и у неё, Ксении, уже начался распад связности нейронов в мозгу. Кофейная чашка, мамина, из которой пил отец, валялась с кофейным осадком на дне. Он не стал активировать кухонного робота из-за спешки. Ксения, лихорадочно снуя по дому, дала команду роботу на приготовление кофе. Без кофе она не могла, несмотря ни на какую спешку, после чего помчалась в душ.

Почему столь явственно почудилось, что мама в доме? Анализировать сейчас своё безумие не хотелось. Некогда. И Ксения не знала о том, что именно в момент её пробуждения, когда она тянула свои руки в эгоистической мольбе к утреннему солнцу, произошло то, что не должно было происходить в мире людей, но происходило рано или поздно, всегда и со всеми. В прохладе помещения лечебного корпуса, на фоне утренней ясности неба за панорамными панелями с их игрою солнечных зайчиков, мама издала свой последний, удивлённый и совсем детский всхлип, открыв ещё шире и без того круглые глаза навстречу тому, что открылось ей за вдруг упавшей декорацией земной жизни…

Было ли это тем же самым, что увидела Ксения во сне, – втягиванием в некий проран в страдающей ткани бытия и одновременно застыванием в том самом, что именуется невнятным термином «горизонт событий», она знать не могла. И содрогалась потом всегда, едва прикасалась душой к так и не исчезнувшему из памяти сновидению, считая, что умирала тогда вместе со своей матерью.

«Она протянула руку, прикоснулась к моему сердцу, а я не поняла, испугалась, не удержала, а могла… Могла? А если бы я была рядом и не пустила? Только лишь минута упадка сердечной деятельности, и никого не оказалось рядом именно в такой момент! А я дрыхла и расслаблялась в эротических сновидениях, и только перед самым своим концом мама смогла постучаться в мою эгоистичную убогую черепушку».

Зачем же мама сбросила вниз за ограждение лоджии свой сигнальный персональный браслет? Хотя могло быть и такое, что он просто соскользнул с её похудевшего запястья, когда она любовалась рассветом. Неправильно был отрегулирован, а никто не удосужился проверить.

«Если бы я не вела себя как похотливая ослица»… а если мама поступила так сознательно? Посчитала себя окончательно выздоровевшей и хотела прогуляться по утреннему парку как полностью прежний человек, сбросив с себя символ боли и неволи.

Накануне вечером Ксения решила, что на сей раз, поскольку ей предстоял не санкционированный никем визит на закрытый космодром, она обязательно навестит маму, но уже вечером. Поскольку мама вставала очень рано, то обычно и ждала дочь, навещавшую её перед началом своих занятий в Университете. Они вместе пили чай, и Ксения, довольная, что у мамы дела идут на лад, подбодрив маму, напитав её собственной молодой силой и уверенностью, отправлялась на учёбу и к прочим своим делам – суетам. Поэтому Ксения тоже привыкла вставать рано, а тут, промаявшись всю ночь, вдруг уснула под утро, едва не упустив и сам момент отлёта Рудольфа с Земли.

Всю жизнь впоследствии Ксения помнила тот сон. Предатель и распутник не дал спасти маму, неся вину даже за её сны. Ведь из-за него она отменила свой привычный распорядок. Всю ночь мысли о нём изводили тоской, крутились вокруг него, а потом он и втянул её в то озеро, где когда-то они искупались после прогулки по сосновому бору и блужданию на лесной вырубке. Там выросла невероятно-сочная дикая малина. В воде они устроили шумную возню с его смехом и с её визгом, поскольку ей не хотелось там плавать, а он тащил на глубину. Не хотелось, чтобы волосы намокли, поскольку погода не была жаркой. Кто-то смеялся и аукался из глубин бора, или же это разбуженное эхо с готовностью отзывалось из своего незримого гнезда на их жизнерадостные вопли. Пессимистичный прогноз на будущее дала вдруг откликнувшаяся кукушка из верхних далёких измерений леса, хотя её никто ни о чём и не спрашивал, если вслух.

– Я не верю ни в какую народно-историческую мистику! Не верю тебе, лесная потаскушка, бросающая своих детей! -а про себя загадала, сколько лет им отмеряно вместе жить-поживать? И получила. Три раза ку-ку! – и молчок.

– Курица ты еловая, а не пророчица!

Рудольф обхватил её и утаскивал с мелководья, смеясь над досадой Ксении. Умилялся её очевидной вере в пернатую зловредную пифию. Ах, как было им хорошо! Как был он мил и весел. Родной, созданный только для неё, предопределен Свыше. И она висла на его надёжных плечах, ничего не боялась.

За что и рассвирепел на неё тайный дух озера, холодный и стерильный, но введённый в соблазн молодыми любовниками. Той любовью была переполнена настолько и недавняя ещё реальность, а как будто давным-давно, за тем самым «горизонтом событий».

Сегодняшний сон ясно говорил о необратимости свершившихся событий. Человек из сна, сотканный из её собственных информационных потоков, из сознательных и бессознательных представлений, полностью совпадал с настоящим, находящимся в данный момент на космодроме. Он будто не имел отношения к тому, кто до сих пор также пребывал в ней, в тех же её информационных потоках, и настолько, видимо, успел совершить необратимый заплыв, что и во сне куда-то ускользал своим лицом. Будоражил прикосновениями, но не давал себе ответить. И всё равно, он был главнее всего для неё, в снах ли, в бодрствовании ли, в то время как больная мать одна барахталась в своём предсмертном ужасе. Ладно, отец – пусть он останется навсегда с не искупаемой виной, но она, она-то, единственная дочь…

Мама Ника

Всё произошло быстро, даже внезапно. Мама просто легла поперёк постели, чтобы уже никогда не встать. Всего за несколько минут перед фатальным приступом она босиком, но в нарядном платье с фиолетовым ирисом на груди, выходила на смотровую лоджию, после чего заказала себе чай у обслуживающего робота. Вот, вот, это и был тот самый временной интервал, когда они с мамой пили вместе чай. Но утром дочка и не явилась.

Мама спросила у дежурившей девушки-практикантки через визуальную связь, – Можно пойти сегодня погулять без обуви

– Не знаю, – ответила удивлённая практикантка – первокурсница Медицинской Академии. Летом студенты проходили практику в лечебных центрах, ухаживая за больными.

– Жара стоит. И чему бы прогулка может повредить? Последнее желание смертника – закон, – как бы пошутила мама. – Мне неодолимо хочется ощутить ступнями траву и песок. Мне станет легче. Я чувствую.

Она собиралась на свою несостоявшуюся прогулку как на свидание. Даже большую брошку в виде аметистового ириса прицепила к груди…

И позже Ксения убрала драгоценность в её гробовой контейнер, как просила мама. Зачем? Рецидив язычества или вера, что маме было так нужно? Первый подарок отца, он был испепелён в подземной плазменной печи вместе с окоченевшим и безжизненным телом мамы…

Отцу сообщение передали сразу же, но он отчего-то решил дочь до времени не тревожить, не будить, понимая, что уже ничего нельзя изменить. Оттягивал страшное известие, жалел её, хотя чего уж…

Сам же, прежде чем отправиться в медицинский Центр, помчался в степи, где располагались космодромы. У него был ответственный инструктаж экипажу, отбывающему через несколько земных недель к звезде Магниус, к планете Трол или Паралея. Так называли её местные жители. Там находилась военная база особого типа, в которой помимо исследователей обретались также провинившиеся в том или ином проступке земные космические вояки, где они служили свой исправительный срок. Ещё на Земле они могли отказаться от штрафной командировки сроком в два земных года при условии навсегда покинуть космическую структуру.

Но Радику никто подробностей не открывал. Для него подлинный статус военной секретной базы являлся закрытой информацией, поскольку сам он стал объектом мести со стороны отца Ксении. Радик возомнил себя героем-космодесантником, наделённым ответственным заданием освоения дальних миров. Так оно и было, но лишь наполовину, а на другую половину по-другому.

Ксения не сразу решилась его спасти, объяснив про ловушку. Сначала молилась, пропади! Распылись в вакууме! Расшибись при жёсткой посадке с последующим испепелением! Выбор был не простым. С одной стороны, любящий отец-лжец, с другой стороны изменник возлюбленный. И тот, и другой пропахали её жизнь как гусеницами инопланетного вездехода, вывернув ровную и нежную, изумрудную луговину ухабистой и вязкой чернотой наружу.

Отмечая, что независимо от её лихорадочных сборов, идёт в ней поток размышлений о маме, вызванных собственной утренней забывчивостью о том, что мамы дома нет, а показалось, что она тут, Ксения ничего ещё не знала о внезапной её смерти.