Пришельцы из звёздного колодца

Она будто улавливала колебание воздуха, производимое маминым любимым домашним платьем, похожим на кимоно с картинами, буквально рядом за своей спиной и, оборачиваясь, никого не видела, что было и естественно. Но кто-то вдруг зазвенел чашками на кухне, а робот был введён в спящий режим, чтобы не путался под ногами, наводя никому не нужную чистоту. И чашки, две, так и валялись там с кофейным осадком на дне.

– Мамочка, я сразу, как только. К тебе, моя ласточка, подожди. Я же понимаю, что зовёшь. Но, он же идиот! Бежит в приготовленную ловушку, как к торжественному финишу. Да! Награда ждёт своего героя.

Вызвав общественный аэролёт, Ксения нажала навигатор, задав координаты назначения. В салоне валялись освежающие конфеты, женская сломанная заколка в виде перламутрового аммонита, похожего на ту самую дыру-аттрактор, засасывающую её во сне. Плохой знак! Кто-то уже подбрасывал ей зримые и вовсе не пустяковые, а именно знаки судьбы. Стоял запах резкого мужского дезодоранта от пота. У Рудольфа никогда не было столь безвкусных и резких средств от пота, хотя его подлинный запах был для неё самым изысканным из всех запахов на свете. Родным, ароматом любви. Ксения ощутила, что её качнуло вниз всем существом, словно некий люк без дна открылся под ногами. Но нет! Аэролёт дурил, раздолбанный и старый.

Внизу открылась причудливая живая картина. Облака зелёного массива переливались в струях остаточного утреннего тумана, испаряющегося на глазах и оставляющего после себя скупые прозрачные слёзы на безмолвных травах. Выцветшие до серебристого оттенка на вершинах деревьев и насыщенные, почти чёрные в непроглядных нижних ярусах, ровные гряды окультуренного леса у границ мегаполиса рассекались шнурами пешеходных троп. Жадное буйство кратковременного русского лета поражало глаза своим растительным изобилием.

Возникла россыпь цветников, они окружали искрящийся на солнце фонтан. Искусственные миниатюрные водопады, созданные с определённой периодичностью между ними, с учётом холмистой местности, превращали неширокую речку в стеклянную подвижную лестницу – если смотреть сверху. Посреди живописного Эдема распласталась разноцветными лучами огромная звезда. Здание Центра продления жизни, оно так и называлось Утренняя звезда. Каждый луч как кристаллическое щупальце. Фиолетовое щупальце – аметист. Золотистое под цвет топаза. Голубое это аквамарин. Ярко-синее – сапфир, зелёное – изумруд. Ксения перечисляла про себя название камней, чьим подобием казался ей искусственный материал, из которого создали сей архитектурный шедевр. Мама лечилась в изумрудном ответвлении. Но Ксении казалось, что её там нет, и мама дома.

Центр называли на сленге РОУ – райская обитель умирания. Горько и цинично, безжалостно и правдиво. Отсюда редко кто возвращался в мир человеческой суеты. Но сколь прекрасной она казалась, пыльная и бестолковая часто суета, тем, кто там гулял в своих райских тенистых лабиринтах. Этот рай был фальшивкой.

– Мамочка, – обратилась Ксения к райским кущам, – жди, я скоро. К тебе, родная.

Сердце сжалось, защемилось предчувствием, что всё будет неудачно, бесполезно, бессмысленно. Безотрадным виделся ей начинающийся ликующий летний полдень, будто пришёл он в этот мир для кого-то другого, но не для неё.

Она стала дышать глубоко, медленно, чтобы снять невротическую боль в том месте, где билось её двадцатилетнее сердце. Она представила тело-глыбу отца, его лысый череп, безжалостные, обманчиво добродушные глаза, давно утратившие к ней снисхождение, считывающие её ложь всегда, проницательные, переставшие её жалеть и прощать. Ненавидя Рудольфа, он стал с ним заодно в его безжалостности к ней, в его презрении.

Что творят другие, всё им прощается, всё сходит с рук. Но стоило ей соскользнуть, подвернуть не туда занесённую ногу, неловко оступиться лишь однажды, мир уподобился несущемуся навстречу наземному экспрессу, что курсирует между жилыми мегаполисами по пространствам, где сажают сельхозкультуры, и никто не живёт, кроме работающего вахтовым методом персонала. И вот махина-молния сшибла её с ног в низину, в овраг и умчалась вдаль, утащив за собою прежнюю ослепительную её юность, обещавшую только счастье.

Она чувствовала себя одной из тех, кто бродил, шаркал, тосковал в том РОУ, у кого всё позади. А впереди что? Ксения представила, как она бросится к нему при всех, при отце, повиснет, не пустит! И при всех, ну их! Будет кричать о своей уникальной любви, данной на всю жизнь, данной свыше. Вцепится намертво, сорвёт подлый отлёт, утащит в дышащие подлинным травяным дыханием степи за пределами космодрома. И они упадут в травы, заполняющие бесконечные просторы под синим небом, в душистые щекочущие метёлочки, чтобы целоваться и прощать друг друга. Любить и прощать. И ветер утащит все их взаимные обиды в древние скифские пространства.

Мамин Бог глянет через своё синее окно-небо и, Милосердный, даст им шанс всё вернуть. Удалит ещё совсем короткую память о глупых и совсем нечаянных грехах.

– Радик, – шептала она, – ты читаешь мои мысли, допускаю. Но сам себе ты неясен. Ты сумбурен. Ты импульсивен. Ты самонадеян. Послушай, прошу! Ты ещё не понимаешь, что творишь, а я понимаю и вижу твоё будущее. Страшные неудачи, провалы не туда, если меня не будет рядом. Я твой ангел-хранитель, да, глупая дурочка, но всё понимающая в тебе, всё прощающая. Пусть у меня нет гордости и, вроде, я унижаюсь, но только я спасу тебя от неправильного пути, ведущего вкривь и вкось, и совсем не туда.

И если ты убежишь, то тем самым докажешь, что не достоин такого дара как любовь подлинная и вневременная. И я буду наказана, если уж отдала дар любви недостойному и тому, кто его отшвырнул. И если отринешь, то Вселенский наш Создатель, Галактический Реставратор наших изломанных путей, или Бог, выражаясь языком верующих, уже не даст нам ничего, никакого такого вечного счастья. И мы уже не сможем войти в будущий замысел Творца единым целым ни тут, ни там. Но будет ли оно, загадочное «там», последующее наше и посмертное будущее? Чем это мы его и заслужим, если настолько не ценим настоящее.

Мечтательная и начитанная девушка, она проговаривала всё про себя, будто репетировала выход на сцену, куда войдёт со своим искренним и подлинным лицом, не нуждаясь и в самых изысканных театральных масках-ролях. То будет не роль, а подлинная жизнь, пусть смешная, пусть корявая. Её изгнали со сцены, но она уже не сыграет, а проживёт свою жизнь талантливо, не зря. Он всё поймёт, потрясённый её, вдруг открывшейся ему глубиной, невозможностью отпихнуть…

Как он пихал её в спину в последний раз, – Иди, иди уж, Коломбина! Играй свои жалкие истеричные роли другим ценителям.

Разлучница – болтливая матрёшка

Так ведь он не жалел и Лору, вдруг подвернувшуюся из-за первого попавшегося поворота и ставшую зачем-то женой. Как ни старалась Лора пребывать в иллюзии домашнего счастьица с приторным привкусом ванильных кексов по утрам, её оттуда вышибла неумолимая реальность. Лора теперь наедине с утренним ором так быстро родившегося ребёнка, в тесноте семейного общежития для рано обзаведшегося нечаянным потомством молодняка. Маленькое прибежище «большого сексуального комфорта», пропитанное запахами студенческих завтраков на скорую руку, детских питательных смесей и записанных подгузников, превратилось в большую неудачу её жизни.

Ксения со странной завистью представила, эти времянки для юных семьянинов, нелепо зачастую обустроенные внутри из-за их вынужденной тесноты, шумные, галдящие, ссорящиеся и смеющиеся, окутанные особой аурой из-за коллективных устремлений всех там живущих в несомненно отличное будущее.

Потому и мало заботило плохое кондиционирование, тесные лифты, узкие холлы, душные лестницы, забросанными фантиками от освежающих конфет, скорлупой орехов, а также и плевками особо недоразвитых персон. А такие там имелись, как ни шлифовало их продвинутое земное воспитание. Роботы – уборщики в таких местах без конца ломались, изношенные и старые, а сами молодые обитатели ввиду вечной занятости и временности своего пребывания в подобных «обителях счастья» мало заботились об украшательстве и идеальной чистоте.

Ксения нещадно критиковала то, чего ей самой уже не пережить никогда. Ругай, не ругай, а вот Лора смогла втащить его в такое вот сомнительное благоухание семейного счастья, а оставленной за скобками Ксении только и остаётся, что усиливать градус злорадства. Чем она и занялась.

Эта матрёшка, буквально вломившаяся в чужую судьбу, хотя имела свою собственную мелодию, направляющую свыше каждого. Она же оказалась глуха. До Рудольфа у Лоры был некий друг Рамон с довольно неопрятно звучащей, но исторически звучной фамилией Грязнов. Давно уже не экзотический для северных русских широт человек смешанных кровей, он, несмотря на редкую телесную симфонию своего внешнего облика, характером был наделён невнятным, бестолковым. Или же характер пока что не успел сформироваться, чётко проявиться.

Гиперборейская принцесса, кем возомнила себя русская матрёшка не без помощи космодесантника – шатуна, решила поменять простоватого умом мальчика на мужественного гиперборейца. Вначале возникло что-то вроде безобидной игры, развлечения. Ради кофепитий в студенческом кафетерии, якобы чтобы болтать об исторической ерунде, неизвестно кем и придуманной. Словесные тюр-лю, тюр-лю полились из её вдруг открывшихся, вдохновенных уст.

Выход Лоры на жизненную сцену Ксении совпал по времени, когда подлинные соловьиные трели наполняли ночами влажные майские рощи и лесопарки, окаймляющие мегаполис. Ксения не могла спать из-за ликующего птичьего многоголосья той весны, поскольку дом её родителей находился в полосе лесов.

Голос соловья-разбойника в женском обличье завораживал сам по себе, ласковый и переливчатый, с шёлковой подкладкой, не имеющей отношения к странным диспутам об окаменелых и полуистлевших загадках всемирной истории. И все, кто там в то время прохлаждались по случаю, попивая горячий чаёк-кофеёк, оборачивались и замирали, даже не вникая в суть её речей. Ещё в детстве в школьном городке у неё выявили уникальные голосовые задатки, а она серьёзно заниматься постановкой голоса не захотела. Её увлекло другое. В такой голос, безусловно, можно влюбиться, даже не видя саму его носительницу.

Молодые люди с обласканными звуковыми волнами ушами невольно скашивали глаза в её сторону, иные разворачивались, ища в её лице искомый идеал. Трудно сказать, как оценивали парни девушку с длинными, но безвкусно осветлёнными волосами. Ксения считала её банальной особой с лицом раскрашенной сувенирной матрёшки. К тому же те, кто искали сближения с ней, пойманные, как считала опять же Ксения, лишь на акустический крючок её заманчивого голоска, отчего-то надолго не задерживались.

Только Рамон Грязнов и завяз, захлебнулся серьёзно по своему малолетству. Рамон стал тенью Лоры, но на открытую летнюю площадку кафетерия она в последнее время от него ускользала, вернее, убегала. Там её ждал гипербореец…

Ничего не значащие посиделки за кофейным столиком, усыпанным крошками, вдруг переросли во что-то совсем неожиданное, хотя Рудольф и смеялся над ревностью Ксении, – Я над ней прикалываюсь, ты же не любишь пить кофе? А я отдыхаю от вас, тупых ботаников.

– Там не кофе, а жидкий кофейный суррогат!

– Мне нравится. Я парень не избалованный. В отличие от тебя мне мама кофе в постель не приносила.

– Она тебе нравится? Лора – цветик-семицветик? – напрямик спросила Ксения.

– Почему семицветик?

– Потому, что меняет своих парней с тою же частотой, как и свои цветочные одуряющие платья. Они у неё, если не в розочку, то в ромашку. Не платья, а цветочные атласы. Ты любитель-цветовод? Чего ты на неё пялишься, даже когда рядом я?

– А что? Платья красивые, и ноги красивые… – напрямик брякнул вдруг «космический башмак», как обозвала его же соловей-разбойник Лора. И добавил, опережая разрядку её гнева, – Ты тоже давно уже окосела. Один глаз всегда у тебя в другую сторону смотрит.

– На что или на кого?

– Да на того же Бёрда – старого павлина. У ветерана космических странствий все сдерживающие швы давно разошлись, вот из него и прёт как вата его старческая слюнявая похоть. Видел я, как ты с ним обнималась.

Она задохнулась, – Радик, ты что?! Он к отцу пришёл, я-то ему зачем? Он меня с детства любил как дочь, мы с ним так весело всегда играли…

– И во что играли?

– В лошадку…

Тут он кое-что добавил из того самого вечного запаса, отнюдь не золотого, что является изнанкой всякого разговорного языка. Казарменная грубость пёрла из него самого почище той похоти, какую он углядел в почти родственных прикосновениях друга отца. Всё же прожить несколько лет среди курсантов и не пропитаться духом окружающей среды, вряд ли было возможно.

– Скотина без копыт! Я же маленькая тогда была! – Ксения ткнула его в грудь кулачком, сделала разворот – к нему спиной и… не ушла. А надо было. Причём с видом, что навсегда. Может, тогда до него дошло бы, что он сделал крен не в ту сторону.

Рудольф оказался в числе тех, кого направили к ним на курс для проведения практики по освоению космических спасательных модулей малой вместимости – перед отлётом на околоземной спутник, в экспериментальный купольный город. Там студенты должны были пройти краткую стажировку в экспериментальных же оранжереях.

Внизу за пределами, вознесённого над парком, кафетерия, что располагался на самой крыше учебного здания, где и возносилась в экстазе своей эрудиции Лора, дозором бродила покинутая тень Отелло Грязнова, начисто лишённого агрессивности шекспировского мавра.

Рамон злил Ксению инфантильным лицом и неспособностью отвоевать свою заболтавшуюся Дездемону у похитителя. Будучи девушкой смелой, а тут и ревность попутала, она подошла к Грязнову и сказала, – Да вдарь же ты ему, наконец! Чего он там девчонок наших совращает! Или Лора не твоя девчонка?

Рамон поглядел на неё дико и даже испуганно, поскольку никогда она с ним прежде не общалась, – Да тебе-то что? – спросил он неприязненно, – Неизвестно, кто там кого совращает.

– Ага! Ещё один конь без копыт! А то бы давно уж лягнул свою растрёпанную кобылу!

– Тебя человеческой этике общения не обучали что ли? – окончательно опешил Рамон. Он даже не разозлился, что его уподобили коню, а Лору кобыле. Он такого не умел!

Впоследствии драка, всё же, состоялась, но позорная для Отелло. Судя по подавленности Грязнова и взгляда свысока со стороны Венда, победа осталась за поглотителем кофейного суррогата на пару с матрёшкой.

Но матрёшка и сама безудержно устремилась слиться со встречным импульсом могучего посланца из Космоэкспо. Платье до той самой границы, где начинаются трусы, поднимал весенний ветер из открытой панели кафетерия, когда она вставала из-за столика и устало облизывала щебечущие губы. Наконец смолкала, и очарованный будущий странник Вселенной – космодесантник Рудольф Венд вдруг вспоминал о том, что связан любовными клятвами верности совсем не с длинноволосой сиреной, а с другой, томящейся где-то за пределами кафетерия.

Хотя и открытый ради тёплого времени всем ветрам кафетерий был пропитан густым духом потного молодняка, причудливо смешанным с ванильным запахом сдобной выпечки, бутербродов с рыбой, зелёным луком и прочей нехитрой закуской для вечно голодных студентов. Но тяга к мимолётной интрижке это вам не романтика, она зарождается, где ни попадя.