Кеаль

Через несколько часов ей удалось открыть глаза. В мастерской было темно и тихо. Слава лежал на подиуме рядом, находясь где-то между сном и тревогой. Ресницы дрожали, скрещенные на груди руки тоже. Она положила пальцы на его виски и художник уже через минуту провалился в глубокий сон.

Следствие, проведённое со всей тщательностью, было окончено. Белиал давно не бывал в Тарто и с радостью не появлялся бы там вовсе никогда. Чертог он покидал только при необходимости привлечь кого-либо к ответу по тяжким обвинениям или лично объявить приговор. Встреченные по пути к жилым комнатам суккубы жались к стенам, они понимали: на этот раз будут осуждены ещё не вкусившие вольной жизни сёстры.

Фера открыла дверь, Белиал вошёл без приветствия, обернулся к Лестре, сидевшей на кровати и произнёс:

– Тебе дано три дня выпускного. Как только взойдут полночные звёзды, тебе отрубят голову. Твою, с позволения сказать, подругу, втянутую в беззаконие и признавшуюся чистосердечно, я обеспечу защитой и она отправится в гарнизон в качестве медика, на кого она и училась все эти годы.

XIII

Да, я возьму тебя с собою

И вознесу тебя туда,

Где кажется земля звездою,

Землею кажется звезда.

Александр Блок, «Демон»

Мать крутилась на кухне с полотенцем на плече.

– У меня скоро выставка. – сказал Слава.

– Выставка чего?

– Картин. Моих.

– Твоих? Не может быть.

– Почему не может?

«Потому что всё, связанное со мной – никчёмное, нелепое и никому не нужное по определению, так, мам? Скажи я это вслух, ты начнёшь отрицать, но мы ведь оба всё понимаем».

– Просто неожиданно.

– Я полгода писал в мастерской для этой выставки. Меня не было дома неделями.

– Я думала, ты на занятиях.

– И ночью?

– Ты ночевал всё время дома. Неужели я бы не забеспокоилась, если бы ты пропал куда-то?

«На кого рассчитана эта очевидная ложь? На саму себя?» – ухмыльнулся Слава.

После каждого разговора с матерью он чувствовал себя отравленным. Она была нужна ему в детстве. Потом в ранней юности и вот сейчас. Он давно не брал у неё денег и питался отдельно, но эта самостоятельность отдавала желанием понравиться, стать ценным, и всё время он чего-то недобирал. Его постоянно держали в шаге от одобрения. Ему указывали только на ошибки, если ошибок не было, то их искали в другом. «Ещё немного и меня по-настоящему похвалят и будут гордиться!», – думал он, но ни разу не выиграл в эту игру. Кея или Ева никогда не оттаптывались на нём и даже ругая, даже высмеивая не ввергали в отчаяние. Гадливые придирки домашних переживались куда хуже.

Слава перешёл в тот возраст, когда и сам мог стать кому-то родителем. Детство его подёрнулось странной мутью: он посмотрел на своих воспитателей глазами взрослого и поразился их поступкам, не понимая, что могло бы вынудить его вести себя так с младшими.

Он знал, что мать и отчим на вернисаж обязательно придут. Будут выглядеть прилично до тошноты. Им будет стыдно заранее и стыд усилится, когда они увидят картины. Не потому, что плохо написаны, а потому что стыдно этим двоим за него как за часть себя и это не вытравить. Он любил проводить эксперимент: показывал с экрана телефона свою новую работу и им она нравилась, но стоило назвать автора, как начинался поиск недочётов.

«Я зову вас, потому что любил когда-то. – с горькой нежностью думал Слава, – И буду к вам внимателен, наверно, до конца жизни. И буду слать открытки. Буду носить апельсины в больничку, когда кто-нибудь загремит. Но что-то во мне оборвалось навсегда. Интересно, насколько это противоестественно?»

Подготовка к выставке опустошила Славу. Он теперь даже не понимал, хочет ли вообще быть художником или свернул не на ту дорогу. За окном начиналась тоскливая и слабая весна, добивавшая тело плохой погодой. Кея не появлялась, они расстались как-то отчуждённо, оба уставшие до предела. Он испугался, что наговорил ей чего-то и благополучно забыл разговор. В один из вечеров он почему-то решил, что случайно запер её на ключ.

Слава накинул куртку и выбежал из дома. Через пару кварталов показалась академия. Чуть не поскользнувшись на ступеньках, он ворвался внутрь и направился к мастерской. Дверь была открыта настежь, внутри уборщица возила шваброй по полу. Кеи нигде не было. Он сел на подиум, тупо уставившись на тряпку от которой тянулся влажный след. Когда уборщица ретировалась, он лёг на спину и замер.

"Как только я получил своё, сразу о ней забыл. Скотина…".

***

Полночное созвездие сложилось в прихотливую фигуру над головами матросов, провожавших взглядом порт. Марсовые любовались вспыхивающими тут и там фейерверками с самых удобных мест. «Коробейник» снова отплывал в Арцинию, оставляя за собой белёсую полосу, словно ссадину на чёрном теле океана. Пассажиров на борту было совсем мало, гости ещё кутили в кабаках Аске-Тарану. Капитан, перекидываясь старыми шутками с кормчим, поглядывал туда, где сидела на канатном бунте загадочная дама в чёрной мантии. Если бы сам тартарский интендант не оторвал пару дорогущих пуговиц со своей одёжки в уплату за молчание и перевоз, не быть бы ей на борту.

– Не слушаешь меня, шельма! – проскрипел кормчий.

– Извини, старичок, задумался я что-то, – капитан заложил за ремень большие пальцы, – Вон, смотри. Вылезла из каюты. Суккуба? Ведь суккуба же.

– Подойди проверь. Ты же тут на море царь и бог.

– Какого хрена ей отплывать в такую ночь, да ещё в праздник? Да не пялься на неё, они взгляды чувствуют.

– Небось дело тёмное. Тайная миссия. Или провинилась в чём.

– Это что ж такое надо выкинуть? Князь ведь не ссылает никого.

– Обожди пару дней. Расслабится, заскучает, а там может и язык развяжется. Или возьми чего у тебя припасено горячительного да пригласи за стол.

Капитан подумал с минуту, пожал плечами и направился в рубку за каким-нибудь угощением. Всё равно у демоницы не было шансов найти на этом судне собеседника получше.

Утром Фера явилась на склад при казармах. Она обрадовалась выданной ей старой военной форме куда больше, чем любому, даже самому роскошному наряду, но нацепить на себя полный комплект, предназначенный для фельдшера, оказалось непросто. Ремешки, подсумки, погоны – всё или застёгивалось неизвестным образом или нуждалось в ремонте.

– Вот молодец, Исфера, мо-ло-дец. – бранился Дей, приводя её в порядок, – Тебя ждёт присяга, дырявые шатры и грязные бинты, а могла бы посидеть пока в запасе.

– Ничего страшного. Хочется быть от всего этого подальше. Чтобы забыть.

– Доохотились. Мало я вас воспитывал.

– Ай! Можно так не затягивать?

– А как ты хотела? Ремень должен туго сидеть, на нём самый вес. У вас что, учений не было?

– Были, но там мы форму не носили, только медицинскую.

– Это мы с тобой ещё не надели защиту. Граница – особое дело, там сейчас неспокойно. Следи за ремнями! Денщик тебе не положен. Да, и голову…

Он открыл металлическую банку с тёмной смолой. Фера погрузила в неё пальцы и произнеся маленькое заклинание, нанесла состав на волосы. Пряди мигом свились в тугие косы от самых корней и улеглись вдоль головы. Легат похлопал по карманам, поискал глазами у зеркала, но не нашёл лишнего ремешка. Пришлось снять с запястья свой, чтобы перевязать их.

Фера отчего-то уронила пару слёз.