Восток – дело близкое. Иерусалим – святое

Масштабы террористического «джихада» с привлечением шахидов-смертников (в будущем не исключено, что они могут становиться и живыми носителями оружия массового уничтожения) все более расширяются. Духовно-нравственная катастрофа стала такой же грозной, как техногенный Апокалипсис. Именно на Ближнем Востоке с его святынями холодная война при переходе в «постхолодный мир» может обернуться взрывом. Кризис вокруг Ирана на фоне продолжающейся иракской войны (а Израиль обладает оружием массового поражения!) делает еще более реальной угрозу «ядерного Армагеддона». Религия из божественного промысла и средства духовного роста человека превращается в свой антипод.

Москва после распада двухполярного блокового мира, как помнится, пыталась робко выступить с инициативой «деидеологизации политики в сфере международных отношений». Но в условиях глобального противостояния террора-антитеррора, освящаемого разными религиями, деполитизация самих религий и демифологизация политики в межцивилизационных отношениях остаются пока трудновыполнимыми задачами. Пока эту идею считают фантазией.

Содержащиеся в книге мемуарные отступления с краткими историческими экскурсами о конфликтах на Библейских землях подчинены единому замыслу. Авторам, людям православно-христианской культуры, посчастливилось приобщиться к духовным ценностям всех трех авраамических религий непосредственно на их святых местах. В последнее время к ним все чаще совершают паломничество не только «люди Книги», но и так называемые духовные туристы всех верований, равно как и атеисты. Духовное паломничество движимо не столько религиозными чувствами, сколько потребностью нравственного приобщения к святости и очищения от всех видов святотатств. Помимо Голгофы и пути к Гробу Господня в Иерусалиме, к таким местам можно отнести «могилу Авеля», достопримечательности Маалюли в окрестностях Дамаска, зикккураты Ура, стены Иерихона, камни Вавилона… К этим святыням тянутся верующие и неверующие из многих стран мира. Следуя по стопам пророков и апостолов, они стараются постигнуть тайны божественного промысла, но «грех Каина» по-прежнему остается с нами. Вряд ли современное каинство связано лишь с именем бен Ладена…

Под впечатлением посещения таких мест у нас и родился замысел этой книги. Авторы приглашают читателя мысленно совершить вместе с ними такое познавательное «духовное паломничество». Может, оно позволит глубже вникнуть в смысл библейских слов и сказаний. Пристальней взглянуть в грядущее завтра. Лучше осмыслить как Богом данную, так и живую историю, творимую современниками, которые часто не ведают, что творят…

Глава 1

К востоку и западу от Босфора

Приобщение к Востоку на Яузе

В мою пору Институт востоковедения РАН размещался в Сокольниках, почти на берегу Яузы. Посвящение в востоковеды в 1947 году бывших фронтовиков и демобилизованных, а также тех, кто так и не успел по разным причинам повоевать, запомнилось на всю жизнь. Среди поступивших в тот год немало было людей, за спиной которых остался фронт, и совсем юных, которым выпало тяжелое трудовое детство. Перед нами открывались двери не только в студенческую, но и совсем иную мирную жизнь. Впоследствии институт сначала был переименован в Институт восточных языков (ИВЯ), а потом в Институт стран Азии и Африки (ИСАА). Он-то и открыл путь приобщения к Востоку сначала моему сыну, а следом и моему внуку.

Нами, детьми «нежного возраста», надевшими еще до окончания войны курсантские погоны, весть об окончании Великой Отечественной войны была воспринята с двояким чувством. Разумеется, вместе со всеми мы радовались Победе. Но в глубине души мы были огорчены тем, что так и не успели внести в нее свою лепту. В первые ее месяцы мне довелось попадать и под бомбежки, и под обстрелы, пережить эвакуацию, даже беспризорничать. На всю жизнь запомнилось, как я с моим другом, а ныне известным писателем Александром Рекемчуком, назвавшим свою повесть о том времени «Нежный возраст», 9 мая 1945 года после долгого блуждания по улицам Москвы оказался на заполненной ликующими людьми Красной площади как раз к началу праздничного салюта. На наших плечах были узенькие курсантские погоны, какие носили тогда «спецы» военных школ. Девушки, принимая нас за настоящих вояк, не стесняясь, целовали нас, а ребята с криками «ура» подбрасывали в воздух. Никогда не забыть того чувства причастности к общенародной радости и приобщенности к свершавшемуся на наших глазах историческому событию – Великой Победе в самой Великой из отечественных войн.

Каждого из того поколения та война коснулась по-разному: одни лишились родных и близких, другие возвратились домой калеками. В общем, мало кого она обошла стороной. В то время, как мы надеялись на приближение победы социализма во всем мире, война опять начала надвигаться, но уже с востока. Шла гражданская война в Китае. На Ближнем Востоке разгоралась какая-то особая освободительная война. Не все студенты Московского института востоковедения понимали, кто в ней освобождался от империализма и колониализма – евреи или арабы. Но евреи, как нам казалось, были настроены более антиимпериалистически.

Наш институт находился на краю Сокольнического парка, где мы иногда прогуливали занятия. «Альма-матер» воспевалась в веселой студенческой песне на мотив известной тогда грузинской песни:

Он единственный в Союзе, на-ни-на-ни-на!
На реке стоит Яузе, на-ни-на-ни-на!
На Ростокинском проезде, на-ни-на-ни-на!
Хочешь – езди, хошь – не езди, деливодела!

В первый студенческий год все ездили на занятия довольно исправно, потому что пропускать их, особенно по восточному языку, было себе дороже: отстанешь – не догонишь. К тому же в столовой института можно было и подкормиться: закажешь пять первых блюд и получишь к каждой тарелке супа по 100 граммов хлеба.

Хорошо запомнились напутственные слова ректора института в актовом зале, заполненном первокурсниками. Студенток было среди нас раз-два и обчелся. Да они как-то затерялись в общей массе бывших демобилизованных воинов и студентов, закончивших школу с медалями (впрочем, и девушки были только медалистки). Но при штурме бастионов науки свободного времени для романов почти не оставалось, к тому же это и не поощрялось. Ректор, напомнив, что учеба каждого из нас обходится государству в десятки тысяч рублей, призывал к верности избранной специальности. Он призывал девушек с японского и индийского отделений не выходить замуж за студентов с арабского или турецкого. Если же те и другие не оправдают израсходованных на них государственных денег, то на следующий год девиц вообще в институт принимать не будут. Здесь было неясно, кому пригрозил ректор. Однако на следующем после нас курсе училась всего одна студентка, и то принятая по звонку сверху. Предупреждение, видно, не подействовало. От появления в стенах института смешанных пар, вступивших, к примеру, на последнем курсе в «индо-турецкий брак», конечно же, не по расчету, стали появляться внеплановые дети. Таким оказался и младший соавтор (С.М.) этой книги.

Запомнился первый урок турецкого языка (арабский мне пришлось осваивать несколько позже, факультативно). Первым делом преподаватель спросил каждого, что его подвигло к изучению турецкого. Когда очередь дошла до меня, я честно признался: любовь к поэзии Назыма Хикмета. С его стихами я познакомился, будучи еще курсантом военного училища, на одном из вечеров поэзии. Мой ответ заинтриговал преподавателя. Владимир Дмитриевич Араскин попросил, если я помню, что-нибудь прочитать наизусть. С пафосом я продекламировал вступление к поэме Хикмета «Пьер Лоти»:

Вот вам Восток европейских поэм и романов!
Тысячи книг, выходящих в течение минутного срока!
Но ни вчера, ни сегодня, ни поздно, ни рано
Не было, нет и не будет такого Востока!

– А каким видите вы Восток в будущем? – прервал мое страстное выступление преподаватель.

Вспомнив слова, которыми Хикмет завершал свою поэму, «восстающий Восток кровавым платком размахивает перед вами», обращенные к санкюлотам Европы, я, не задумываясь, выпалил:

– Конечно, красным!

Владимир Дмитриевич с улыбкой спросил:

– А какой сейчас у Турции государственный флаг?

– Красный с полумесяцем! – ответил я после небольшой паузы.

– А вы хотели бы заменить на нем Полумесяц на Серп и Молот? Но знайте, полумесяц на небе – это символ ислама, мусульманской веры, он по-своему роднит всех мусульман, а наш Серп и Молот – это символ верности учению марксизма-ленинизма. Он объединяет трудящихся всего мира, всех рабочих и крестьян. Заменить одно другим будет не так-то просто. Вам, помимо восточных языков, обязательно следует знать также религию стран Востока, если вы собираетесь с нею бороться. С этой целью и будет прочитан курс исламоведения. Придется овладевать и другими знаниями, а их немало. Одни пришли на Восток с Запада, а кое-что намного раньше пришло на Запад…

В то время мы не очень задумывались над словами нашего преподавателя о том, что союзу рабочих и крестьян может как-то противостоять союз других единоверцев или религиозных националистов.

Младшему из соавторов запомнились слова другого преподавателя арабского языка, который потом стал нашим коллегой-журналистом и пожизненным наставником. Своих студентов Игорь Владимирович Тимофеев предупреждал:

– Арабский язык – это море без дна и берегов. Дна никогда не достанете и берегов его тоже – без постижения арабской культуры и мира ислама. Дело это трудное. В нашей стране с большой долей мусульманского населения это совсем не просто.

Не все тогда это сознавали, но Тимофеев, как в воду глядел. То, что нас ожидало уже в начале 1990-х годов, даже смутно никому не виделось в начале 70-х, а тем более в конце 40-х годов. На собственном примере Игорь показывал, как надо постигать арабский мир. Он занимался наукой, литературой, журналистикой, писал книги, преподавал, будучи одним из лучших синхронистов Советского Союза, переводил на самом высоком уровне, прекрасно знал диалекты арабского языка, а также разбирался во всех тонкостях политики, экономики, религии, поэзии и даже бизнеса арабского мира. В каких бы ситуациях он ни оказывался, голос его неизменно оставался спокойным и негромким. Зато его слова, произнесенные по-русски, по-английски или по-арабски, всегда оказывались к месту, безукоризненными по своей форме и содержанию.

После окончания учебы связи нашей семьи с Ближним и Средним Востоком укрепились и умножились. Старший соавтор называет себя «ровесником ближневосточного конфликта», а младший принял у него журналистскую эстафету на Ближнем Востоке уже после Октябрьской войны 1973 года. Эта война («Рамадана» – для арабов и война «Судного дня» – для Израиля) открыла новую полосу войн «неведомого поколения». Они и стали прелюдией «глобальной антитеррористической войны». Тогда трудно было представить, что резонанс этого конфликта в виде «исламистского терроризма» докатится до Западной Европы, до Юга России и берегов Америки.

Еще до выхода на экраны кинофильма «Белое солнце пустыни» мы имели возможность убедиться, что Восток – дело не только тонкое, но и трудное. Для востоковедов познание Востока оказалось еще делом почти непостижимым. Помимо марксизма-ленинизма это была, пожалуй, единственно признаваемая междисциплинарная наука без конца и без края. В чем-то ей удавалось обходить создаваемые идеологией преграды. Может, поэтому востоковедение перед закрытием Московского института востоковедения в год моего окончания было причислено к буржуазной науке. Вскоре после победы революции в Китае наш институт по настоянию «братской компартии» стал с 1973 года называться Институтом стран Азии и Африки при Московском государственном университете. Но и после этого он оставался единственным многопрофильным институтом, где в программу обучения входило не изучение научного атеизма, а постижение глубин восточных религий. Для ближневосточников это было исламоведение. Однако родственные исламу религии – христианство и иудаизм – оставались по-прежнему «терра инкогнита». Они находились как бы в запретной зоне. Приходилось только догадываться о подлинных процессах в мире разных религий.

Все, что там происходило, относилось к антиколониальному или освободительному движению. Поэтому как неожиданный «сюрприз» была воспринята разразившаяся в 1947 году Палестинская война. Она никак не вписывалась в привычный формат антиколониальной войны, в которой сами освобождающиеся народы – палестинские арабы и евреи – стали убивать друг друга. Никто не мог предвидеть, что эта война выльется в самый длительный конфликт века на Ближнем Востоке. Тем более, никому на ум не приходило, что в новом столетии он может вылиться в глобальное противоборство террора-антитеррора.

В годы нашей подготовки, завершить которую предстояло уже на зарубежном Востоке, нам часто напоминали слова В.И. Ленина о том, что Восток – это «главный резерв мировой революции». Наш преподаватель Аракин часто любил говорить:

– На Востоке история измеряется не временем в десятилетиях и столетиях, а пожатиями рук тех людей, с которыми встречаешься. Многие из них эту историю делают.

В скором времени мне представилась возможность обменяться рукопожатием с одним из таких людей. Это был писатель Илья Эренбург. Само собой разумеется, тогда мы не знали о двойственном отношении к нему И.В. Сталина. Вождь усматривал в нем почему-то международного шпиона и человека, сочувствующего сионистам. Перед нами он предстал совсем иным. Незадолго до посещения нашего института Эренбург по поручению вождя подготовил статью для газеты «Правда» об отношении советских евреев к Израилю и сионизму. Разрешение «еврейского вопроса», говорилось в ней, зависит не от военных успехов евреев в Палестине, а от победы социализма над капитализмом. Поэтому все еврейские труженики связывают свою судьбу не с судьбой еврейского государства, а с социализмом. Они далеки от мистики сионистов и смотрят не столько на Ближний Восток, сколько в будущее, «на север – на Советский Союз, который идет впереди человечества к лучшему будущему». Так Эренбург постарался прояснить свое истинное отношение к сионизму. Но такое указующее предостережение не помешало многим советским евреям вскоре уехать в Израиль. Среди них оказался наш любимый преподаватель по политэкономии Энох Яковлевич Брегель, который покинул Советский Союз вслед за своим сыном. Перед отъездом он высказывал свою убежденность в том, что Израиль может стать «точкой опоры социализма на Ближнем Востоке». Вскоре туда же последовали некоторые наши бывшие фронтовики еврейской национальности.

Незадолго до нашей встречи с Эренбургом вышел наделавший много шума его роман «Буря». Он был посвящен недавно закончившейся Второй мировой войне в Европе. Эренбург, можно сказать, непосредственно соприкасался с ее историей от начала Первой мировой войны до окончания Второй мировой.

Мне, отвечавшему в Комитете комсомола за культмассовую работу в институте, поручили пригласить Эренбурга на читательскую конференцию. Нам хотелось узнать, что он думает о разразившейся новой буре на Ближнем Востоке. Уже тогда ближневосточная политика Москвы начала колебаться, как любили потом подшучивать, вместе с генеральной линией партии. Колебания эти ощущались повсеместно – в идейно-политической борьбе, в органах СМИ, во внешней политике. Отражалось это и на полях сражений Палестинской, а потом и всех последующих арабо-израильских войн. А в стенах нашего института сама учеба была настолько политизирована, что даже изучение восточных языков проходило в свете «гениального труда» И.В. Сталина «Марксизм и вопросы языкознания». Концы с концами при таком изучении не всегда сходились.

На первых порах Советский Союз в начавшейся борьбе сначала в ООН, а затем и на самой Святой земле поддерживал идею создания еврейского государства в Палестине. Очень быстро Москва отказалась от продвигаемого ею вначале проекта двухнационального арабо-еврейского государства. Уже позже стало известно, что одновременно Кремль строго секретно информировал советских представителей в ООН о своих подлинных намерениях в отношении создания еврейского государства. Оно рассматривалось как будущий, наиболее надежный оплот в борьбе против колониализма и империализма. Еще при жизни Сталина Москва, убедившись в переориентации Тель-Авива на Вашингтон, стала делать ставку на арабское освободительное движение в общей борьбе против империализма и сионизма.

В стенах нашего института шло изучение почти всех восточных языков. Но о будущем государственном языке Израиля – иврите – не только студенты, но даже преподаватели имели весьма смутное представление. Эренбурга крайне удивила такая дискриминация. Он спросил меня, почему иврит исключен из числа изучаемых в Институте восточных языков. Не услышав вразумительного объяснения, он произнес:

– По-моему, ваши учителя делают ту же оплошность, что и сионисты, которые, противопоставляя себя Арабскому Востоку, откровенно предлагают свои услуги Западу. Как бы от этого там не разразилась буря посильнее, чем Вторая мировая война.

Прогноз его стал сбываться гораздо раньше, чем мы закончили институт. Правда, угрозу надвигавшейся на Востоке бури мы ощутили позже. В год окончания института назначение на работу за границей получили лишь единицы. При распределении выпускников приоритет отдавался в первую очередь заявкам из военных и других закрытых ведомств. Так как на последнем курсе я уже совмещал учебу с работой руководителя лекторской группы Московского комитета комсомола, на меня поступили три заявки: одна – из ЦК ВЛКСМ, другая – от КГБ и третья – из Генштаба. При первом же собеседовании в КГБ, узнав, что кое-кто из моих родственников во время войны оставался на оккупированной немцами территории, меня, к счастью, забраковали. Представители Генштаба проявили ко мне большую снисходительность как к бывшему курсанту артиллерийского училища и к тому же без пяти минут ответственному работнику комсомола. Через три месяца стажировки в Главном разведывательном управлении (ГРУ) при Генштабе меня, едва ли не самого первого из всех выпускников института, отправили за границу на должность переводчика аппарата военного атташе (ВАТ) при посольстве СССР в Турции. Там мне и пришлось работать сначала в Анкаре, а потом в Стамбуле при генконсульстве.

В Анкаре мне предстояло стать переводчиком аппарата ВАТ, а в Стамбуле участвовать в процедуре передачи США военно-морских судов, полученных по ленд-лизу. Уже тогда пришлось вплотную соприкоснуться как с местной дипломатической кухней, так и с ближневосточной заварухой по соседству.

Моей жене Елене Калинниковой, сменившей на время командировки свою родовитую фамилию на фамилию мужа, как молодому индологу повезло меньше. Она оказалась не в Индии, на берегах Ганга, а в Турции, на берегах Босфора, где заботу о двух детях пришлось совмещать с преподаванием английского языка в нашем посольстве. Зато это расширило ее востоковедный кругозор и приобщило к так называемому совместительству.

Вообще-то совмещать востоковедное образование, полученное в институте, и осваивать неведомые ранее профессии и специальности пришлось многим дипломированным страноведам после прощания с «альма-матер».

Из русской в турецкую Евразию

Когда нам с женой выдавали дипломы об окончании Московского института востоковедения с указанием, что один из нас – референт-страновед (Турция), а другая – референт-страновед (Индия), мы и подумать не могли, что окажемся первыми из всех выпускников, которым суждено так быстро переместиться из сталинской России в посткемалистскую Турцию. Совсем трудно было поверить еще и в то, что мы попадем из одной эпохи в другую: через несколько месяцев в СССР закончилась эпоха Сталина, а в Турции – правление созданной Кемалем Ататюрком («отцом турок») Народно-республиканской партии, которую в последние годы возглавлял его преемник – Исмет Иненю.

Отъезд наш в Турцию сначала задержался из-за ожидания появления на свет третьего члена нашего семейства. За это время пришлось пройти несколько кругов инструктажей. Наставления давались самые разные. Инструктировавший меня в Генштабе полковник Николай Пономарев, в прошлом журналист-фронтовик, воевавший вместе с писателем Эмилем Казакевичем и друживший с ним, в заключительной беседе устроил мне что-то вроде экзамена. На засыпку он задал не столько вопрос, сколько сформулировал ответ, запомнившийся мне на всю жизнь: «Что самое главное в военной разведке, которую вам как переводчику придется обеспечивать?» Помня все предыдущие инструктажи, я стал перечислять: «Бдительность, преданность Родине, конспиративность…».

Терпеливо выслушав, Пономарев резюмировал: «Все это верно. Но главное – в другом. Надо уметь отличать устный доклад от письменного. Устно выкладывать все, как на духу, а когда придется оформлять это письменно, оставлять кое-что и себе на уме. Так что писать надо всегда с умом». Очевидно, так по журналистской привычке скаламбурил полковник-интеллектуал.

Пришлось побывать и в загранотделе ЦК, хотя тогда я не был членом партии, и сдать на хранение свой комсомольский билет. Довелось даже предстать лично пред очами Л.И. Брежнева. В то время он занимал должность куратора всех силовых структур. Беседа была короткой и сводилась к призывам быть особенно бдительными. Заключительные напутственные слова «берегите ребенка и держитесь крепче друг за друга» были высказаны нам с женой в шутливой форме уже непосредственно перед нашим уходом.