Исцели меня

– Настя, вот еще письмо. Трехлетнюю девочку нашли на улице в коробке возле мусорных баков. Она была слабенькая и посиневшая от холода, но, к большому удивлению, когда ее доставили в больницу, она быстро пришла в норму и даже не чихнула. Девочка была мила, не по годам смышлена и очень быстро нашла семью.

– Макс, она одаренная… – приподнялась я, осмысливая информацию.

– Как это?

– Одаренные не болеют, только физически страдают от душевной боли. Сто процентов одаренная. А где сейчас она?

– Неизвестно, письмо писала шокированная медсестра, – произносит он, еще раз бегло прочитывает письмо, убеждаясь в своей правоте.

– Может, и меня выбросили в коробке… – тихо произношу сквозь подпирающий ком к горлу, подумав о своих настоящих родителях.

– Нет, Настя. Я провожу акцию «без слез», поэтому больше никакой мокроты, – подхватил меня Макс, догадываясь о моих пасмурных мыслях. – Кто бы они ни были, они лишились прекрасного сказочного, самого светлого ребенка на свете, и пусть это будет им наказанием…

Я прижалась к его горячей груди, подавляя слезы. Мне очень хотелось поддержать его акцию, я уже сама устала от бесконечно-влажных глаз.

– Макс… ты про детей серьезно? – спрашиваю я задумчиво, со страхом принимая будущее.

– Я тебя люблю, малышка… – смеется он, целует меня в волосы, так и не дав ответа на мой вопрос».

Может, желанно, а может, мой внутренний конфликт привел меня домой. Я неуверенно поднимаюсь на лифте и открываю дверь ключом, который достала из бардачка машины. В коридоре непривычно темно и тихо.

– Настя? – услышала я мамин голос, когда снимала туфли.

Подняв голову, вижу удивленную, встревоженную маму, которая кутается в огромную мохнатую белую шаль.

Онемев, я вопросительно пожимаю плечами, сдерживая слезы. Она торопливо подходит ко мне и обнимает. Я вспоминаю мамины ласковые нежные руки, и тут же внутри рождается протест.

– Милая, проходи на кухню, – бережно приобняв за плечи, она ведет меня за собой. – Ярослав…

В доме все было как прежде, и, не смотря на то, что в комнатах светло, все кажется маленьким, тусклым и стерильно безжизненным, словно не я жила здесь двадцать лет.

– Ярослав, – зовет мама.

Я устраиваюсь за столом. Папа с большой книгой заходит на кухню, увидев меня, широко улыбнулся. Я охотно встала, отвечая на его теплые объятия.

– Рад видеть, – произнес он, и мы садимся за стол.

– Настенька, чай? – спрашивает мама, держа в руках чайник с кипятком.

– Кофе с молоком.

– Ты же не пьешь… – смеется мама и тут же, опомнившись, становится предельно собранной.

– Оставь, пожалуйста, напитки, сядь поговорим, – тихо прошу я. Мама нехотя ставит чайник на стол и присоединяется к нам.

Молчание и ожидание разделяют нас троих. Мы сидим по трем сторонам стола, и играем в переглядки. Все не может быть как раньше, и с этим что-то нужно делать.

– Ты пришла навсегда? – с надеждой в голосе спрашивает мама.

– Нет, – покачиваю я головой.

Она задумчиво посмотрела на тусклого папу.

– Настя… почему Максим? – очередной мамин вопрос, очевидно, один из самых главных. – Когда ты с ним начала встречаться, мы навели справки. Он ведь капризный мальчик и плейбой и когда мы отпускали тебя с ним, то надеялись на твое благоразумие, – мама говорит ровно, словно учитель на лекции.

– А еще он потерянный мальчик, перед которым рухнул идеал отца, и каждый раз он своими капризами пытался сделать ему больно. Тебе ли не знать, мама, это классика жанра, – строго отвечаю я достаю баночку из-под лекарства и ставлю на стол, с гневом вдавливая ее в белоснежную скатерть. Мама от неожиданности вздрогнула. – Узнаешь?

– В принципе, я знаю, что это, – оправдывается она.

– Ему было настолько плохо? – сдерживаю я гнев на саму себя. – Тут твой почерк, твоя дозировка. Скажи, вот после этого, – швыряю я баночку через стол к ее рукам, – вот после этого он тоже капризный мальчик?

Мама молчит, папа смотрит на маму, не понимая, о чем мы сейчас говорим.

– Он, как ненормальный, искал тебя, сильно болел. Приходил в мой кабинет, но не говорил о тебе, просто слушал меня и смотрел в потолок. Его друг вышел со мной на связь и сказал, что у Максима бывают приступы, он не может дышать. Сам он ни на что не жаловался, но и ходить не переставал, – нервно рассказывает мама. Я морщусь, представляя его боль. – Я не хотела тебе рассказывать, ты не обязана быть с ним из жалости или чувства вины.

– Кто здесь жалок, так это я, – ухмыльнулась я, – а вам надо относиться к нему с благодарностью, он спас меня своим безумием и любовью.

– Да, и не забыл воспользоваться, – усмехнулась мама.

– Я люблю его, любила и не переставала любить. Это я воспользовалась им, желая избавиться от дара. – Я посмотрела я на осунувшегося отца. – Папа, почему ты молчишь? Почему ты всегда молчишь? Ты тоже так думаешь? – с горечью спрашиваю я единственного своего защитника по жизни.

– Честно, мне стыдно в том, что я допустил нашу семью к развалу. Я жалею, что был повязан с орденом. Я всегда хотел в тебе видеть нормального ребенка.

– И ты сейчас в этом признаешься? – закричала в возмущении мама. – Получается, на фоне тебя я просто монстр.

– Нет, София, ты не монстр, но изначально ты все делала, чтобы Настя была такой, какая она есть с ее даром. Я просто хотел иметь ребенка… ты хотела именно ее, – подавляет отец своим громким раздраженным басом маму.

Назревшая между ними проблема прорвалась, и сейчас в их взглядах я увидела холод и ненависть друг к другу.

– Хватит! – закричала я. – Какая разница? – продолжаю кричать я, обращая их разрушительный гнев на себя. – Я вам благодарна, вы мои родители, других у меня не было, я вас люблю.

– Дочка, – смягчилась мама в слезах.

– Что такое семья? Это любовь, у меня она была, мне долгое время хватало вашей теплой любви, бережной заботы, но я выросла, мне вашей любви стало мало, и появился Максим. – Мама недовольно закатила глаза, я усмехнулась над ней, как над маленьким ребенком. – Вспомните о своих родителях, кстати, которых я почти не знаю…

– Мои умерли, когда ты была совсем маленькой, – пробубнил папа.

– Но они же были? И воспитывали вас? Представь, мама, что твои родители ненавидели папу за то, что он тебя полюбил. Так было?

Мама отрицательно покачала головой, папа мило улыбнулся.

– Вы настолько привыкли к ненормальной мне, что подумали, что жить отрешенными – это нормально. У нас, по сути, нет семьи. Папа, у тебя есть родной брат, кажется, Данил, а у него два сына. Я их помню и видела. Ты с ним общаешься?

– Редко, – пожал плечами отец.

– А тетя Люся, у нее муж то ли Владислав то ли Бронислав, не важно. Мама, она твоя сестра, причем очень похожа на тебя. Вы из-за меня оттолкнули близких?

Родители молчат, подтверждая мою правоту.