В жерновах

– Как, сгорела? Царица небесная, господи, да откуля ж такие беды и напасти, дочичка? – взвыла Арина.

– Маманя, ни надо так голосить, дети, унуки ваши вон усе живые, и лохмоты, и харчи спасли, – успокаивала Раиса старушку – мать, обнимая и прижимая к себе маленькое сухое тело.

– Дочичка, Раичка, господь бог дал тибе красоту, а щастя нету. Бедная и несчастная, господи.

– Маманя, муж у мене дюже хороший. И деток он скольки бог дал – и слухняных, и красивых. Детки – мое богатство, моя радость, они – моя жизня, а то усё прах и у землянках люди живуть. Ладно, маманя, давайте мостица спать.

У Осипа и Арины раньше была большая семья, аж десять детей, четырех дочек выдали замуж, двоих сыновей женили в свои хаты. При них остались три сына, которым ещё предстояло идти в армию, и одна дочка на выданьи. Так что в их доме лавок много, печь большая, лежанка, а подушек, одеял и спального барахла было предостаточно, чтобы разместить семью Раисы.

– Натачка, дочичка, лезь на полати, наскидывай подушек, одеял, пярин, люльку снями.

Люльку повесили, как и в прежние времена, когда Арина рожала своих детей, перед деревянной большой кроватью, которую Осип сделал сам.

Разместив всех своих детей, Раиса легла вместе с матерью возле люльки, в которой тихонько посапывал Петр.

– Раиса, дочка, ну хто ж поджог хату, вы ж никому ничево плохово не делали?

– Маманя, вот выпустють мого мужа Александра, и усё будя, как было. Нынче ребятишек Наташа на речку пустила, дак их там и палками били, и грязюкой кидали и кричали: «Ураги народа. Усе тали злые, как собаки, даже дети. Ох, и поставил клеймо Иван Пруцаков на нашу семью «ураги народа», и усе тут. Вот проклятый комуняка безбожный! Нету креста ни у душе, ни на теле.

– Дочичка, не понимаю, дети – то при чём, энто, как и Петюшка тоже ураг?

– Ато как же, усе, маманя, мы усе ураги, вот Совецкая власть довела.

Мать с дочерью пошептались и притихли, какой там сон. Арина была вся в сострадании к дочери и не сомкнула глаз до самого рассвета. Раиса, измученная дорогой, родами и всем происшедшим еле уснула. А когда за окном засерело, Арина тихонько поднялась и перепеленала внука, дала ему жовки и пошла на баз.

Осип уже подъехал ко двору со всеми пожитками, уложенными на двуколке, а сзади за двуколку была привязана корова Зорька.

– Арина, иди подмагни перенесть у чулан пожитки. А корову у наше стадо уместе с Мушкой отгонишь, а я поеду на бригаду, коня надо отвесть, а то бригадир ишо выругаеть, скажить, узял и пропал. Ну, как там унучата посапывають, бедненькие мои?

Подоив обеих коров, Арина вышла со двора и погнала на выгон. Выгон на хуторе – это центр всех информаций, судов, пересудов. Осипа и Арину уважали на хуторе, они были глубоко верующие и законопослушные, в их семье не было места пьянству, дебошу и мату.

Все из поколения в поколение передавали почитание, уважение и любовь к ближним своим и не только к своим, но и ко всем людям, благодаря своему трудолюбию они жили в скромном достатке.

Арина знала, что сейчас на выгоне бабы судачат о её семье, ну что ж, на чужой роток не накинешь вороток.

Здороваясь и кланяясь, она, как всегда, подошла к ним. Они ответили тем же.

– Ну што, Арина, твои съездили заздря? Али чиво узнали. Ну чи отпустять чи не? – спросила самая активная сплетница бабка Дашка.

– Бабоньки вы мои, да отколе ж нам знать, коли с ними нихто и гутарить ни стал. Один Иван Пруцаков сказал, што забраны по закону и усё тут. – Подняв край завески, стала вытирать невольно катившиеся слезы.

– А как же будем без батюшки Ивана, хто ж будя у церкви служить? – вопрошала Матрена.

– Ой, Матрена, свято место пусто не буваить, если батюшку Ивана не отпустють, пришлють другова. Кады у городе у Луганске была то слыхала, што церквы будуть закрывать. Можа Ивана и забрали таво, штоб церкву закрыть, – выдала новость Зинка, молодая высокая женщина, с бегающими глубокопосаженными карими глазками.

– Зинка, табе сбрехнуть, дак как с горы скотица. И хто энто допустя церкву закрыть ишо чиво придумала. Бряши, да не забрехувайся, – оборвала Зинку Ульяна. – Завсегда, ну, такое гутаришь.

– Чиво слыхала, то и гутарю, не веришь – не слухай, а иди домой, да платок он грязнючий выбань, – обиженно уколола Ульяну.

– У мине платок грязный, а у тибе язык черный, как у мого Волчка. Платок хоч постираешь, а язык тольки оторвать, ды собакам кинуть, – злословила Ульяна.

– Ладно, бабы, хватить, ишо и нас туды в каталажку на «черном воронке» прокатють. Ходи, Ульяна домой, – и тетка Мария, взяв Ульяну под ручку, пошла домой.

И все стали расходиться по хатам.

Придя домой, Арина, хотя и уставшая, начала суетиться у грубы – готовить в чугунках, и завтрак, и обед, и ужин. Всё сразу утром, чтоб днем заниматься другими делами.

Она всегда работой заглушала душевную боль, а поэтому очень обрадовалась, что у неё добавилась семья и забот тоже.

Заботиться о ком – то быть, нужной кому – то – для неё это было большое наслаждение.

Пришел Осип, таща за собой сухую терновую ветку, он бросил её возле грубы.

– Арина, не дюже хорошее, гутарють мужики у бригаде об наших. Гутарють, раз забрали, дак не отпустють, а на тяжелые работы сошлють. А чи выживуть там, чи нет. Кормежка там, гутарють, дюже плохая, какойся кандёр дають и усё.– сказал Осип, подбросив в печку хворост.

– Осип, Зинка он ишо чиво гутарить, церквы позакрывають у Луганску, слыхала, там позакрывали. Конец света приходить, усе по писанию сходица, «и позавидують живые умершим» нашим унукам и праунукам, ни бога, ни креста, ни церквы, а хто их от дьявола будить, спасать?

Осип покачал головой.

– Арина, пока мы с тобой живы, усех унуков учить, как нас родители учили: бога любить, греха бояться, родителей чтить, людей любить, хоч они тибе сто раз наплюють у душу, а их люби. Вон, я на Ивана Пруцакова зла не держу, он упёр наших у тюрьму, он перед богом ответить. Ишо как ответить. Пойду у хату, гляну на унуков, можа поснулись. Чуть не забыл, бригадир приказал Наташе в огороднюю итить, подбранухи сбирать. Начали у колхозе подлежаны буреть.

– А куды ж их будуть девать? – спросила Арина.

– У город на быках повязуть, наш Василь да Демидов Андрей и с ними ишо бригадир огородней бригады Данила Иванович. Так слыхал на наряде, кады у бригаде был.

Осип зашел в хату. Раиса кормила Петюшку, а другие внуки стояли и смотрели на братика. Наташа складывала постельное тряпье на кровать.

– Здорово ночевали усем, – сказал Осип.

– С добрым утром, дедуня, – почти хором ответили внуки.

– Наташа, дочка, тебе наряд от бригадира, беги в огороднюю подлежаны сбирать, унучата, на базу кадушка с водой стоить под вербой, умойтесь и богушку молица.

– Как ты дочка, – обратился к Раисе, – хоть чуток отдохнула? Маленький унучок растеть, – провел по спинке легонько своей крепкой рукой.

– Папаня, слава богу, отдохнула, Петюшку укладу, пойду маманьке помогать.

Умывшись, дети зашли в хату и стали перед образами, они громко нараспев прочитали «Отче наш» и утренюю молитву. За что дед похвалил.

– Ну, таперича бабуньке подмагните, чашки, ложки на стол становите. Зараз подзавтракаем и работать. Работы у нас много, по самое горло, – и он провел рукой под подбородком.

Дед Осип и баба Арина сидели за столом на своих местах, внуки расселись по лавкам, кто где захотел. За столом дед им объявил:

– Унучата, сычас вы сели за стол и должны запомнить свое место и усегда на нем сидеть и за обедом, и за ужином, и усё уремя. Поняли? – Дед Осип внимательно посмотрел на внуков.

– Да, – и закивали головами.

Помолившись после завтрака, все отправились на баз.